Цивилизация
— Как поживает ваш знаменитый «Поцелуй негра»? Когда мы, уже более десяти лет назад, приезжали к вам, вы рассказывали об этом торте. Мы все смеялись, говорили, что это уже не политкорректно, предлагали переименовать его в «Поцелуй афроамериканца», который вы отвергли.
— Сейчас уже даже не знаю, как назвать… И в бытность, когда еще Борис Николаевич был жив, этот торт всегда пекла только я. Не получается ни у кого.
— Вы все делаете сами, не покупаете в магазинах?
— Ну не все, конечно. Еще в Свердловске Борис Николаевич завел традицию воскресных обедов с семьей — тогда нас было четверо: он, я, Лена и Таня. Тогда мы иногда ходили все вместе в ресторан. Но больше все-таки любили собираться за домашним столом. А готовить я всегда любила и люблю до сих пор. Переехав в Москву, мы традицию семейных обедов сохранили. К тому же все девять лет президентства мы, уже три семьи, жили вместе. Иначе нам бы не выжить — прежде всего в моральном смысле. Я продолжаю эти воскресные обеды и сейчас — обычно все приходят, если только кто-то не в отъезде или не заболел.
Семья у нас сегодня большая — 18 человек. У меня уже три внука, три внучки и пять правнуков. Когда они приезжают, таким гамом и шумом наполняется дом — и слава Богу.
Поэтому, как только подходит воскресенье, начинает голова болеть, чем бы их накормить. Чем-то удивить. Но чисто домашним. Мы никогда не любили магазинного, и даже когда Борис был президентом, на кремлевской кухне заказывали еду только тогда, когда он приглашал много важных гостей.
«Я никогда не чувствовала себя женой президента»
— Сейчас вся ваша семья, игравшая огромную роль в политическом, социальном, информационном пространстве страны, ушла из него. Почему вы никогда не высказываетесь на острые актуальные темы?
— У нас в политическом поле работал только Борис Николаевич. Татьяна, дочка, появилась во время избирательной кампании 96-го года, потому что Борис Николаевич попросил ее помочь. Была сложная президентская гонка, случился конфликт в его предвыборном штабе, и ему было важно, что рядом с ним появился человек, которому он может полностью доверять. Но Таня никогда не хотела заниматься политической работой. И никогда не делала политическую карьеру.
Когда 31 декабря 1999 года Борис Николаевич подал в отставку, Таня в тот же день тоже ушла с работы.
Что касается высказываний на острые темы… Ну, не знаю, мне кажется, я ни от каких тем не ухожу… Вот вам даю интервью. И Татьяна только в последнее время несколько интервью дала. Мы не политики — просто граждане своей страны… Понимаете, я никогда не чувствовала себя женой президента. Я чувствовала себя женой Бориса Николаевича. Конечно, я нормальный человек, вся страна в 90-е была пронизана политикой, в каждой семье спорили по самым разным вопросам, и про приватизацию, и про захоронение Ленина, о чем мы с вами говорили, обо всем, и у меня было свое мнение по многим вопросам. Но я считала, что как-то его высказывать я не имею права. Считала, достаточно было того, что политик у нас в семье Борис Николаевич.
— Вы не правы. В те годы многие голоса на выборах Ельцин получил именно благодаря вам. Потому что ваша искренность и чистосердечие привлекали людей. Вы — фигура сама по себе.
— Вот сама себе и принадлежу! А Борис Николаевич, когда ушел из Кремля, считал невозможным для себя публично оценивать работу нового президента. В первый президентский срок Путина они нередко встречались. Все, что Борис Николаевич думал, он лично говорил Владимиру Владимировичу.
Единственный раз Борис публично высказался по гимну, считая неправильным возвращение советского гимна, и я его поддержала. Могу и сейчас это сказать.
— В разговоре вы часто упоминаете Бога. Вы человек верующий?
— Я не воцерковленный человек. Но с верой к Богу прожила всю жизнь и живу сейчас. У меня в доме иконы. Перед сном я молюсь.
— Вы неоднократно встречались с патриархом Алексием, с уважением относитесь к РПЦ. Как вы считаете, сегодня церковь помогает или мешает стране развиваться?
— Иногда высказывания некоторых иерархов меня удивляют. А вот к Его Святейшеству Алексию я относилась с огромным уважением, мы много говорили с ним, когда я была женой президента. Я, помню, задала ему вопрос: почему католики спокойно сидят на лавочках, внимают проповедям на языке, который они понимают? А у нас в церквях лавочек нет, да и проповеди — на старославянском, который в стране недавних атеистов мало кто понимает, пусть мы и с Богом в душе жили. Я говорю: у меня ощущение, что там церковь служит человеку, а у нас человек служит церкви.
Он заулыбался: «Ну что вы, мы друг другу служим, друг друга поддерживаем. А время вносит коррективы и в нашей епархии». И мне кажется — он был прав. Вот недавно были мы на отпевании в небольшой церкви, там даже лавки стояли, побольше их стало... Но не в этом суть. А в том, что церковь, обретя уже другие возможности в стране (сколько у нас открывается и храмов, и монастырей), должна, мне кажется, больше служить народу.
«Со Сталиным давно надо расставить все точки над i»
— Почему патриарх Алексий, будучи за захоронение Ленина, был при этом против захоронения останков расстрелянной царской семьи?
— Не знаю. Может быть, не слишком доверял экспертизе ДНК. Боялся, а вдруг ошибка? А вот Борис Николаевич после изучения всех документов специалистов был уверен в подлинности останков. Для него это было еще и глубоко личное дело. Ведь когда сносили Ипатьевский дом, где была расстреляна семья Николая II, мы мало что знали об этом.
В нашем институте была сотрудница, ее мама служила в 30-е годы машинисткой в НКВД. Она, как позже выяснилось, знала, что рядом работает человек, который принимал участие в расстреле царской семьи, но все дали подписки о неразглашении. Так она — эта машинистка — даже дочери своей ничего никогда не говорила. Никто не знал, что в этом доме царскую семью расстреляли. Борис Николаевич переживал, конечно, что именно ему пришлось снести это здание. Не то чтобы винил себя... Говорил: «Все равно ничего изменить не мог. Меня бы убрали, сразу поставили другого, и он бы сравнял все с землей».
— Для него захоронение царской семьи стало, видимо, своего рода...
— Очищением. Хотя он так не говорил, но мне так кажется. Для него это было очень важным событием, это правда.
— То захоронение могло бы стать началом раскаяния нации за всех невинно убиенных в нашей стране, но почему-то так и не стало.
— Это правда. Со Сталиным давно надо расставить все точки над i. Как правильно поступила Германия, осудив нацизм. Неважно, что Гитлер германскую промышленность поднял или еще что-то там полезного сделал... Немцы очистили себя перед миром. И мы должны. Не столько даже перед миром, а в первую очередь — перед собой.
Наше поколение большую часть своей жизни прожило во лжи. Та история, которой нас учили, была, как оказалось, мало похожа на реальную. Только узнали мы об этом очень поздно, в конце 80-х, в 90-е. Мне бы очень хотелось, чтобы у внуков и правнуков все было по-другому.
Я не так давно стала искать корни своей семьи. И поняла, что почти ничего не знаю о своих бабушках-дедушках, не говоря уже об их родителях. Да и мои друзья, когда я начала их расспрашивать, тоже очень мало знают о прошлом своих семей. Помню, я бабушку, папину маму, спросила: а кто твои родители? Она говорит: я сирота, ничего о них не знаю.
Борины родители ничего не говорили о своей жизни, скрывали от детей, что их родителей раскулачили. Как уже позже со слезами вспоминала его мама — абсолютно ни за что. А о том, что его отец был репрессирован по 58-й статье, когда работал в Казани на строительстве завода, Борис Николаевич узнал только в 1990-е.
— То есть уже будучи президентом?
— Да. В архивах копались и обнаружили, что его папа, Николай Игнатьевич, был осужден. Родители никогда Борису Николаевичу об этом не говорили. Его отец с братом работали на заводе плотниками. Бригада у них была ударная. И вдруг — арест. Как мы узнали уже из архивных материалов, осудили его за то, что он запрещал своим рабочим читать в рабочее время газеты и жаловался на плохую еду в столовой. Дали три года и отправили на строительство канала, там нужны были хорошие специалисты. После окончания строительства их освободили, досрочно.
«Просто без него очень плохо»
— Часто ли вы мысленно обращаетесь к Борису Николаевичу? Что бы вы хотели ему сказать из 2015 года, спустя 15 лет, как он передал страну преемнику?
— Мне его очень не хватает.
После его ухода у меня наступила совершенно другая жизнь. И пустота, которую я стараюсь заполнить.
Мысленно — да, я к нему обращаюсь. Прихожу к нему на могилу. Есть любимые фотографии, я общаюсь. Но стараюсь часто этого не делать — понимаю, куда это может привести. Просто без него очень плохо… Это была жизнь, наполненная им, у всех — у меня, детей, внуков.
— У вас большая семья. Есть уже и внуки, и правнуки. Но мы о них мало что знаем. Как вы считаете, дети руководителей должны быть на виду или им лучше, наоборот, оставаться в тени? Должны ли учиться и жить на родине или это их личное дело? Сейчас об этом много дискутируют.
— По-моему, о наших детях и внуках знали и писали все. Они учились в обычных школах.
— И вы за них не боялись?
— Конечно, боялась. И детям очень не нравилось, когда их охраняли. Помню, Борю — и фамилия у него Ельцин — буквально насильно отправили в Англию. А у него здесь и друзья, и все увлечения. Это был класс восьмой или девятый. Он два года приезжал на каникулы со словами «не поеду туда больше». Правда, сейчас рад, что прекрасно знает английский. Вся наша семья живет в России. Дети и внуки работают в России. Вот только Маша и Ваня учатся сейчас в школе за границей. А правнуки — в обычных московских школах. Хотя если они захотят учиться где-то еще, я отнесусь с уважением к их выбору. И не буду настаивать. Но рада, что все они принимают решение жить и работать в России. Для меня это важно. Я очень люблю свою страну, никогда не скажу «в этой стране». Это моя страна. Она в советское время была моей страной, и сейчас это моя страна, моя земля.
