Цивилизация
В сущности, запаздывание переводов – это величайшее достояние самой читающей страны в мире. Пока самые образованные и нетерпеливые читают в оригинале, всем прочим достается восхитительная интрига гадать, какой, к примеру, окажется бретистонэлисовская «Гламорама», без вести пропавшая в недрах издательств. Можно заранее любить ее, тревожиться, что окажется не хороша, или наоборот – презирать не глядя и говорить о Крахте, например. Есть интрига, а писатели, замолчавшие или уставшие, получают продленное существование.
«Планете шампуня» Дугласа Коупленда почти десять лет. В девяносто втором году, когда она вышла в свет, здесь время болталось между двумя путчами, яппи только снимали с себя фенечки-ксивнички, ощущая натруженной Кастанедой душой, что грядет нечто. Тогда книга читалась бы как антиутопия. Сегодня, уже прочтя и «Поколение Х», и «Подружку в коме», и «Жизнь после Бога», вполне свеженькие страницы «Планеты шампуня» хочется перелистывать не дыша, как ветхий папирус.
Слишком далеко – слишком близко.
Жил-был в умирающем американском городке парень, одержимый прогрессом, теорией успеха и мытьем головы с шампунем. Завод в городке производил что-то военно-радиоактивное, пока не сдох. Мама у парня была некогда хиппи, от чего сохранила нервозно-духовный взгляд на вещи. Чтобы лучше понять прогресс, парень скатался в Европу, изменил там славной подружке, закрутив роман с француженкой, и вернулся назад. Француженка приехала следом – осваивать Дикий Запад, парень умотал с ней в Калифорнию, но подавился американской мечтой и вернулся назад, чтобы встретить прогресс и будущее там, где и не ждал.
Наивность Коупленда словно конструктор «Лего» или поэма «Мойдодыр».
Из простеньких элементов, вроде хиппи, Европы и Калифорнии, он может построить все что угодно. Каждый элемент знаком и прост, все та же яркая пластмасса, дырочки, винтики. Раздражаясь, поминая Святого Колфилда и «Над пропастью во ржи», читатель начинает ковыряться в этих кубиках-дырочках и пропадает. Поддевая, где на точное определение, где на изящное наблюдение (не даром ведь журналистские премии получал), Коупленд затягивает в свои песни невинности и опыта, в свои простые вопросы, неизменно остающиеся без ответа.
Остается блуждать вместе с ним, пытаясь понять, как и зачем жить в столь неуютном, загаженном, бессмысленном мире.
Глотать его банальности и находки, чтобы в очередной раз изумиться в конце, как писатель столь ограниченного дарования и арсенала ухитряется всегда попадать в цель.
Дело тут, скорее всего, в интонации, мягкой интонации вопрошания. Почему дует ветер? Если в корпорацию пойти, то козленочком станешь? А если не пойти – алкоголиком? Когда профукал большую любовь– просто идти и жить дальше? А правда, что все люди одиноки? Спрашивает обо всем том, о чем спрашивать после получения аттестата уже вроде и неприлично. А между делом вычерчивает вполне точные и убедительные картины тихой свалки, в которую превратилась современность.
И как его после этого не любить?
Поскольку Коупленд, как положено писателю умному, сочиняет одну большую книгу, самоповторы ему не грозят. Ему вообще ничего не грозит – своей наивностью и сдержанностью его книги защищены как броневой плитой. Последняя фраза «Планеты»: «Просыпайся – мир живет!» Ну что после этого скажешь. И хиппи, и утята, и котята, и спиленные канадские леса, и даже француженки, и мы с вами – часть целого, мир живет, а жизнь продолжается. Даже странно, до чего здорово, закрыв «Планету шампуня», и в самом деле чувствовать это. Особенно сегодня, через десять лет после выхода книги.
Дуглас Коупленд, «Планета шампуня», «Симпозиум», 2003
