Цивилизация
— Я помню, что сначала речь шла о ремейке «Экипажа», но фильм получился совершенно другим. Расскажите, как этот проект стал таким, какой он есть?
— Я шел к этой картине очень долго, и путь этот начался еще в подростковом возрасте, когда я увидел «Экипаж» Александра Наумовича Митты. Он на меня произвел впечатление, сравнимое разве что с рождением в сознании нового материка. Я впервые увидел фильм, в котором человеческие истории были сопряжены с невероятной мощи саспенсом, с колоссальным зрелищем, с сильнейшими визуальными образами. Я стал другим человеком и зрителем после этой картины. Посмотрев «Экипаж» много раз в кинотеатре, я не смотрел его на телеэкране лет 20–25. Потому что понимал, что на маленьком экране вся сила этой картины будет разрушена, этот фильм создан для огромного экрана. Хочется верить, что так можно сказать и про наш фильм. Я вообще считаю, что кино надо смотреть на большом экране. Да, сегодня все можно скачать в интернете, но ты никогда не испытаешь ту эмоцию, которую можно испытать в кинозале, — это как слушать симфоническую музыку через радиоточку.
Митта говорит, что кино — это машина по производству эмоций. Фильм — это не сюжет, не фабула, это, прежде всего, эмоция.
Для меня огромной болью является то, что в свое время «Экипаж» Митты был довольно равнодушно принят критикой (может, за исключением Андрея Плахова — до сих пор помню его рецензию в «Искусстве кино»), — я сам профессиональный критик по образованию и знаю, как они ошибаются. К сожалению, это судьба многих отечественных картин, которые имели отношение к зрителю, а не к кулуарам Дома кино. Я говорю и о «Человеке-амфибии» — картине, которая до сих пор жива, и о шедеврах Гайдая, и Рязанова, и о фильме Меньшова «Москва слезам не верит». К картине Митты отнеслись немного лучше, чем к меньшовской картине, но все равно несколько пренебрежительно. Мол, жанровое кино, второй сорт. И ведь то же самое было с Хичкоком или со Спилбергом. Хотя это высший сорт, совершенно неповторимая вещь. Слава Богу, это относится не ко всем критикам — благодаря им по-прежнему существует престиж этой профессии.
— Давайте вернемся к тому, что случилось между первым просмотром «Экипажа» Митты и съемками вашего. Расскажите об этом поподробнее.
— Я в детстве постоянно снимал любительские фильмы, у меня осталось множество сценариев, написанных под влиянием «Экипажа». Был фильм, который назывался «Репортаж» — название родилось из соображений созвучности с фильмом Митты. Вы не поверите, но кое-что из тех моих идей даже вошло сейчас в картину. Я, конечно, никак не мог представить, что когда-нибудь буду снимать что-то настолько близкое к любимому фильму, но очень хотел всегда снять фильм-катастрофу — как дань уважения ленте Александра Наумовича. И вот однажды Леонид Верещагин предложил: «Давай попробуем «Экипаж»?» Я сразу сказал, что это невозможно.
Потом Никита Михалков, которому я уже принес другую заявку на совершенно другой фильм, сказал: «Подумай насчет «Экипажа».
И тут, не в силах сопротивляться искушению, я пошел к Митте. И Александр Наумович — замечательный, грандиозный, любимый — сказал: «А это интересная идея. Не волнуйся, не бойся, я тебя поддержу». Я безмерно ему благодарен. Он понимал, что я не буду подражать его фильму, не буду спекулировать на успехе той картины, понимал — то, что я так ее люблю, поможет мне и поможет картине. Уже после премьеры стало ясно, что так и случилось. Причем многие люди после нашего показа пересмотрели или впервые посмотрели фильм Александра Наумовича — я просто счастлив. Это не значит, что мы вернули его в жизнь — он и так живой. Но мы привели к нему новое поколение зрителей.
— Идея ремейка сразу отпала?
— Да, конечно, мы понимали, что слишком многое изменилось: и жизнь, и проблемы, и мир вокруг. Отголоском от прежнего фильма остался сам момент катастрофы и структура. Эта гениально придуманная история, которой не было в большинстве американских фильмов-катастроф: когда рассказывается история про людей, а не про катастрофу. Так же, кстати, выстроен «Титаник» Кэмерона.
— Можете в двух словах описать родственную связь между двумя фильмами? Они же не просто тезки.
— Большая любовь — наверное, так. Я не пытался уйти от фильма Митты, но напрямую он сильно повлиял, скорее, на «Звезду». Переснимать «Экипаж» — глупее занятия не придумаешь, но Митта — мой учитель, а эта картина — у меня в подкорке.
— А созвучность фамилий героя Георгия Жженова Тимченко и героя Владимира Машкова Зинченко — это оммаж или случайность?
— Здесь другая штука. Леонид Саввич Зинченко — имя моего тестя. Он штурман, 35 лет отлетал в гражданской авиации. Это мой поклон ему. Там вообще много разбросано личных тем. Александра Кузьмина (так зовут героиню Агне Грудите. — «Газета.Ru») — имя моей бабушки. Героиня на нее совершенно не похожа, но это был мой внутренний жест. Как и участие в моем фильме Александры Яковлевой, которая произвела на меня сильнейшее впечатление в «Экипаже» Митты.
— Расскажите про съемки, где и как вы это сделали? Где снимали вулканический остров?
— Снимали в основном в Москве, а остров — в Подмосковье. Это были сложнейшие съемки. Надо было построить целый аэропорт, а затем планомерно уничтожить. Кроме того, надо было закупить самолеты. Построить — это тяжелейшая работа, уничтожить — не легче. Это же не то что подожгли, отбежали в сторону и посмотрели.
— Подождите, то есть вы на съемках взорвали настоящий, действующий самолет?
— Да. И не один. Открою вам секрет, который, правда, вовсе не секрет. Есть закон РФ: даже если бы мы купили самолет, то не имели бы права его уничтожить просто так, по собственному усмотрению. Уничтожению подлежат только воздушные суда, которые вышли из строя.
Так что мы купили самолет, который шел на уничтожение. Он прилетел к нам, стал одним из героев нашей картины.
Взрывы, которые вы видите на экране, это не компьютерная графика, все снималось вживую. Причем нам нужно было снять сразу несколько сцен, пока горит самолет — а это не очень долго, примерно 15 минут.
— Скажите, чем, на ваш взгляд, отличаются герои двух «Экипажей»?
— Мы живем в другом мире, среди других людей. Но наши герои не сильно отличаются — они так же стараются оставаться порядочными и достойными. Хотелось показать, что таких людей очень много и им очень трудно из-за того, что мы попали сейчас в большой исторический переплет. Но мы выберемся — благодаря им, тем, кто идет по жизни с достоинством не ради наград или глянца и премий, а просто потому, что по-другому жить не умеет.
Вообще, снимая кино, я пытаюсь опереться на традицию, по которой тоскую.
У нас ведь так получилось, что в начале 90-х разрушили все. Я не хочу вдаваться в политику, я говорю о том, что существовали человеческие традиции, традиции в кино, в искусстве — те, на которых держится общество. Они есть в каждой стране, и отказаться от них — значит полностью уничтожить себя. У нас ведь было замечательное кино! Да, были идеологизированные картины, но сколько было прекрасных фильмов. А мы сейчас боимся об этом говорить. Хочется напомнить об этом — о том, что нельзя забывать. Каждый мой фильм — попытка напомнить об этом и выразить уважение к тому, что мне дорого. Я не могу ненавидеть своих предков, свою культуру, именно это дает мне возможность любить и уважать культуру других стран.
— Вы один из немногих российских режиссеров, кому удалось снять большое, дорогое и при этом успешное кино. Можете как-то сформулировать, в чем особенность российского блокбастера?
— У меня часто спрашивают, как просчитать успех фильма. Моя жизнь была бы намного проще, если бы у меня был такой калькулятор. Но его у меня нет, я не знаю. Спилберг говорил, что знает, как вызвать слезы у зрителя, а я — нет. Но мне понятно, что если я сам испытываю чувства по какому-то поводу, то подобное может вызвать душевный отклик и у других людей. Хочешь не хочешь, а кровью пишешь это все, но ведь так у всех, мне кажется.
