Цивилизация
Фестиваль одержим идеей родства, и количество родственников все множится. Тошнотная «Моя мать» Кристофа Оноре («Пианистка», помноженная на рассказы из рубрики «Инцест» и «Странное» со «Стульчик-нета»), «Братья» Ксавье де Шудена, 80 минут которых надо смотреть лишь ради выстроенной, хоть и предсказуемой чистоты последних десяти секунд, «Папа» Владимира Машкова и бесконечное количество безымянных родственников. Альмодоваров брат. Кустурицев сын. В ужастике «Тупик», говорят, мужик везет семью к теще – прекрасный сюжет для ужастика, не спорю. Сводные братья из холодного и удивительно красивого фильма из ретроспективы канадца Робера Лепажа «Исповедальня» пытаются раскрыть семейные тайны – один красит красным стены отцовского дома, другой вскрывает себе вены.
На открытии ретроспективы в «Иллюзионе» присутствовала Анн-Мари Кадье, сыгравшая во многих фильмах Лепажа.
Единственный вопрос, который смогла выдавить из себя публика, был: а откуда вообще берутся такие сюжеты?
Сюжет действительно запутанный, основан на фильме Хичкока «Я исповедуюсь» и на автобиографии самого Лепажа («Хотя у него все было совсем не так», — на всякий случай сказала актриса), с приемными детьми, тайной исповеди, гомосексуализмом и диабетом, но это все неважно. Гораздо важнее мелочи – ледяной параллелепипед замороженной рыбы, тающий за несколько секунд в ускоренной съемке; тени от давно снятых со стены семейных фотографий, иероглиф, написанный красным вином на салфетке. Холодная дизайнерская красота. Лепаж сейчас готовит новую программу для Cirque du Soleil – что является исчерпывающей характеристикой его как режиссера и безусловным поводом для того, чтобы сходить посмотреть его фильмы.
По уши в родственных связях завяз Месхиев со своими «Своими». Точнее в идеологических родственных связях.
Есть свои и чужие, полицаи и чекисты, отцы и, никуда не денешься, дети, и вот всех этих родственничков можно пригреть, а можно убить, если они не «свои» в более глобальном смысле слова.
Великая Отечественная, трое бегут из фашистского плена. Их прячет у себя в сарае крепкий дедок, отец одного из них, бывший кулак, а нынешний полицай. Изображение почти монохромное, красиво состарено – не столько под фильмы военных лет, сколько под фильмы о войне, снятые на плохую пленку и почти потерявшие цвет. Сама война показана быстро, нелепо и жестоко: человека давят танком, он дергается, вокруг все бегают и орут – и бегут, к чести Месхиева, не табуном в одну сторону, как мы привыкли по классическим лентам, а куда попало, лишь бы выжить. Еще потрясение: российские актеры умеют играть. Не все и не все время, иногда явно слышишь голос режиссера за кадром: «А теперь повернись, медленно, и посмотри со значением вдаль… вдаль, говорю же!». Но никакого сериального душка ни в чьей игре нет. И это все хорошие слова, которые можно сказать про Месхиева: вообще-то фильм крайне занудный и идейный. Было только два светлых момента. Когда за кадром наконец убили героя Константина Хабенского, герой Гармаша, железный мужик, начал рыдать, а потом сквозь рыдания произнес: «Лифшица жалко!». Тут зал пришел в полный восторг, и по рядам понеслось: «Птичку жалко!».
А хитом просмотра стала мелодия из «Бригады», исполненная чьим-то телефоном в один из самых подходящих моментов. Они, понимаешь, «немцы!» — орут, а из зала в ответ: «тададарарам-туруру-тА-дам».
Лучшим фильмом фестиваля пока остаются «Кофе и сигареты» Джармуша. 11 новелл о людях, сидящих в кафе и мучительно пытающихся общаться. Игги Поп с Томом Уэйтсом. Альфред Молина со Стивом Куганом. Кейт Бланшетт с Кейт Бланшетт (она играет сразу две роли — двоюродных сестер). Фильм не рассказывает историю, а описывает мелкие куски жизни. Не земной шар, а мелкие камешки с пляжа. Фильм о кофейных чашках. И о невкусном американском кофе, в котором и кофеина-то нет. И о сигаретах, заполняющих паузы. И о том, что Никола Тесла считал, что земля – это акустический резонатор. В каждой новелле – черно-белая клетка: черное – кофе, белое – сливки. Или: белое – сигарета, черное – табак. Или: черное – RZA и GZA, белое – Билл «Сурок» Мюррей.
Джармуш снимал этот фильм 17 лет, за это время в Америке почти повсеместно запретили курить, Бениньи успел получить «Оскара», Альфред Молина стал известнее Стива Кугана (а после выхода второго «Человека-паука» станет еще известнее), японцы научились выращивать кофе без кофеина, а мертвец уплыл в те края, где нет надписей «курение опасно для вашего здоровья».
Выросло новое поколение, без кофе и сигарет. А до этого ушло в небытие еще одно, поколение Нью-Йорка семидесятых, а до этого – Парижа тридцатых… В последней новелле старичок Тэйлор Мид, игравший когда-то второсортного Тарзана, пьет невкусный кофе из пластикового стаканчика, делая вид, что это шампанское. И, засыпая, слушает своего внутреннего Малера: потому что земля – акустический резонатор, и ничто никуда не исчезает, радиосигнал вечно плывет в космосе, разные люди произносят одни и те же фразы, разные капли никотина убивают одну и ту же воображаемую лошадь, картинки-воспоминания за окном мелькают так быстро, что и не разглядишь.
Тесла, кстати, считал, что энергия любой физической системы основана на законах резонанса вибраций. У Джармуша все эти черно-белые, кофе-сигаретные вибрации раскачивают зрителя так, что после фильма город долго не может остановиться, и любой дым кажется сигаретным, а любая чашка кофе – поводом для молчания.
