Цивилизация
9 июля, в двадцатую годовщину со дня смерти Сергея Курехина, Алексей Айги, Сергей Летов, Владимир Волков и другие музыканты соберутся в Большом зале Московской консерватории, чтобы почтить память музыканта и композитора, сыграв его музыку. Концерт носит название «Курехин и Айги в консерватории. Часть вторая», поскольку впервые музыка Курехина прозвучала в консерватории год назад — благодаря Алексею Айги, с которым «Газета.Ru» встретилась в преддверии выступления.
Музыкант и композитор Алексей Айги
Максим Шеметов/ТАСС— Расскажите чуть конкретнее, что будет исполняться?
— Ну, будет исполняться музыка Сергея Курехина (смеется). У нас была идея дать его музыке новую жизнь — в последнее время ее, к сожалению, стали подзабывать. Мы сыграем несколько произведений «Поп-механики» и часть «Воробьиной оратории», но прежде всего хотелось обратиться к тому, что Курехин писал для кино, — «Господину оформителю», балабановскому «Замку», «Трем сестрам» Сергея Соловьева, «Тюремному романсу»… Существует какое-то количество произведений такого плана, которые так и не были изданы на альбомах, а в кино они часто звучат фоном — за голосами актеров, шумами и прочим.
А музыка эта замечательная, и нам хотелось, чтобы она жила и звучала.
— А чем обусловлен выбор произведений?
— Я ориентировался на музыку, которая сыграна более «человеческим» языком: курехинские джазовые импровизации — это абсолютно нечеловеческая музыка, повторить это невозможно. Киномузыку, в отличие от абсолютно фантасмагорической курехинской импровизации, можно записать нотами, ну и хотелось, чтобы эти вещи прозвучали мощно, как такая симфоническая «поп-механика», для этого пришлось сделать аранжировки для оркестра и пригласить его друзей и коллег, чтобы хранители этой культуры внесли свою аутентичную ноту. У нас была еще идея сыграть целиком «Воробьиную ораторию»: она прекрасно записана, но живьем исполнялась, возможно, один раз, и вот сейчас мы точно сыграем небольшой фрагмент.
— Мне кажется, Курехин — это фигура, которую знают все, но про которую многое, что называется, непонятно. В лучшем случае люди знают музыку из «Господина оформителя»…
— В этом и была наша задача, чтобы люди всех возрастов, полов и вероисповеданий могли услышать музыку Курехина в том виде, в котором она может неожиданно классично, но в то же время и с рок-драйвом прозвучать. Не знаю, насколько был бы доволен он сам, но многие его друзья после прошлого нашего выступления сказали, что это очень достойная работа.
Хотелось рассказать, какой это был человек и блестящий музыкант. Он писал замечательную, очень яркую, мелодичную музыку, одновременно ироничную и трагичную.
— Вы можете как-то более четко сформулировать, в чем заключался феномен Курехина?
— Такие большие таланты оставляют свой след буквально везде. Он известен и как джазовый музыкант, и как композитор, и как рок-музыкант, сделавший из «Аквариума» совершенно другую группу, неизвестно, какой бы она была без него. Он был тесно связан и с питерским арт-сообществом, был философом, выдающимся киноактером, с потрясающей органикой. К сожалению, он снимался в период межвременья, и не все фильмы останутся в истории… Для людей своего поколения Курехин был фигурой номер один. А как это описать… Ну, как метеорит (улыбается). Он яркий, летит, оставляет большой след, а потом мы его раскапываем и пытаемся понять, что это было. Как по поводу Тунгусского метеорита люди спорят. Это был инопланетянин! Нет, это просто кусок железа! (Смеется.) В таком духе.
— Ну да, никто не может его до сих пор никуда приписать — ни к джазовым музыкантам, ни к классическим. Разве что некоторые сравнивают Курехина с Фрэнком Заппой…
— Параллели с Заппой можно проводить, да, но только в смысле использования иронии в музыке. Это действительно редкая вещь: многие полагают, что музыка — это настолько высокое искусство, что никакая ирония в ней неуместна. У Курехина же было такое моцартианское, легкое и драйвовое отношение к музыке, которое сейчас начисто потеряно.
— Выступления «Поп-механики» всегда были не просто концертом, а особым перформансом. Насколько эта перформативная часть важна и как музыка работает без нее? Я так понимаю, что на вашем выступлении ничего подобного завернутому в ковер Эдуарду Хилю не будет.
— К сожалению, да. Я бы хотел кого-нибудь из современных певцов завернуть в ковер, но боюсь, что у них нет такого чувства юмора, которым обладал Эдуард Хиль. Разумеется, перформанс был крайне важен: в какой-то момент, как я понимаю, Курехин дошел в музыке до какого-то предела, который пытался таким образом преодолеть. Его интересовало такое объемное, тотальное искусство, которое действует на массы. В «Поп-механике», мне кажется, театральная часть вообще была важнее музыкальной. И повторить все эти безумные представления опять же, по-моему, невозможно. Поэтому я и взял самую красивую и интересную музыку, оставив театральную часть в стороне. Хотя, может быть, я когда-нибудь сделаю какой-то проект, посвященный «Поп-механике», сочетающий музыку и перформанс. Другое дело, что эти выступления не повторялись и при жизни Курехина, так что и нам повторять их довольно глупо. Мы как-то даже уже пробовали делать что-то подобное на премии Курехина — у нас звучали велосипеды на сцене, музыканты играли в пинг-понг.
Но я опять же использовал какие-то свои идеи, не пытался повторять за «Поп-механикой», представления которой были сильно заточены под текущий момент.
— Нет ли у вас, к слову, ощущения, что восприятие курехинской музыки сегодня может отличаться от 20–30-летней давности из-за изменившегося контекста?
— Да нет, мне кажется, что эти ноты работают сами по себе, вне зависимости от времени. Другое дело, что имеет известное значение, исполняется ли эта музыка в клубе или в консерватории.
— А насколько вообще важно для вас, что этот концерт проходит именно в консерватории?
— Вы знаете, это вообще мистическая история. В прошлом году мне позвонили из консерватории, где я никогда не играл, и предложили сделать там какой-нибудь проект. Я предложил на выбор наши опыты с немым кино, еще что-то и сказал среди прочего, что есть еще музыка Курехина, которую я очень люблю и хотел бы сыграть ее в таком зале. Мне сказали: да, давайте сыграем Курехина, и предложили дату 9 июля — я совершенно забыл, что это за день. После переговоров я вышел из консерватории, позвонил Саше Кушниру, который только что выпустил книгу про Курехина, и рассказал, что 9 июля буду играть в консерватории его музыку. Он ответил, что 9 июля — это день его смерти, и у меня прямо мурашки побежали. Видимо, все это неслучайно.
Я знаю, что Курехин хотел выступить в Большом зале консерватории, у него даже была на этот счет договоренность в 1996 году, но за несколько месяцев до этого у него обнаружили саркому, и концерт был отменен.
— Ну и последний вопрос. Вы выступаете с этой программой второй год, будете продолжать?
— Не знаю. Мне бы, наверное, хотелось закончить на красивой ноте. С другой стороны, эта история мистически началась и может мистически продолжиться или так же закончиться. Может, завтра что-то случится, и мы будем играть каждую неделю… Не знаю где (смеется). Но пока мне кажется, что это будет все-таки последний раз.
