Цивилизация
Сейчас, когда последний спектакль на международном чеховском фестивале уже отыграли, можно уверенно сказать: больше всего наша публика любит и доверяет искусству отечественных знаменитостей. Такого лома, как на постановки с Фрейндлих из Питера и Фоменко из Парижа, больше не было ни на что.
«Лес» Фоменко поставил в «Комеди Франсез» уже несколько лет назад, раньше на сцене «Дома Мольера» Островского не ставили, но слухи о премьере доходили до Москвы самые разноречивые. Поэтому мы не очень понимали, чего следует ждать: шедевр или компромиссную полуудачу. Так или иначе, шли на Фоменко. Надо сказать, в общем мнении главный и единственный государственный французский театр – это прямой аналог нашему Малому, перед которым тоже сидит изваяние первого отечественного драматурга и который по французскому примеру называется «Домом Островского». Может быть, из-за этого постановка любимого отечественного режиссера Петра Фоменко в «Комеди Франсез» выглядела классическим — добротным, но заунывным и тягучим — спектаклем Малого театра. С реалистическими декорациями: рядами деревьев, нарисованных на полупрозрачном тюле, большой усадьбой с рядами пеньков во дворе, костюмами, близкими к историческим (художник – русский эмигрант Игорь Иванов). И с прочими приметами косных, но вечных традиций: фронтальными мизансценами, актерами, которые предпочитают произносить свои реплики в зал, а не общаться друг с другом.
А кроме того – с хорошей дикцией и правильной, звучной речью, чем всегда были славны и Малый, и «Комеди Франсез».
Бог знает, отчего спектакль обычно легкого, склонного к игре Фоменко вышел таким: чужой театр ли его «съел», сам ли он стал применяться к незнакомым правилам, или просто его кружева плетутся только со своими, любимыми актерами, но спектакль получился совсем не похожим на то, что мы ждали от этого режиссера. Тяжеловесным, несмешным (обычно на этой пьесе зал покатывается от хохота), тянущим жилы из зрителя. Кто знает, может быть, это результат восстановления: нам сказали, что фоменковский «Лес» уже сошел со сцены, и его специально возобновляли для приезда в Москву.
Играли спектакль во МХТ имени Чехова, и его особенно странно было видеть на этой сцене после недавней премьеры той же пьесы, которую Кирилл Серебренников поставил энергично, неожиданно и очень смешно. Спектакль Фоменко был – с точки зрения Малого театра – очень ожидаемым. Лаяли собаки, пели птицы, стрекотали цикады. Недоучившегося гимназиста Буланова играл не слишком молодой усатый артист (так часто бывает в наших старых театрах), изображая подхалима, он мелко семенил и подобострастно складывался вдвое. Лакей Карп был похож на всех старых дворецких мирового репертуара, Гурмыжская выглядела светской и томной, купец Восьмибратов говорил резко и щелкал плетью, Милонов порхал, Бодаев ревел и стучал палкой. Хлопнув водки, персонажи через секунду начинали носиться по сцене, как по качающейся палубе, изображать «заплетык языка» и вообще вести себя, как на школьном утреннике. Это было необъяснимо, поскольку всякий знает, что «Комеди Франсез» – качественная театральная марка и актеры там играют хорошие. Не так давно мы имели случай в этом убедиться, когда они привозили к нам несколько заунывный, но тонкий и изящный спектакль знаменитого Жака Лассаля.
Нельзя сказать, что Фоменко был вовсе неузнаваем. Иногда он подпускал каких-то штучек, которые напоминали о том режиссере, которого мы хорошо знаем. То вдруг Аркашка Счастливцев, задрав голову, сбивчиво читал висящие над сценой русские титры и веселил этим зал. То из патефона раздавался потрескивающий звук старой пластинки и голос какой-то русской певицы (кажется, Вяльцевой) страстно заводил «Как хорошо!». (Та же музыка сопровождала старых фоменковских «Волков и овец» в его Мастерской, но — как говорится – дьявольская разница.) Забавно было, что патетический пьянчуга Несчастливцев не помнит наизусть ни одной строчки из своего шекспировско-шиллеровского репертуара, и даже в минуты вдохновения, когда он уговаривает Аксюшу стать актрисой, Аркашка суфлирует ему из кустов. Вспоминаешь режиссера, когда безответный Восьмибратов-младший вдруг, рассердившись, начинает метелить любимую девушку так, как только что с ним обходился папаша. И ясно, что вот она – смена растет.
И уж совсем нельзя пропустить, как молодящаяся Гурмыжская, с которой Буланов случайно срывает парик, становится лысой старухой вроде Графини из «Пиковой дамы».
Как в фоменковской «Пиковой даме» она безучастно сидит на пеньке, и в точности, как Максакова, отвечает на все невнятным «Мння…». А Аксюша, выйдя на поклоны, подбирает брошенную Улитой связку ключей и с торжеством повторяет: «Мння!» — чтобы мы поняли, кто теперь будет в доме хозяином. У тех, кто девять лет назад видел «Пиковую даму» в Вахтанговском театре, это вызовет много воспоминаний.
Впрочем, возвращаясь к началу, повторю я, поклонники Петра Наумовича, которыми был забит зал, не отказываются от своего любимого режиссера даже в случае неудачи. Истомленные и вяло реагирующие в течение трех-с-половиной-часового спектакля, они бурно аплодировали в конце, а кто-то даже крикнул «Браво!».
Чеховский фестиваль закончился.
27, 28, 29, 30 июля
