«Худший сценарий — разрушение банковской системы»
— Экономическая повестка еще жива? Или ее полностью заменила геополитика?
— Судя по всему, на первом месте у нас далеко не экономика. Но радует, что, несмотря на жесткую геополитику, мы говорим о либеральном курсе в экономике — увеличении предпринимательских свобод, снижении административной нагрузки, расширении доступа к финансовым инструментам.
— Это расширение доступа к гособлигациям и ОФЗ происходит из-за того, что у государства заканчиваются деньги и оно хочет частично снять с себя нагрузку?
— Правительство понимает, что доступ к длинным деньгам остается проблемной точкой нашей экономики. И банковская система точно не решит полностью эту проблему. Государство, с одной стороны, пытается стимулировать инвестиции в акции или облигации, но с другой — это нивелируется продолжающейся заморозкой пенсионных накоплений и отсутствием других источников длинных денег.
— Вы еще верите, что в 2017 году произойдет их разморозка?
— Я верю. Просто потому, что это логично и правильно для экономики. Пенсионные фонды — это источник длинных денег. Особенно в сложные времена, когда само государство денег дает мало. В США в 2008–2009-х пенсионные фонды, например, частично вытащили страну из кризиса.
— С учетом постоянных шоков вы разделяете оптимизм Минэкономразвития, что дно пройдено и в следующем году мы начнем расти?
— Прогноз МЭР — рост в 2016 году на 0,7%. Это уровень статистической погрешности. У нас развивающаяся экономика, поэтому для нас нормальные темпы роста, по аналогии с Китаем, — 5% и более. У нас едва ли не худшая динамика по потреблению и зарплатам с момента распада СССР. И инвестиции не растут на фоне де-факто неопределенной экономической политики.
А без роста спроса и инвестиций мы точно не увидим никакой существенной восстановительно-положительной динамики. Поэтому, честно говоря, мне кажется, мы пока не там.
— А где мы?
— В ситуации, когда большинство негативных сценариев не произошло. В том числе за счет действий правительства и Центробанка, который, подняв ставку в момент кризисного шока, затем стал быстро ее снижать, благодаря чему бизнес выжил. Но эти меры носили все-таки сдерживающий характер, они позволили сгладить шоки, которые пережила наша экономика. Только их недостаточно, чтобы развернуть экономику в сторону роста.
— Какие для банковского сектора были самые негативные сценарии?
— Худший сценарий — разрушение банковской системы, а также риски вроде ограничений по движению капитала.
А так мы продолжаем жить в системе с плавающим курсом и жесткой фискальной политикой. Минфин же стоит на страже бюджета, а ЦБ — резервов.
— Возможно, что Россия в ближайшее время вернется к докризисным темпам роста или, пока не снимут санкции, мы будем в лучшем случае топтаться около нуля?
— Санкции — это дополнительный фактор со знаком минус, а не одна из основных причин. Но социально ориентированная экономическая модель, которая была у нас выбрана, сама по себе не является моделью роста.
В тучные годы, к примеру, среднегодовой темп роста зарплат был 4,5% против прироста производительности труда на 2,5%. Это означает, что мы жили не по средствам.
В нынешний кризис у властей была возможность запустить рост потребления, проиндексировав зарплаты и пенсии, сделав более доступным необеспеченное кредитование. Их результатом стал бы кратковременный рост, который через два года обернулся бы гиперинфляцией и еще более негативными последствиями для экономики.
Единственный выход — реформы в виде реструктуризации экономики и резкий приток в нее инвестиционных денег. В противном случае ВВП не будет расти.
— У правительства достаточно ресурсов, чтобы сглаживать шоки?
— Пока да. Резервы ЦБ, включая суверенные фонды, покрывают внешние обязательства, номинированные в иностранной валюте.
— Что будет происходить с оттоком капитала?
— В 2015 году отток снизился в два раза: за десять месяцев он составил $50 млрд против $105 млрд за аналогичный период прошлого года. За год он будет около $65–70 млрд. В базовом сценарии на следующий год у ЦБ не меняется объем резервов. Соответственно, при прочих равных отток сохранится на уровне $60 млрд, что, по сути, будет равно объему снижения внешнего долга. Которое, кстати, тоже входит в то, что мы называем «оттоком».
Но есть риск, что ужесточение монетарной политики ФРС вызовет отток капитала с развивающихся рынков и приведет к росту волатильности.
— Европейские рынки капитала откроются для российских компаний?
— Эти рынки де-факто не закрыты, но стоимость ресурсов на них высока. Вообще, проблем с ликвидностью в системе нет, есть проблема с качественными инструментами для размещения средств и хорошими активами.
«Быть государственным — удобно»
— Какие перспективы по большой приватизации, особенно в банковском секторе? Недавно Герман Греф заявил, что неплохо бы приватизировать Сбербанк.
— Я с этим согласен. Особый социальный статус Сбербанка — лучший стимул для акционеров жить в полном согласии с государством и регулятором. Для контроля за Сбербанком государству не нужна доля в 50%+.
— В экономическом блоке правительства говорят, что президенту тема приватизации не нравится, он ее побаивается, поэтому никаких подвижек в ближайшее время ждать не стоит.
— Дело не только в политическом решении, есть и другие факторы. Во-первых, неблагоприятная конъюнктура, которая отразится на ценах продажи принадлежащих государству пакетов.
Во-вторых, руководство многих компаний не поддерживает приватизацию, потому что быть государственным — удобно.
За последние десять лет доля государства в экономике сильно выросла, в том числе в банковском секторе, более 60% которого приходится на госбанки. Естественно, госструктурам очень удобно работать друг с другом. А на выходе мы получаем неконкурентную экономику. Поэтому я считаю, что приватизация нам нужна как воздух и реализовывать ее надо как можно скорее. И для достижения цели — разгосударствления экономики — иногда можно и поступиться конъюнктурой.
— Которая станет еще хуже?
— Дело не в этом. Тут надо решить, что важнее: деньги или системные меры. Доля госсектора нам в деньгах обходится существенно дороже, чем какой-то недополученный доход от разгосударствления ряда секторов.
— Ожидаете ли вы серьезных экономических инициатив ближе к выборам или после?
— Из истории можно проследить классическую модель.
Перед выборами всегда сложно проводить непопулярные реформы.
Кроме того, в этот период традиционно происходит раздача социальных «подарков». Окно возможностей для проведения реформ, в том числе непопулярных, появляется после выборов — на год-два. Потом новые выборы, и цикл послаблений-ужесточений повторяется.
Зачистка системы
— Одной из самых эффективных мер антикризисного плана признают выдачу триллиона рублей банковскому секторе в этом году. Проблему докапитализации удалось решить?
— К началу года у банков безнадежных активов и кредитов было на 3,6 трлн руб., или 7% портфеля. На 1 октября 2015 года просроченная задолженность по нефинансовым кредитам выросла с 5,8 до 5,9%, по розничным — с 8 до 8,1%. Так что докапитализация точно сработала — у банковской системы достаточно капитала для работы с «плохими» долгами и удовлетворения спроса на кредиты.
— Как себя в целом чувствует банковский сектор?
— Главное — крупные банки чувствуют себя стабильно, предпосылок для падения кого-то из заметных игроков нет. Очень важно, что не произошло «эффекта домино», которого многие опасались и который мог привести к валу неплатежей и банкротств.
При этом можно сказать, что крупные частные банки чувствуют себя лучше, чем в кризис 2008 года.
Сейчас ликвидности в системе достаточно, вклады населения и средства на счетах юрлиц с начала года выросли, что говорит о доверии клиентов. Поэтому вопрос не в ликвидности, а в том, где ее размещать — количество качественных заемщиков сократилось.
— Как относитесь к программе зачистки сектора Центробанком?
— Положительно. Конечно, хотелось бы, чтобы это происходило во время экономического роста, а не спада. Но главное, что для всего сектора есть прозрачные и понятные правила игры: не должно быть транзита, «обнала», только «чистые» операции.
— В правительстве говорят, что у регулятора есть цель сократить количество банков до двухсот.
— Задача — очистить систему от нездоровых институтов. Я не верю, что в такой работе могут быть количественные цели.
— С учетом активности ЦБ по отзыву лицензий у АСВ хватит денег на возмещение средств? Или будет больше санаций?
— За это беспокоиться не стоит. Во-первых, фонд регулярно пополняется за счет взносов участников системы страхования вкладов — это около 20 млрд руб. в квартал. Во-вторых, АСВ может брать кредиты у ЦБ. Соответственно, влияние от выплат сглаживается. Кроме того, в ряде случаев проблемные банки передаются на оздоровление инвесторам. В долгосрочной перспективе это позволяет экономить деньги государства, так как средства на такие проекты выделяются на возвратной основе.
Что не так с рублем
— Политика Центробанка таргетирования инфляции останется неизменной?
— Да, потому что нет альтернативы. Невозможно одновременно иметь фиксированный обменный курс, свободное движение капитала и независимую денежную политику. Что-то должно быть принесено в жертву.
— Например, рубль. Кстати, у него вообще есть какие-то шансы на укрепление? Или ему не дадут это сделать?
— Традиционно первый квартал проходит с позитивом — сезонный рост профицита
плюс накоплен значительный объем долларовой ликвидности. Естественно, что на курс будут влиять цены на энергоносители, хотя в последнее время в курсе рубля можно увидеть высокий уровень геополитической премии. Остается надеяться, что в этом направлении не будет негативных новостей.
— Что будет со ставкой?
— Для нас было ожидаемым, что регулятор спокойно закончит год и оставит ставку на уровне 11%. В ноябре глава ЦБ Эльвира Набиуллина сказала, что, слишком быстро снижая ставку, мы получаем риск, что впоследствии ее надо будет снова поднимать. В то же время ЦБ подал рынку сигнал в виде комментария о возможности снижения ставки в одно из ближайших трех заседаний. По нашему прогнозу, на конец 2016 года она будет 9%. Но на это влияет множество факторов, от ставки ФРС до решения по индексации пенсий в 2016 году (в феврале они будут проиндексированы на 4%, после чего во второй половине года возможна вторая индексаций. — «Газета.Ru»).
— Почему именно пенсионеры могут стать виновниками раскрутки инфляционной спирали?
— Не пенсионеры сами по себе. Но высокая индексация наполнит деньгами экономику.
— В ноябре МВФ признал юань резервной валютой. А свободно конвертируемый рубль даже не приблизился к корзине. Почему?
— МВФ пересматривает корзину валют раз в пять лет. За этот период Китай значительно либерализовал свое курсообразование, хотя юань остался несвободно конвертируемой валютой. Так что решение МВФ больше политическое. И значительного снижения торговли в долларах не произойдет (до включения юаня в корзину доллар занимал долю в 41,9 после 41,7%, доля в 10,9% юаню в основном досталась за счет евро — снижение с 37,4 до 30,9%).
Рубль вообще практически не используется как валюта расчета.
По данным SWIFT, оборот по рублю в мире в 2015 году сократился с 0,4 до 0,2%.
Тогда как по юаню он вырос с 1,4 до 2%. Но еще в 2013 году мы были на 12-м месте с долей дневных расчетов 1,6%. Валюты, например, Бразилии, Индии тогда отставали от рубля, юань его совсем чуть-чуть опережал.
— То есть шансы сохраняются?
— Да, но не в ближайшее время. Чтобы валюта стала по-настоящему резервной, ее рынок должен быть широким — с множеством доступных инструментов для работы с рисками в этой валюте. И глубоким — чтобы при малых и средних шоках инвесторы были уверены, что они всегда найдут вторую сторону своей сделки. Поэтому не политической, а реальной резервной валютой остаются доллар и евро. Ни рубль, ни юань, ни любая другая валюта пока не могут эти требования обеспечить в полной мере.
«Открытие» и санация «Траста»
— Как банковская группа «Открытие» рассчитывает закончить этот год?
— Когда публиковалась отчетность за 2014 год, мы ориентировали инвесторов, что по итогам 2015 года мы планируем также получить прибыль. Наши планы не изменились. В кризис мы вошли как группа, которая сложилась путем интеграции 12 банков разного размера. На их базе были созданы два крупных банка: ФК «Открытие» (корпоративно-инвестиционный сегмент и private banking) и ХМБ «Открытие» (розница и малый бизнес).
До кризиса все пытались активно расти, так как в какой-то момент все поняли: да, ты должен быть быстрым и эффективным, но главное — крупным, иначе конкурировать с госбанками невозможно. Сейчас эта гонка замедлилась и мы воспользовались этим периодом, чтобы реализовать масштабную программу внутренней реструктуризации, которая рассчитана на три года.
— В чем она заключается? В сокращении персонала?
— Не буду скрывать, нас это тоже коснулось. Завершая интеграцию, мы значительно снизили расходы за счет сокращения избыточного персонала и инфраструктуры. Мы проводили и структурные изменения — например, сосредоточились на страховании жизни и ушли из других страховых сегментов. В 2015 году мы запустили проект «Точка» — полностью дистанционное обслуживание для предпринимателей, в начале декабря — аналогичный проект для физических лиц в рамках стратегического партнерства с Рокетбанком.
— Что происходит в других сегментах?
— Мы не наращиваем корпоративный кредитный портфель. Рост в основном происходит в приоритетных отраслях, которые были обозначены в рамках сделки по предоставлению капитала через ОФЗ. Это связано с ситуацией, о которой я уже говорил: у нас комфортная ситуация с ликвидностью, но рынок качественных заемщиков сжался. Именно по этой причине в октябре мы сократили привлечение почти на 150 млрд руб. — стоимость, по которой эти средства ранее привлекались, не позволяла их в текущих условиях выгодно разместить.
Если говорить о рознице, то «локомотивом» является ипотека, в том числе благодаря существующим на рынке программам поддержки — это и государственная программа по льготному ипотечному кредитованию, и военная ипотека.
Хорошую динамику показывает брокерское подразделение. Еще одно изменение коснулось формата нашего присутствия на рынке электронных платежей: мы провели удачную сделку, обменяв платежные системы «Рапида» и Contact на существенный (около 10%) пакет акций компании Qiwi.
— Продолжите агрессивную политику наращивания доли на рынке?
— Не могу сказать, что мы в активном поиске. Конечно, M&A всегда был важной частью нашей стратегии, но в этом году объемы нашего банковского бизнеса и так серьезно выросли за счет санации банка «Траст».
— Что касается «Траста». В конце декабря появилась новость о проведении повторного конкурса на выбор санатора «Траста». Вы будете принимать в нем участие?
— Пока официальной информации о проведения такого конкурса не было, поэтому говорить что-то на эту тему преждевременно. Мы как санатор решили первую категорию задач, то есть оперативные. Восстановлена ликвидность и преодолен отток средств. Если в первые месяцы был отток на десятки миллиардов рублей, то во втором полугодии 2015 года ситуация была переломлена и, несмотря на то что ставки снизились, был обеспечен рост привлечения. Созданы качественные кредитные портфели, а также высоколиквидные ценные бумаги ломбардного списка. Расходы банка сократились вдвое — почти на 500 млн руб. в месяц в основном за счет оптимизации неэффективной сети и сокращения почти 50% персонала. Впервые за долгое время банк по итогам года получит прибыль.
Есть результаты в восстановлении проблемных активов в розничном и корпоративном сегментах, хотя эта часть работы, конечно, потребует большего времени, в том числе в связи со сложностью происходящих судебных процессов.
— А вторая категория?
— Это задача закрытия дисбаланса между справедливой стоимостью активов банка и балансовой стоимостью его обязательств, так называемой «дыры». Так вот, результаты проведенной в январе — апреле комплексной проверки показали, что размер «дыры» составляет 114,5 млрд руб. Это почти на 70% больше, чем было определено по итогам экспресс-оценки, которая проводилась в декабре 2014 года в очень сжатые сроки, буквально за два-три дня.
Поэтому, несмотря на текущие позитивные результаты, «Траст» остается токсичным активом. И на его примере мы еще раз убедились, что выбор тебя в качестве санатора правильнее сравнивать с приемом отравленной пилюли.
— Одним из самых чувствительных моментов с «Трастом» является ситуация с кредитными нотами. Что планируете делать, если держатели нот добьются выплат по ним?
— Ноты — это сложный производный инструмент, который был выпущен не банком, а специальной компанией и был привязан к деятельности банка. Его повышенная доходность естественно сопровождалась более высоким уровнем риска, в том числе возможностью потери части или всех средств, о чем было указано в документах. Минимальный размер инвестиции в ноты составлял $150 тыс., а средний размер вложений одного инвестора — около $400 тыс. При этом покупать ноты имели право только квалифицированные инвесторы, то есть люди, осознававшие риски.
В декабре 2014 года нормативы достаточности капитала «Траста» снизились ниже минимального значения — 2%. Это явилось основанием для прекращения обязательств по договорам займа в соответствии с условиями этих договоров. От рассмотрения дел по нотам будет зависеть сумма, необходимая для финансового оздоровления «Траста». Решения судов, принятые в пользу банка, будут сокращать объем выделяемых государством средств.
— По итогам года увеличилась доля госкомпаний среди клиентов?
— Мы никогда сильно от них не зависели. У нас есть крупные клиенты, с которыми мы продолжаем осуществлять довольно масштабные сделки. Но сказать, что мы системно увеличили или уменьшили долю госкомпаний, я не могу.
— Рассматриваете M&A-сделки только в России?
— Более 90% нашего бизнеса ориентировано на Россию, поэтому на текущий момент я не вижу какой-то стратегической необходимости покупок за пределами страны.