Цивилизация
Во вторник утром умерла поэт Татьяна Бек — доцент и преподаватель литературного института, автор семи сборников стихов и составитель нескольких поэтических антологий. Официальная версия смерти — обширный инфаркт. Неофициальная столь неприятна, что родственники единогласно предпочитают официальную. О подлинной, немедицинской причине случившегося практически не говорят. Вернее, говорят все, но в узком писательском кругу, потому что эта смерть поставила перед теми, кто привык называть себя русской интеллигенцией, почти неприличный вопрос: «Что позволено и что не позволено порядочному человеку?» Близкий друг Татьяны Бек Владимир Войнович позволил себе робкий намек, что «поэтесса тяжело переживала разлад с некоторыми близкими друзьями». И лишь Виктория Шохина из «Независимой газеты» в интервью сайту «Полит.ру» сообщила, что Бек умерла из-за травли, развязанной против нее.
Суть конфликта проста. В начале декабря прошлого года группа крупных российских деятелей культуры — поэты Евгений Рейн, Михаил Синельников и Игорь Шкляревский — написали письмо «отцу всех туркмен» Сапармурату Ниязову, в котором выступили с инициативой перевести на русский язык поэзию туркменбаши, а точнее — главную его книгу «Рухнаме». Было второе письмо, подписанное кроме вышеуказанной троицы еще и главным редактором журнала «Знамя» Сергеем Чуприниным, в котором предлагалось перевести на русский антологию современной туркменской поэзии (читай — официальной, потому что все поэты, несогласные с генеральной линией, сидят в тюрьме либо находятся в эмиграции).
«Мне предложили нормальную литературную работу. Я не политик, я плохо себе представляю, кто такой туркменбаши. Но я знаю, что Тарковский переводил Сталина, Асеев переводил Мао Цзэдуна, только что вышла книга переводов из Хомейни, и потом, разве не интересно узнать, например, что пел Нерон, как танцевала Мария Антуанетта?»
— заявил в интервью «НГ» Рейн. СМИ прокомментировали это в политкорректно-ироничной манере, намекнув на возможный заказ «Газпрома», у которого намечаются проблемы с поставками туркменского газа. На декабрьском заседании ПЕН-клуба — писательской организации, вытащившей за последние годы из туркменских тюрем больше десятка туркменских поэтов и писателей-диссидентов, репрессированных крупным лириком Ниязовым, — членам ПЕНа Чупринину и Рейну было сказано, что либо они переводят поэмы диктатора, либо остаются в ПЕНе.
На этом история для посторонних вполне могла бы закончиться, если бы не Татьяна Бек. В подведении литературных итогов она назвала «письмо троих известных русских поэтов к Великому Поэту Туркменбаши с панегириком его творчеству не столько безумным, сколько непристойно прагматичным» и определила его как «антисобытие 2004 года». Дальше началось то, что Войнович мягко назвал «конфликт с друзьями».
Как ни кощунственно это звучит, абсолютно не важно, умерла ли Татьяна Бек от сердечного приступа, передоза снотворного или обиды. Важно, что ее смерть стала событием, после которого невозможно делать вид, что с нами ничего не происходит.
Брезгливо пронаблюдав со стороны эпоху первоначального накопления капитала, когда мальчики из Солнцево и Люберец убивали конкурентов за три рубля, деятели культуры из писательских домов, да и все остальные тоже, неожиданно оказались перед похожим выбором: до какой степени готовы продаться? И если готовы, то кому и за сколько?
Что считать грантом, а что — продажей души? И можно ли в таком случае считать душу недвижимостью, а сделку — выгодным размещением капитала? Система моральных ориентиров, которым не все следовали, но все осознавали, работавшая в примитивном поле оппозиций советской эпохи, в новые времена стала давать сбои, порождая спектр реакций – от юродства до растительной беспринципности.
А Татьяна Бек была идеалисткой, которая руководствовалась простым и старомодным кодексом чести. Брать деньги у диктатора — недостойно и невозможно, точно так же, как невозможно не подать нищему, не накормить голодного и не приютить бездомного. И никакие обстоятельства места и времени на это не влияют. Ее простая истина — непристойно предлагать свои услуги тирану — прозвучала неожиданно сокрушительно, но сокрушила в первую очередь ее саму.
Оказалось, что представления о приличном и неприличном невероятно размыты, и если русские бизнесмены уже поняли, что за три рубля не убивают, то русским интеллигентам еще только предстоит отстроить заново свою систему ценностей.
Если весь мир — всего лишь текст, а реальность — конфликт интерпретаций, и Mein Kampf не лучше и не хуже Библии, то единственным мерилом подлинности становится личный выбор. Татьяна Бек совершила предельно непоэтический поступок, потому что верила, что только так можно заявить о ценностях, которые лежат по ту сторону текста. Она написала в одном из своих стихотворений – «Я буду честная старуха», но именно честность не дала ей дожить до старости.
