Островитянин
За фирменную питерскую странность принимается естественная для нас отстраненность. Склонность к автономности. Неукоснительное соблюдение дистанции. Громкие разговоры не приветствуются, преждевременные попытки перейти на «ты» — мягко пресекаются. Можно предположить, что отчасти это проявление «островного синдрома». Петербург — архипелаг из 33 островов, а если учесть, что когда-то здесь было запрещено строить мосты, то личная обособленность местного жителя легко объяснима. Она впитывается с детства и тщательно культивируется в дальнейшем. Некоторые радикалы даже утверждают, что существует множество отличий и между жителями разных районов: обитатели пронумерованного, словно набредил безумный математик, Васильевского острова совсем не то, что аборигены Петроградской стороны, а те не чета населяющим тихую Коломну. По этой же причине горожане кривятся при виде просторных сетевых заведений и любят маленькие семейные кафе с подчеркнутой индивидуальностью. Желательно — с ширмой.
Просветитель
Нерасположенность к общению парадоксальным образом сочетается с удивительной страстью показывать дорогу. Заслышав «Извините, вы не подскажете?» — петербуржец немедленно делает стойку, и подсказывает, и провожает, и опять подсказывает, и спорит, ревниво отпихивая ногой конкурентов. Особенно опасны в этом отношении старушки.
Правильная петербургская бабушка снабдит оробевшего путешественника по крайней мере тремя маршрутами, непременно включающими основные достопримечательности. А если не успеешь убежать, то отправится сопровождать лично, стуча ходунками и шелестя надтреснутым голоском: «А этот доходный дом слева, деточка, был построен в 1887 году архитектором Павлом Юльевичем Сюзором».
Локальный патриот
Свой город петербуржец любит страстно, до болезненности. Причем не столько классические красоты, отданные на растерзание туристам, сколько пошарпанные закулисы, прячущиеся за роскошными декорациями. Приезжих друзей не ведут на Дворцовую или Сенатскую. Им показывают самое дорогое, отрывают от сердца – мрачные страшноватые подворотни и проходняки где-нибудь на Васильевском острове. Улыбаются домам как старым знакомым. Пованивающие дворы-колодцы Литейного предъявляют широким гостеприимным жестом. При виде брандмауэра поминают Добужинского. И нет проще способа испортить с нами отношения, чем не выразить ответного восторга. Наивный вопрос: «Но почему все такое облезлое?» — вызовет холодный отчужденный взгляд. А за предложение снести «эту руину» и построить что-то новенькое можно и в бубен получить. Особенно нервно реагируют недавно понаехавшие неофиты, как всегда в подобных случаях, «большие католики, чем Папа римский».
Европеец
Петербуржец уверен, что он единственный европеец в стране. Его трудно упрекнуть, вся история и топонимика города действительно подталкивает к этой заносчивой мысли.
Он с детства фланирует по Итальянской улице, Шведскому переулку и Английской набережной. Помнит, где селились французы, а где немцы. Предается ностальгии по снесенной Греческой церкви. На выходные предпочитают смотаться в Финляндию, поездка же в Москву представляется делом хлопотным, обременительным и вообще странным занятием. Приезжая в Париж, Амстердам, Вильнюс, Ригу, Лондон, петербуржцы чувствуют себя как дома. Попадая в Тверь, Кострому, Вятку, Самару — крутят головой и удивляются, какое все другое. Возвращаясь домой — счастливы.
Безнадежный кофеман
Еще пару столетий назад отмечалось пристрастие петербуржцев к кофе, и на черных лестницах бедных дворовых флигелей наряду с неистребимым запахом кошек тянуло ароматом жареных кофейных зерен. Со временем эта склонность лишь усугубилась, и сейчас свои маршруты гуляющий петербуржец предусмотрительно прокладывает поблизости от любимых кофеен. Для местных существует чисто ленинградский термин «маленький двойной» – отголосок свершившейся в Ленинграде 60-х «великой кофейной революции», когда были установлены первые кофе-автоматы. Этим словосочетанием в Петербурге теперь называют любой крепкий кофе. Поэтому никого не удивляет, что единственный в России музей кофе открылся именно здесь, хотя плантаций в Ленобласти отроду не водилось.
Прокрастинатор
Как ни странно, поглощаемый в промышленных количествах кофе петербуржца если и бодрит, то снаружи это незаметно.
Снулые, вялые, апатичные — подобными эпитетами коренных жителей щедро награждают сторонние наблюдатели. Неспешные, рассудительные, сдержанные – поправляют те с достоинством. Здесь не принято суетиться — атмосфера не способствует.
Человек, бегущий в метро вверх по эскалатору, мгновенно распознается как москвич. Петербуржец обычно выглядит так, словно он совершает променад, размышляя над бесконечностью времени. В результате часто опаздывает. Непунктуальность — местный бич. Прокрастинация — религия. «Давай завтра» — городской девиз. Но когда отступать больше некуда, петербуржец усиленно накачивается кофе, сидит всю ночь, под утро, сделав обещанное, измученно-гордо улыбается – и все понимают, что он герой.
Консерватор
Житель Петербурга с трепетом относится к городскому прошлому. Чудом уцелевшая, несмотря на бурную историю XX века, историческая застройка — его фетиш. Попытки бизнеса или властей покуситься на какой-нибудь типовой доходный дом XIX века вызывают редчайшее здесь природное явление — шквал эмоций. Универмаг финской компании «Стокманн», загромоздивший угол Невского и Восстания, дружно называют «местью Маннергейма». Одно из самых многочисленных протестных выступлений за последние лет 40 — демонстрации против сноса гостиницы «Англетер». Ее, впрочем, все равно снесли, построив на том же месте копию, нахально снабженную мемориальной доской: «В бывшей гостинице «Англетер» трагически оборвалась жизнь поэта Сергея Есенина». И теперь периодически можно наблюдать, как возле нее притормаживает какой-нибудь старожил, с язвительной улыбкой разъясняющий приезжему реальные обстоятельства.
Блокадник
У петербуржца старшего поколения (здесь уместнее сказать — ленинградца) особое отношение к еде. Он никогда не оставляет ничего на тарелке. Никогда.
Выбросить недоеденное — нарушить один из негласных законов, сложившихся в военном и послевоенном Ленинграде.
Блокада — часть городской истории, из которой сложился менталитет жителя. Забыть о ней не дает память семьи и особые места, которые даже не везде отмечены памятниками, но о них знают все.
Человек дождя
Как никто, петербуржец умеет обращать недостатки в достоинства. Отвратительный климат становится предметом особого кокетства. В известном кафе, популярном среди туристов, можно увидеть отпечатанное обращение: «Будем честны, если бы не наш климат, вы бы все к нам переехали». К дождю, сопровождающему его большую часть жизни, горожанин относится, как к старому назойливому родственнику. Местный стиль – всегда носить с собой зонтик, но открывать его только в самом крайнем случае. Чужаки шутят, что душ изобрели петербуржцы, которых беспокоило временное отсутствие природных водных процедур. В просветах между тучами аборигены пытаются загорать хотя бы плечом или коленкой. Причем от времени года оголение коленки не зависит. Ультрафиолет слишком большая ценность, чтобы пренебречь им из-за каких-то снегов. Типичная картина зимних солнечных дней – граждане разного пола, возраста и степени обнаженности, выстроившиеся на фоне сугробов в живописных позах у бастионов Петропавловской крепости.
Библиофил
Петербуржец литературоцентричен. В этом городе по-прежнему безотказный способ найти единомышленников — книга. Читают много, разнообразно и с некоторым вызовом. Упрямо выпятив челюсть, покупают бумажные издания. Почему не завести себе удобный электронный ридер? Это значило бы лишить себя удовольствия понимающе переглянуться с соседом в кафе или метро, прочитавшим название. Все-таки в предположении, что Петербург не столько город, сколько тайное общество вроде масонского, что-то есть.
Дни рождения писателей отмечаются с размахом. День Довлатова растягивается на три и превращается в личный праздник интеллигенции, концентрируясь вокруг улицы Рубинштейна. В День Достоевского можно обнаружить на улице толпу горожан в масках Федора Михайловича.
Зрелище заставляет вспомнить фразу классика о том, что Петербург – город полусумасшедших. Об этом, кстати, отрекомендованные подобным образом граждане периодически польщенно вспоминают. Несокрушимое душевное здоровье здесь слегка неприлично и так же чужеродно, как румянец во всю щеку.
Граммар-наци
Петербуржец — яростный ревнитель речевой нормы. При слове «ложит» вздрагивает. «ЗвОнит» вызывает у него физические мучения. Не может утерпеть, чтобы не исправить ошибку даже в накарябанных каракулях на стене подворотни. Местные выражения, которые иногородние бестактно называют сленгом, а свои – ленинградской школой, — берегут пуще зеницы ока. Самый простой способ определить, настоящий ли перед тобой петербуржец, — подложить ему испытательную горошину, предложив продолжить дразнилку «жадина-говядина». «Пустая шоколадина», — тут же откликнется он. «На пузе барабан» или «соленый огурец» выдаст засланного казачка. Снисходительно посмеиваются над старательным «парадная», «поребрик», «кура», произнесенными приезжими. Но про себя. Сами запросто скажут «подъезд». Однако не дай вам бог простодушно попросить в пышечной пончик. Скомпрометированы будете безнадежно. И еще крайне недальновидно назвать Петербург Питером или Васильевский остров – Васькой. На совершившего такой faux pas посмотрят, как Петр I на бородатого боярина — одновременно юмористически и с большим раздражением, после чего устроят выволочку.
Сноб
Это реальное объявление, написанное от руки и приклеенное на водосточной трубе в сумрачном дворе-колодце:
«В понедельник в 21.45 я вышел в магазин за продуктами и услышал из окна этого дома гениальное классическое музыкальное произведение. Житель квартиры, из окна которого играла музыка, пожалуйста, напишите название на этом листе!»
Житель этого города автоматически вежлив. Иногда это качество доходит до любимого им абсурда. Истинный петербуржец извиняется, если ему наступили на ногу.
Если нахамили — скорее всего смолчит, и не по причине своей безответности. Просто лень суетиться. Зачастую вежливость приобретает гипертрофированные барочные формы. Типичный петербургский заход: «Будьте добры, не могли бы вы, если вам не трудно...»
Однако есть немаловажный нюанс: если ваш собеседник становится подчеркнуто вежлив — значит, презирает.
Яростная любовь к городу вкупе с чопорностью и фирменной, не сразу различимой иронией со стороны зачастую вызывает раздражение и обвинения в снобизме. Отчасти это справедливо – как бы тщательно петербуржец ни скрывал этого, он уверен, что живет в лучшем городе мира. А остальные – нет, поэтому их можно и должно жалеть: о чем с вами говорить, ведь вы не дышали этим воздухом с детства.
Автор — журналист и экскурсовод. Статья опубликована в журнале Петербургского экономического форума «ПМЭФ».