Цивилизация
Похоже, последний кукольный спектакль, который нам показали в программе «Золотой маски», действительно оказался лучшим. Конечно, «Athanatomania» знаменитого Евгения Ибрагимова выглядела изощреннее, но там чрезмерная гринписовская патетика (а спектакль рассказывал о том, как плохо человек поступает с природой) несколько подавляла искусство.
А в спектакле молодых питерцев «Всадник Cuprum» сама легкость и необязательность фантазий о происхождении их города и составляет главную прелесть представления.
Уже второй раз «Маску» покоряют кукольники-дебютанты (первым был театр «Потудань»). И второй раз эти новые театры возникают в Питере: город, что ли, благоприятствует куклам? Доселе мало кому известному «Кукольному формату» — два года, он работает по проектному принципу (то есть каждый спектакль делает новая команда), живет в музее Достоевского, что само по себе весьма причудливо, а генеральным продюсером его выступает Тимур Бекмамбетов, что тоже кажется загадочным: к чему успешному режиссеру забота о маленьком и коммерчески малоинтересном театрике?
Для тех, кто понимает, главная информация о спектакле «Всадник Cuprum» вот какая: его режиссер и художник Анна Викторова в свое время работала мастером по куклам и актрисой в легендарной «Песне о Волге» Резо Габриадзе. И это много значит для спектакля.
Представление, одновременно ироническое и лирическое, вырастает из дуракаваляния, из каши перевранных цитат многочисленных писателей, когда-либо рассуждавших о Петербурге: от Пушкина, Достоевского, Мережковского и Белого до Набокова, Хармса и Битова (один из героев скажет в конце: «Знаете, я все это уже где-то слышал…»). Главная мысль сочинения Викторовой: «Петербург — это город, построенный не на костях, а на любви». История крутится вокруг «Медного всадника» (к 170-летию пушкинской поэмы и была приурочена премьера) и начинается со сцены, в которой Пушкин, сидя на скамеечке у подножия статуи Фальконе, сочиняет стихи. Вокруг скачет мальчик в матроске и с сачком (он оказывается Вовой Набоковым), и поэт пытается объяснить ему, что такое рифма. «Конь-огонь», — догадывается смышленый ребенок, и стихотворец в восторге записывает на вынутую из-за пазухи бумажку гусиным пером оригинальную пару. По-хармсовски придурковатый Пушкин то некстати ляпает что-то про «люблю тебя, Петра творенье» Натали, требующей комплиментов, то сочиняет поэму на два голоса с невесть откуда взявшимся Евгением, похожим на бледного утопленника с головой мраморной статуи из Летнего сада. Евгений клянчит копеечку, обещая рассказать о своих невзгодах, вот тут-то из пушкинистского «гона» и возникает история про любовь, которая создала город Петра.
Оказывается, жила в этих местах финская девушка по имени Нева (классическая марионетка в этнографическом костюме), гадала на суженого, а местная шаманка пообещала, что она полюбит того, кто первым выйдет на берег. Девушка не верит:
«Тут и в хорошую погоду никто на берег не выходит. Одно слово: приют убогого чухонца».
А старуха (очень смешная марионетка, похожая на чернолицую ведьму, гремит костяшками пальцев и тянет руки далеко-далеко) уверяет, что «он всю жизнь перед тобой на задних ногах стоять будет и руку тянуть». Тут понятно, приплывает Петр, начинается у него с Невой любовь, он рассказывает ей сказку о рыбаке и рыбке, обещает построить для нее город (тут будет в честь тебя Невский проспект, тут метро Гостиный двор…), а потом, как водится, уезжает. Далее – печальная часть про то, как Нева его ждала, искала, а потом упала в воду и превратилась в реку — идет под хвостенковскую «Конь унес любимого». Петр возвращается, не находит невесту, но, обуянный любовью, начинает строить город – сам таскает на спине петербургские дворцы и устанавливает их на берегу Невы. Рядом с большой марионеткой-Петром скачут маленькие фанерные бояре, требуя «закрыть окно в Европу», царь рубит им бороды, ненароком отрубая кому-то и голову и, по совету карикатурного Меньшикова в огромном парике, соглашается жениться. Жену ему приносят в виде портрета с надписью «Екатерина» — она, сидя в своей раме, машет ручками, крутит головой и лопочет что-то с немецким акцентом, а когда внизу рамы вырастают ножки, она еще и бегать может. Потом Петр прямо на коне застывает с тоски в позе памятника, и сообразительный Меньшиков решает покрыть его медной краской, чтобы совсем было на памятник похоже.
«Всадник Cuprum!» — верещит портрет Екатерины, делая понятным название спектакля, а сбоку выглядывает кажущаяся огромной голова в парике и с приклеенными усами и, тараща глаза, объявляет: «Же сюи Фальконе!».
Ну а дальше идут разговоры зеленого Петра с плаксивой Невой – они все никак не могут решить, кто больше тоскует. Потом наводнение, и вот уже по воде плывут будка городового, напевающего Хвоста, намыленный человек в бочке: «Спинку потрите!», Евгений на дворцовом льве, труп бедняжки Параши, а вокруг качаются в волнах малюсенькие Исаакий, Адмиралтейство, дворцы, и плывет в лодке задумчивый Пушкин, размером с медного всадника.
Вся эта смесь сентиментальности со стебом, истории с мистификацией, цитат и вообще пушкинской темы – очень габриадзевская, но подражательность, пожалуй, даже идет этому спектаклю. В нем вообще очень много юношеского, будто рассказчик захлебывается в материале, желая сразу, в одно часовое представление вложить все свои фантазии и удачно придуманные шутки. От этого он получается немного сбивчивым и многословным, но, безусловно, обаятельным и многообещающим в будущем.
