Цивилизация
На канале Cinemax и в российской «Амедиатеке» 17 октября стартовал второй сезон сериала «Больница Никербокер», снятого в качестве режиссера, сценариста и оператора Стивеном Содербергом («Секс, ложь и видео», «Одиннадцать друзей Оушена», «За канделябрами»). В новых сериях зрителю предстоит узнать о дальнейшей судьбе Джона Теккери — гениального нью-йоркского хирурга, совершающего медицинские открытия и страдающего наркотической зависимостью в Нью-Йорке начала прошлого века. Исполнивший эту роль британец Клайв Оуэн рассказал «Газете.Ru», почему с удовольствием вернулся к роли психопатичного доктора Теккери.
— Что происходит с Теккери в начале второго сезона?
— В больнице, где он проходит курс лечения от «кокаинового безумия». В начале века это был распространенный термин и крайне популярное заболевание, в силу того что кокаин был легален. Лечение же осуществлялось при помощи такого же легального героина, который, по мнению врачей, помогал пациентам успокоиться. Когда мы начали снимать, я настоял на том, что мой герой должен выглядеть максимально чудовищно и жалко.
— Вы как-то готовились к этим сценам?
— Да, конечно. Мне пришлось довольно сильно похудеть. Идея была в том, чтобы показать его суть как абсолютно одержимого человека. Ведь согласившись на лечение от кокаиновой зависимости, он всей душой отдался в объятия героина. Вообще, большая часть сезона рассказывает о том, как Теккери пытается вернуться к работе и избавиться от зависимости. Посмотрим, получится ли у него.
— А он сам-то этого хочет?
— Кстати, вы знаете, что у Теккери есть прототип — Уильям Стюарт Холстед, который работал в Госпитале Джона Хопкинса в Нью-Йорке. Он злоупотреблял наркотиками, то есть, как и мой герой, был активным наркоманом. При этом и герой и прототип — талантливые врачи. И именно поэтому во втором сезоне одной из сквозных тем стал вопрос, может ли герой обходиться без наркотиков, каким он будет без них. Кроме того, для меня было принципиально важно точно передать, что такое зависимость. В первой серии доктор Гэллинджер вывозит его на лодке, чтобы помочь пережить ломку без лишних препаратов, но если бы это полностью избавило Теккери от зависимости, было бы слишком просто. Ведь дело здесь не только в химических реакциях. Причина в одержимости, которая делает его наркоманом. В то же время он совершает потрясающие научные открытия, двигает медицину вперед.
— Вообще, сложно было пролезть к нему в голову?
— С одной стороны, да, разумеется, но с другой — я был страшно воодушевлен тем, что придется играть такого удивительного персонажа. Когда я впервые читал сценарий первого сезона, то понимал, что никогда не играл ничего подобного — Теккери человек крайне талантливый, но и очевидно несколько свихнувшийся. Но именно эта необычность и стала для меня главным вызовом — показать его предельно точно, развить максимально глубоко. То же самое, кстати, привлекло и самого Содерберга. Я большой фанат футбола и внутренне часто сравниваю Теккери с любимыми футболистами — Зиданом, Суаресом, Кантоной. Они все блестящие игроки и при этом часто совершают дикие, необъяснимые поступки.
— Интересно, кстати, насколько на работу над ролью повлияла история реального доктора Холстеда, которого вы упомянули?
— Естественно, я читал о нем и вообще много читал для того, чтобы разобраться в той эпохе, о которой идет речь. Что касается Холстеда, то Теккери действительно очень много у него взял. Холстед тоже мог вести себя, мягко говоря, странно: уйти посреди операции из операционной, исчезнуть на четыре недели, а потом появиться как ни в чем не бывало. Для меня было очень важно, что за сценарием стоит такая сильная реальная история. Но в то же время фильм написан настолько точно и подробно, что вся эта работа вокруг была необязательной, потому что ее проделал сам Содерберг. От меня требуется просто хорошо сыграть то, что написано.
— Вы лет двадцать не снимались в телесериалах, сложно было перестроиться после работы в кино?
— Совсем нет. Содерберг снимает «Никербокер» как обычный фильм — целиком, а не посерийно. В этом смысле он, разумеется, абсолютное кинематографическое животное, и это вряд ли изменится. С другой стороны, мне так легче работать: я как будто снимаюсь в обычно фильме, только очень длинном. А это дает возможность копнуть поглубже.
— Одна из самых интересных линий в сериале — отношения Теккери с Элджерноном Эдвардсом, черным доктором, провоцирующим весь персонал больницы на приступы расизма. Тем страннее, что расовые предрассудки касаются и вашего героя — чистого, казалось бы, прогрессиста...
— Разумеется, это очень провокативная часть нашей истории: некоторые журналисты, помню, поверить не могли, что это происходило на самом деле, но есть документальные свидетельства того, что это так и было. Ни одного черного врача в нью-йоркских больницах до 1900 года не было. И было бы странно, если бы Теккери единственный из всей больницы был рад Элджернону. В новом сезоне они во многом станут союзниками, потому что оба талантливы, оба думают шире и видят дальше окружающих. Но линия, связанная с расизмом, конечно, останется: одна из наших задач в том, чтобы точно передать дух эпохи.
— Что для вас самое шокирующее в той эпохе, о которой идет речь?
— Трудно выделить что-то одно. Когда мы начали снимать, то я буквально кожей почувствовал, насколько опасной была жизнь в то время — даже из дома было страшно выйти. При этом здесь очень важный момент: Стивен сознательно выбрал современную музыку, современную манеру съемки, для того чтобы показать, насколько эти события на самом деле современны. Мы не смотрим фильм о событиях в другом мире, мы смотрим на таких же людей, как мы, на самих себя в другую эпоху. Для меня очень важно, чтобы во время просмотра не возникало ощущения архаичности происходящего — насколько я знаю, этого результата нам во многом добиться удалось.
— Каково вам было сниматься в сценах операций?
— Я убеждал Содерберга привести на площадку врача-дублера, чтобы я выглядел на экране профессиональнее. Вместо этого нам с коллегами пришлось делать все самостоятельно — после общения с нашим консультантом, конечно. Сцены операций вообще были одними из самых сложных. Там пересекается множество разных ритмов — самой операции, диалогов, прочих обстоятельств сюжета. При этом мы должны выглядеть уверенно — труднейшая задача. Но для меня это, конечно, было интереснейшим испытанием на прочность. В этом году я впервые за 14 лет выйду на театральную сцену, и по окончании съемок мы говорили со Стивеном о том, что эпизоды в операционной — фактически театральное представление.
— Сложно было сконцентрироваться на игре, когда у вас руки были по локоть в крови?
— Нет, для меня точно нет. Стивен всегда очень подробно прорабатывает сцену, ищет ракурсы, углы, прорабатывает движение камеры. На волнение и брезгливость просто не остается времени — весь сосредотачиваешься на том, чтобы попасть в ритм, хорошо сделать свою работу.
— Некоторые ваши молодые коллеги по фильму говорили, что многому научились на съемках. А вы можете сказать что-то подобное, учитывая ваш опыт?
— С Содербергом невозможно не учиться. Я работал с великими режиссерами, но ни разу не видел человека, который работает так, как Стивен. Он ведь делает буквально все: пишет, ставит свет, снимает все своими руками, потом монтирует. Причем не то чтобы он приходил на площадку с готовой раскадровкой. Он может много часов провести, выбирая единственный точный и нужный ему ракурс. Только тогда он включает камеру. Визуальный способ рассказа истории для него не менее важен, чем вербальный. Я очень-очень многому у него научился.
— А когда вы подписывались на проект, то еще не знали, как он работает? Не знали, что он снимет каждый эпизод обоих сезонов?
— Нет. Сначала речь шла только о первом сезоне — десять серий. Более того, и сам Стивен, кажется, не знал, что возьмется за второй. Но я помню, как еще на середине съемок первого сезона он подошел и сказал: «Знаешь что? Я собираюсь снимать второй. Мы тут отлично проводим время, мне нравится, и я решил не останавливаться».
— Уже понятно, будет ли третий сезон?
— Нет, пока вопрос открыт. Я очень люблю эту работу, мне нравится бесстрашие, которым мы со Стивеном подпитываем друг друга. Он вообще не тот человек, который будет держаться каких-то рамок — мы оба любим провокации, нам до сих пор интересно, как далеко мы сможем зайти. Помню, когда снимали сцену в первом сезоне, где я переливаю девочке свою кровь, мы думали, как вообще возможно что-то сделать после этого? Но нам удалось. Посмотрим, может быть, удастся и еще раз. В любом случае HBO и Cinemax очень внимательно отслеживают качество своей продукции, нам все равно не позволят снять какую-то ерунду.
