Цивилизация
Учительница Саша влюбляется в художника. Учительница молодая, носит дреды и работать в школу пошла, чтобы обрести независимость от родителей — которые у нее, прямо скажем, не интеллигенты. Художника зовут Антонин, по паспорту Коля, и о природе своего призвания он рассуждает мало — потому что редко бывает трезв и здоров.
Его жизнь, на взгляд обывателя, — бесконечный ад, население которого в редких перерывах между попойками и развратом находит время для создания произведений искусства.
Саша до поры до времени терпит — ее волнует только ее возлюбленный, в неприбранное жилище которого она отважно переезжает. Она ему, и это очевидно, не очень нужна, хотя один раз за фильм и он говорит «люблю» со всей определенностью.
Впрочем, куда более искренне звучит его «Да. И да» в ответ на два замечания комплиментарного свойства в адрес не то учительницы, спящей рядом, не то нарисованной ею картины.
Новый проект режиссера Валерии Гай Германики вызвал интерес еще на стадии съемок. Еще бы: автор жесткого «Все умрут, а я останусь» и сериала «Школа» снимает лав-стори. Ждали разительных перемен — особенно после многосерийного и вполне «Краткого курса счастливой жизни», прошедшего на Первом канале, и сериала «Майские ленты», уже показанного по украинскому ТВ. В обоих режиссер продемонстрировала, что интересуется жизнью во всем ее многообразии, а не только маргинальными ее проявлениями, как гласила падкая на стереотипы и невнимательная к ее творчеству молва.
Не тут-то было:
все фирменные приметы режиссерского почерка здесь, на месте — прыгающая, следующая за персонажами камера, физиологизм, обнаженные тела и чувства.
Присутствовала еще и обсценная лексика, но пала жертвой закона о мате: теперь вместо нецензурной брани в фильме — красноречивая тишина. Есть и новые приметы: в кадре постоянно, с редкими перерывами меняется цвет, есть анимационные вставки. На последнем Московском кинофестивале картина получила приз за режиссуру.
В интервью, данных по поводу фестивальной, а затем и прокатной премьеры, Германика вновь повторила слова, сказанные ранее, — что
снимает сериалы для того, чтобы получить деньги на полный метр.
Если продолжить эту мысль, получится, что в многосерийных фильмах для телевидения автор демонстрирует свой профессионализм по заранее утвержденному сценарно-драматургическому плану. А вот в полном метре — выходит на просторы самовыражения. И вот тут обнаруживается удивительная коллизия:
выйдя на эти самые просторы в «Да и да», автор, кажется, забыла, что хотела сказать.
Например, так и не выбрала, кого из героев назначить главным: вроде бы это девушка Саша — но ее повседневная жизнь остается за кадром, чтобы оставить побольше места для утомительно-подробных наблюдений за Антонином. Или Антонин — но начинается и заканчивается фильм с Саши.
Природа и семантика сине-красно-зеленого мерцания тоже непонятна: оно ненадолго прерывается в нескольких сценах, но так и остается непрочитанной загадкой.
Как и анимационные видения в виде волков и воронов. Как и многое другое.
При этом огульно ругать эту картину не поворачивается язык: по всему фильму рассыпаны настоящие режиссерские жемчужины. Например, исполненная красоты и нежности сцена физической близости героев, в которой шершаво-документальная манера съемки оказывается только на руку. Или ее полная антитеза — приступ пьяного разврата, случающийся на очередной богемной попойке. Или приступ вдохновения у Саши, когда та под песню «Говорит и показывает» группы «Пикник» вдруг берется за краску — и получается настоящий видеоклип.
Или страшно сентиментальный, но при этом изумительно снятый финал — заставляющий, правда, жалеть, что линия психологической зависимости героини от своей матери была не проработана, а только намечена.
После документальных «Мальчиков» и «Девочек» и дебютного «Все умрут, а я останусь» Гай Германику хвалили за уникальную режиссерскую оптику, позволяющую сократить до нуля расстояние между режиссером и персонажами, сделать их фантастически настоящими без применения спецэффектов. В сериалах Германика продемонстрировала, что умеет работать и на этой дистанции.
«Да и да», кажется, фиксирует момент перехода режиссера в какое-то новое качество — причем момент максимальной неустойчивости, когда автор сомневается и пробует.
Впрочем, у этой неуверенности есть, возможно, и другие корни. Германика неоднократно говорила в интервью, что во многом рассказанная в фильме история — ее личная. Холодная рациональность, неоднократно продемонстрированная ею в обращении с сюжетами, на этот раз могла стать жертвой этого очень личного подключения к истории, не давшего режиссеру уверенной рукой вымарать излишние подробности и длинноты. И выгнать из фильма своих личных, никому более не видимых монстров, которые, кажется, едва не превратили автора в персонажа.
