С 5 по 15 февраля 2015 года в столице Германии пройдет Берлинский международный кинофестиваль. Среди российских картин есть и нечто под названием «Пионеры-герои» — про троих друзей, родившихся в середине восьмидесятых. Название, видимо, призывает к размышлениям. Тут вам и тоска по Советскому Союзу, и пафос, и как будто что-то о судьбах Родины. Аннотация утверждает, что это фильм об успешных тридцатилетних, работающих пиарщиками и аналитиками, покупающих машины, берущих ипотеки и строящих дачи, живущих как все, но тоскующих по чему-то неведомому, — «все вроде нормально, но что-то не так».
Вообще о «детях перестройки» сегодня стали удивительно много говорить, писать и даже петь. Спел, собственно, Олег Кашин. И не кому-нибудь, а самому Горбачеву — спасибо, дескать, за наше счастливое детство. Получите и распишитесь, что выросло, то выросло. А выросли, как писал журналист еще до своего музыкального номера, люди, которые не знают, чего хотят, люди без мечты. Короче и жестче выразился в одном из интервью Андрей Кончаловский: «Тридцатилетних мы уже потеряли».
Аналитики ломают головы: сумеет ли «потерянное поколение» помочь стране преодолеть стагнацию? Спасать нашу многострадальную все равно больше некому, потому что самые многочисленные группы в России — пенсионеры, тридцатилетние и дети.
Интересно понять, какая историческая роль отведена поколению миллениум. Кто они?
Правильнее будет спросить, кто мы. Автор, так уж вышло, тоже из этих. Тут можно дать волю эмоциям, наплести образных и парадоксальных сентенций вроде того, что мы — урожай беби-бума восьмидесятых, перечеркнутый «русским крестом» девяностых.
Или, например, что мы сироты при живых родителях, пообещавшие сами себе превратиться из лещей в барракуд. Или еще что мы обладатели дипломов юристов и экономистов, работающие «продажниками» и копирайтерами. Мы мечтавшие куда-то выбиться и кем-то стать и оттого ставшие кем попало.
А если хотите научно, то есть теория поколений экономиста-демографа Нейла Хоува и драматурга и историка Вильяма Штрауса. По ее терминологии, наше нынешнее племя относится к поколению Y, то есть людям, родившимся в период с 1983 по 2003 год. «Игреки» в этой теории еще называются миллениалами и «людьми сети». Эти же авторы утверждают, что в систему ценностей «игреков» входят гражданский долг, мораль, ответственность, при этом наивность, умение подчиняться и тут же требование немедленного вознаграждения.
Про нас ли это? Конечно, нет. Во-первых, в России не может быть и речи ни о каком едином поколении 1983–2003 годов хотя бы потому, что, по той же теории Хоува и Штрауса, поколение формируется на ценностях, заложенных в каждого его представителя до 12–14 лет. И с этим в принципе соглашаются психологи. В этом смысле индивид образца 1985-го и появившийся на свет на десять лет позже — существа разных цивилизаций. Во втором случае ценности закладывались в благостные нулевые, зато «дитя перестройки» успело испытать все прелести зарождающейся рыночной экономики на себе.
Нет, само собой, прилепилось что-то по инерции из агонизирующей идеологии Советов: где-то родители на бегу что-то обронили, типа учись, будь человеком; где-то издерганная учительница напомнила дежурно про «разумное, доброе, вечное». Но остальное прилетело само.
Тем не менее что-то все-таки выросло.
К нам прикололи ярлык «потерянное поколение», но параллели с послевоенной молодежью Ремарка и Хемингуэя — это, по-моему, чересчур.
Мы не потерянное, мы растерянное поколение. Мы до сих пор в замешательстве от самих себя.
Тридцать лет — тот возраст, когда даже самые заблудившиеся пытаются себя осмыслить. Вот мы и ищем. Ищем везде, где только подвернется. В дауншифтинге — причем в настоящем, который по движению души, а не просто перемещение тела в пространстве (это ведь только усталые столичные сорокалетние клерки могут позволить себе греть пузо на Гоа). В религиях типа дзен-христианства и дао-язычества — наше поколение столь преуспело в толерантности, что смешало даже несочетаемое. Иные из нас называют себя сенсуалистами и теперь умудряются выделять главное из ничего; другие выбирают слоулайф, потому что слишком хорошо помнят, что стало с теми, кто хотел жить быстро.
А главное, все эти искания не мешают многим из нас работать в офисах. И кем работать — менеджерами, криэйтерами, рерайтерами, сисадминами. И вот теперь этот «несчастный и убогий планктон» стращают, дескать, ваше время пришло, пойдете на биржу за пособием, и прощай ипотечная студия.
На нашем веку этот кризис то ли четвертый, то ли пятый — устали и считать, и бояться. А что до «теплого места» в офисе, так все, кого я знаю, заждались уже его покинуть, вот только платят там почему-то все еще больше, чем в так называемом реальном секторе. Людям творческим так и вовсе, по их же выражению, «нечего ловить».
Что поделать, в отличие от своих родителей, мы просто «вписались в рынок». В тот рынок, который нам достался как данность.
Но я повторюсь: все, кого я знаю, в офисе просто «работают работу». Им нет дела до тренингов по развитию лидерских качеств и увеличению продаж, их не «вставляет» от Минаева или Маркович, они не проникнуты святым корпоративным духом, потому что они тут либо случайно, либо вынужденно. А настоящая жизнь в другом.
Настоящая жизнь внутри, а не снаружи. Многие тридцатилетние безумно талантливы, но мало кто знает, что с этим талантом делать и какова его цена. Ведь за «детьми перестройки» никого нет, слова «преемственность», «традиция», школа» — пустой звук для тех, кто рос на обломках. Многие просто культурно невежественны и не знают об этом: критериев ведь тоже не существует. Казалось бы, ведь читают же книжки, а хорошие, нет ли — все это очень субъективно.
По той же причине для нас нет авторитетов — мы смелы и даже дерзки, но нас некому взять за руку, мы ее никому не протянем, потому что не чувствуем, что кому-то нужны. Мы талантливы для себя, для своих. И попробуйте найти нашу музыку, стихи, картины, повести на просторах интернета, который не только все стерпит, но и все примирит.
Нас правильно обвиняют в пассивности. Мы не то, что наши предшественники, которые требовали перемен. Питерского музыканта корейских кровей мы тоже очень любим, только в его «перестроечной» песне мы слышим другое. «Все находится в нас». Есть там такая строчка.
Так что напрасны страхи тех, кто боится, что мы можем устроить новый семнадцатый год. Нам не надо.
Хотя именно мы выступали массовкой на многотысячных маршах несогласных в нулевые. Нам просто было скучно. А там можно было на халяву послушать Шевчука. Эта привычка у нас с детства: когда у родителей нет денег ни на цирк, ни на парк аттракционов, ребенок идет на бесплатный предвыборный концерт.
Но мы выросли, некоторые из нас почитали Хайдеггера, избранные даже поняли, что тот хотел сказать, но остальные, в общем, и без достопочтенного немца убедились, что бытие — это забота. Теперь нам некогда и неинтересно. Так что оставьте митинги двадцатилетним.
Мы можем только посмеяться над Хоувом и Штраусом, приписавшим миллениалам какой-то «гражданский долг», да еще и утверждавшим, будто бы «игреки» повторяют поколение «победителей и героев». Хотя... О каких это они героях? Удивительно — о людях, родившихся между 1901 и 1920 годами. Видимо, все дело в особенностях российских реалий. Кого победили эти несчастные? Революцию сделали их родители и старшие братья, их же просто выбросили как котят в водоворот событий — Гражданской войны, экономического кризиса, НЭПа.
Мы и правда похожи стартовыми условиями, фоном, на котором формировались наши ценности. Но вот они, эти дети разрухи, в конечном счете вроде все-таки стране пригодились.
Так может, и мы способны на что-то хорошее? Тем более если мы действительно сегодня нужны экономике, а не ее суррогату, культуре и искусству, а не их поп-артовским подделкам, истории, наконец, своей стране, то мы ведь за.
Но только не зовите нас разрушать и ниспровергать. Мы хотим только мира. Мира с собой. Мы жаждем примирить свое экзистенциальное, если угодно, с внешней бессмыслицей, именуемой реальностью. Надо только помочь нам в этом хаосе открыть и проявить себя.
Вы спросите: а с какой стати вам помогать, что вы сделали для того, чтобы в вашу сторону хоть посмотрели? Кто-нибудь добавит, что в массе своей мы никто и ничто. Мы можем только пожать плечами, ведь ничто — это зеркало, в котором отражается мир. Кто-то грустный так говорил до нас — и как раз, кажется, о «потерянном поколении».