Цивилизация
— Важно ли для ученого заниматься популяризацией науки?
— У нас в университете каждую неделю читаются очень хорошие научно-популярные лекции по разным темам – одну неделю физики, другую химики, третью геологи и т. д. Я прочитал пару таких лекций и собираюсь еще их читать. Каждый раз это новый интересный опыт. Как-то читал даже популярную лекцию для швейцарских политиков. В апреле читал научно-популярную лекцию в Киеве.
В четверг состоится моя популярная лекция в Политехническом музее, чему я страшно рад.
Дело в том, что, когда я был совсем маленьким, я ходил туда на вечерние лекции по химии для студентов. Мне было тогда семь лет, а ребятам, которые туда ходили, лет по семнадцать – и они в шутку называли меня «профессором». Лекции были очень интересными — их конспектировала моя героическая мама, потому что мне не хватало скорости руки: лектор читал очень быстро. Сейчас сбывается мечта моей жизни: я сам буду читать лекцию в том самом Политехническом музее, который в свое время был для меня вершиной всего, чего только можно желать. Кстати, в Политехническом музее я часто бывал не только на лекциях, но и в самих выставочных залах. Я очень любил этот музей и завидовал старушкам, которые охраняют экспозиции. И когда у меня однажды спросили, кем я мечтаю стать, я ответил, что мечтаю стать «старушкой» в Политехническом музее. Хотя, наверное, этой мечте не суждено сбыться.
— Как бы вы сформулировали свое главное достижение человеку «с улицы», ничего не знающему о науке?
— Наверное, самое важное то, что мне удалось воплотить в жизнь свою мечту. Причем практически буквально. Когда я был маленьким, с шести лет я увлекался химией, и моим кумиром был великий англичанин Гемфри Дэви, которые открыл много химических элементов, например натрий, калий, кальций, магний и бор. Я тоже мечтал стать химиком и открывать химические элементы. Когда я стал старше, я захотел стать минералогом и открыть много новых минералов. Потом я поступил в МГУ на геологический факультет и решил стать кристаллографом, потому что это мне позволяло воплотить в жизнь сразу обе мечты – стать и минералогом, и химиком. Я начинал с исследований минералов, потом перешел к исследованию минералов под давлением, и в этой области мне (действительно, как я и хотел) удалось открыть много новых минералов. Потом это привело меня к изучению химии высоких давлений, и я открыл довольно много новых форм химических соединений и элементов под давлением.
Новых элементов я не открыл, но открыл немало новых форм уже известных элементов. И самые интересные найденные мной новые формы были как раз для тех элементов, которые открыл Дэви.
Даже эту мечту – в таких деталях – мне удалось воплотить. А когда о моей работе стали писать издания, перед которыми я так преклонялся («Химия и жизнь», например), это было для меня как знак. Приглашение прочитать лекцию в Политехническом музее, куда я ходил два раза в неделю, как в Мекку, — это тоже сбывшаяся мечта. Мои мечты сбылись — теперь можно уходить на пенсию и сажать огород.
— Каковы же теперь ваши планы и мечты?
— Теперь у меня новые мечты, которых я сам боюсь, если честно. Моя мечта – научиться предсказывать структуры белков. Структуры белков чрезвычайно сложны, причем я боюсь не столько их математической сложности (с этим мы совладаем), а их биологической сложности. Они хорошо изучены, но я сам про них пока знаю довольно мало. Смогу ли я все это освоить? Но это мечта. В шесть лет я даже боялся верить, что добьюсь многого в науке, но мечтал об этом – публиковаться в ведущих журналах, читать лекции в Политехническом музее. Но это сбылось, причем безо всяких усилий с моей стороны, как-то само собой.
Может быть, через 10 лет я так же буду рассказывать о том, как нам удалось на молекулярном уровне через исследования структуры белков побороть болезнь Альцгеймера или другой бич человечества — кто знает?
Так или иначе, то, чем мы занимаемся, может быть естественным образом приложено к задачам молекулярной биологии, просто надо научиться белковой науке. Сейчас успешные предсказания белковых структур единичны, и не факт, что эта задача вообще решаема.
— Чем отличается публикация статьи в высокорейтинговом журнале от обычной публикации?
— Принципиальных отличий нет. По моему опыту, опубликоваться в Nature не сложнее (или по крайней мере не намного сложнее), чем опубликоваться в любом обычном научном журнале. Происходит ровно одно и то же – рецензирование вашей статьи, которая может понравиться или не понравиться рецензенту. Он может согласиться или не согласиться с вами, может оказаться хорошим или плохим – и все. Дальше уже все зависит от удачи и от вас, от вашей работы. Если тема заслуживает внимания и вы ее подаете в Nature, то у вас будет ровно такая же ситуация, как и в любом другом журнале. Важно, чтобы тематика смогла бы заинтересовать много людей. Что касается меня, то мне когда-то просто повезло, я так считаю. Есть же люди, которые вытаскивают лотерейные билеты, и я один из них. За это просто надо благодарить судьбу.
— Исходя из вашего длительного опыта работы на Западе, чего не хватает российской системе науки?
— Я думаю, нашей системе не хватает открытости. Мы слишком много варимся в собственном соку, и многие наши ученые не владеют английским языком (а это язык науки) и не знают текущих научных работ. Не хватает традиций поддержки молодых ученых. Не хватает мобильности. При всех недостатках западных временных позиций, ученому необходимо раз или два переехать – как для профессионального, так и для личностного роста. Я сам всегда был против переездов, старался остаться на одном месте, но меня влекли более интересные предложения, и сейчас я признаю, что смена мест работы крайне полезна. Неправильно, чтобы человек родился в Москве, работал там же и умер там же.
Если бы у нас можно было родиться в Новосибирске, выучиться в Санкт-Петербурге, съездить на постдок в Швейцарию, а потом получить постоянную позицию в Самаре, это было бы более правильно.
Но у нас этого нет, хотя когда-нибудь обязательно будет, как это уже стало обыденностью у китайцев. У них сейчас почти невозможно претендовать на хорошую позицию на родине, если не имеешь опыта работы в достойной зарубежной лаборатории.
— Кстати, как вы оцениваете научный рост Китая последних лет?
— Китай развивается крайне активно, привлекая к работе в стране как своих соотечественников, так и ведущих ученых со всего мира. У них давно есть программы «мегагрантов»: сначала была программа «100 талантов», сейчас появилась программа «1000 талантов». Цифры эти неким образом связаны с китайской ментальностью: 100 для китайцев – это много, а 1000 – это очень много, почти бесконечность.
Поэтому первая программа была нацелена на возвращение китайских талантов, а вторая предполагает попытку вообще перетянуть к себе в Китай лучшие таланты всего мира.
Они приглашают людей на очень хороших условиях: например, зарплата ведущего ученого по этой программе составляет порядка 1 млн юаней в год, что там по покупательной способности эквивалентно $1 млн в год – конечно, ни у кого из нас таких зарплат нет, и эти условия очень привлекательные. В Китае можно без особых проблем создать огромную научную группу — в 20–30 человек, что на Западе встречается крайне редко. Многие западные ученые стремятся попасть в Китай и остаться там работать постоянно.
Что касается уровня китайской науки, то он сейчас весьма и весьма высок.
У нас есть предубеждение, что китайцы способны лишь на механическую работу, но это не так: китайская культура по сути своей достаточно творческая.
Однако последние пару сотен лет в ней наблюдался некий застой, который они сейчас пытаются преодолеть. Я каждый год езжу в Китай и поражаюсь тому, как они работают. Китайский ученый имеет только будни — работает 7 дней в неделю с 8 утра до 10 вечера. У них есть отпуска, но очень короткие. Причем в этом нечеловеческом режиме они действительно работают — они в лаборатории чай не пьют. Половина моей лаборатории в США – это китайцы. Не потому, что я испытываю к ним особые чувства, а потому, что столько толковых китайцев подают заявки, что статистически они в половине случаев выигрывают в совершенно непредвзятом отборе.
Конечно, и китайцы бывают всякие – как толковые, так и бестолковые. Но при полуторамиллиардном населении даже если сотая процента – толковые люди, то получается население целой страны, обладающее исключительными талантами. А людей, обладающих исключительными талантами, в Китае очень много, плюс они очень трудоспособные. У некоторых из них, правда, есть некая склонность к прямолинейному подходу в решении задач:
русский постарается придумать, как эту задачу элегантнее решить, а китаец, поняв задачу, будет идти к цели через стены, через горы – максимально прямым путем.
Но при этом я знаю достаточно много китайских ученых, которые проявляют прекрасные творческие способности в сочетании с невероятным трудолюбием. Впрочем, такая напряженная работа, видимо, необходима китайской науке для наверстывания упущенного. Вы знаете, что во времена «культурной революции» наука была полностью разрушена, ученых принуждали переселяться в деревню и становиться крестьянами. Китай был отброшен в развитии, наверное, на полстолетия назад, и китайская наука еще 10 лет назад собой ничего серьезного не представляла. Сейчас Китай признан многими научными издательствами второй сверхдержавой — после США.
Растет не только количество, но и качество работ. Еще 10 лет назад, даже 5 лет назад из Китая в моей области не было ни одной нормальной публикации. Все, что они публиковали, было мусором. Сейчас китайцы публикуются в самых лучших международных журналах; у них выходят очень сильные статьи. Конечно, есть и процент барахла, но кто не печатает барахла? Его печатают и американцы, и русские, и британцы. Все зависит от того, каков процент сильных статей.
В Китае процент сильных статей примерно 6 лет назад был равен нулю, а сейчас это, скажем, 10–15%.
В США это 20–30% — отличие не такое уж большое. И Китай продолжает развиваться, каждый год значительно увеличивая инвестиции в науку: открываются университеты, оснащаются новые лаборатории. Уже сейчас суперкомпьютер № 1 находится в Китае, суперкомпьютер № 3 тоже в Китае. И Китай делает все возможное, чтобы занять лидирующие позиции. В то же время поддержка науки на Западе сейчас не слишком сильна. И для западных ученых сейчас вся надежда на Китай: либо там будут созданы интересные рабочие места, куда можно будет приезжать работать, либо Китай создаст достаточную угрозу для Америки в смысле военно-технического превосходства, и они будут вынуждены снова поддерживать науку, как в годы «холодной войны» с СССР.
— Вы могли бы создать современную лабораторию в России?
— Я мечтаю построить в России интернациональную лабораторию мирового уровня. Конечно, это зависит не только от меня: нужно финансирование. И сейчас я готовлю документы для участия в конкурсе так называемых «мегагрантов» совместно с Московским физико-техническим институтом. Первый этап этого конкурса, мне кажется, был проведен блестяще — выбрали очень достойных ученых. Я сейчас подаю на второй этап и надеюсь получить этот грант. Мне хочется поддерживать связь с Россией: я люблю эту страну и комфортно здесь себя чувствую. Когда я переехал на Запад, я понял, что никогда не буду тем, кем я не являюсь. Я культурно происхожу из России. Хотя по крови я не русский, но в душе я русский, и я не могу и не хочу в душе стать англичанином, швейцарцем или американцем.
Я принадлежу к русской научной школе и горжусь этим, поэтому приложу все усилия, чтобы русская наука выросла и окрепла.
Я хочу построить здесь передовую научную лабораторию — такую, как я построил в Швейцарии и в Америке. Эти гранты вполне позволяют это сделать. Я смогу собрать хорошие научные кадры для этой лаборатории. Сейчас в мою американскую группу на каждую позицию приходит от 10 до 50 заявок, сейчас у меня есть целая очередь достойных кандидатов на работу в моей лаборатории. Поэтому, если я получу мегагрант в России, я смогу в короткий срок сформировать хороший международный коллектив. По условиям этого контакта я должен буду проводить по 4 месяца в году в России, мой университет в США на это согласен, и я с удовольствием буду проводить здесь даже больше времени. Я для себя никогда не закрывал темы возвращения в Россию, однако, конечно, возвращаться стоит только на очень хорошие условия.