Цивилизация
«С 2003 года по 2008-й уничтожены 100 исторических зданий в центре города Петербурга. И я хочу вам сказать.... И это тоже Россия... Это наша родина...»
Я не пишу про музыку и музыкантов. Не умею. Мне нравятся песни, которые поет Шевчук. Много лет он поет то, что не стыдно и хочется слушать. И хочется услышать — слова, музыку, интонацию, текст и подтекст. Совсем недавно приятель прислал мне ссылку в youtube на выпивание Шевчука с генералом ФСБ. Вот эта вот, веселая с оттенками, песенка про генерала ФСБ, который под утро «то ставил к стенке, то гадал на партбилете» — ну классно же. «То гадал на партбилете». Смешно. Кто не выпивал с генералами этой самой спецслужбы, вряд ли представляет, какой документальной точности песня. А вот это: «Ну что, сынок, поднимем за ВВ, хотя достал он нас, конечно, тоже. Мы все имеем: дачи, стражу, уваженье и лаве, но так хотелось, чтоб страна цвела построже». Концовка «но так хотелось, чтоб страна цвела построже» у меня, как у человека, имеющего некоторое отношение к слову, вызывает просто искреннюю зависть.
Я никогда не писала о Шевчуке. Но тут он как-то отклонился от основной своей дороги и заехал в поганое местечко под названием «политика», про которую я только и делаю, что пишу. И вдруг от этого его пришествия мне лично почему-то стало легче дышать, как будто воздух стал свежее, как будто и впрямь сквозняком каким-то потянуло, ветром с моря. От его слов, а вовсе не от слов нового президента, старого президента, первого вице-премьера или второго. Их слова просчитаны, взвешены и выверены, редко искренни и почти всегда неправда.
Шевчук вошел в политику со своим привычным, нормальным, естественным, хорошим русским языком. И когда он говорит «великая русская культура», мне не хочется опустить голову от неловкости, которая всегда возникает, когда политик говорит о «великой мощной России». Шевчук — про другое. Не про агрессию и экспансию, не про Россию, которую все должны бояться. Он, как мне кажется, про боль, про утрату, про дешевую подмену. Он, собственно, про любовь. И когда он говорит: «Я обожаю нашу страну, Россию», — я верю, не ищу корысти, понимаю, о чем он, мне ловко его слушать.
«Если Россия улыбнется миру, станет легче дышать и жить». «Надо выкинуть войну из башки». Он пришел на «Марш несогласных», потому что ему не оставили выбора. Так многим не оставили выбора, а приходят единицы. Те, кто не могут не прийти. Так всегда и было, во все времена. Тех, которые не могут не прийти, не могут не сказать, не могут не заметить, не могут не помочь, не могут оставаться глухими, слепыми и равнодушными, — их всегда было немного. Их как-то легко запомнить по именам.
У этого мужчины, которого зовут Юрий Шевчук, есть особенность редчайшая. В нем совершенно нет фальши. У него абсолютный слух, совершенно точное отношение к слову и совершенно индивидуальная интонация. Так в его музыке, так в его политических монологах. Он про какую-то другую Россию, которую мы все знаем, которая есть, которая — бесценное интеллектуальное, художественное, духовное наследство, доставшееся каждому из нас поровну и навсегда. И которая размывается в попсе. Разнообразной. И политической в том числе.
«Без демократии мы никуда не денемся». «Стабильность и стагнация — это рядом. Стабильность — это наша Конституция. Остальное должно дышать, спорить, рубиться». «Не врать, говорить честно, открыто». «Патриотизм нельзя воспитывать на антагонизме... Это не патриотизм, это шовинизм, батенька (это он телеведущему Максиму Шевченко)».
Политики так не говорят. Не умеют. Или умели, но разучились. Так говорят нормальные люди.
А наотмашь по самому дорогому, что у нас теперь дороже Пушкина, — про победу Димы Билана на плохом английском языке на «Евровидении»? И так смешно, правда, стало. А ведь со звериной серьезностью страна в едином порыве... Елки, может, и впрямь страна спятила?
Шевчук не совершил никакого подвига. Он просто назвал так называемые сложные процессы, происходящие в обществе, их простыми собственными именами. Шовинизм — шовинизмом, оскал — оскалом, дружбу — дружбой, глупостью — глупостью, бескультурье — бескультурьем, демократию — демократией, однопартийность — однопартийностью, стабильность — стагнацией. Простыми, обычными, привычными нам всем словами. Ну, какими мы друг с другом разговариваем, на кухне в том числе. Но на кухне-то легко, а вот с любой трибуны — уже сложнее. Ему удалось. Несколько раз.
Он прав: дворцы, в которых происходят разнообразные конгрессы и форумы, и убитые современностью Москва и Петербург — это все Россия. Яхта Абрамовича и не построенные для больных детей клиники — это тоже Россия. И то и другое — факт, и то и другое — наша жизнь, и то и другое — Россия. Великая и ужасная.
Но кто-то должен говорить: «Стыдно!» — когда стыдно. Кто-то должен осаживать власть и сильных. Кто-то должен над ними смеяться и петь песни про «фартовых» силовиков. Кто-то должен называть вещи своими именами — вслух, публично, чтобы слышно было. Кому-то надо открыть форточку, чтобы мы все не задохнулись. Кто-то должен взять это на себя. И об этом же нельзя попросить человека. Нельзя придти к нему и сказать: «Слушай, тебя уважают, отложи гитару, пойди, скажи, а то же просто невмоготу...» Нельзя назначить учителя, рядом с которым неловко фальшивить. Человек это решает сам. Наверное, когда понимает, что другого выбора у него нет. И когда понимает, что другого выбора нет еще у очень многих, но не все могут выйти и сказать. Ну что же тут поделаешь, значит, надо самому. Например, вот такому очкастому, талантливому, поющему мужику. Точные слова он сказал. Воздух появился. И надежда. Не на политиков. А вот на таких людей, которым эта политика, собственно, на фиг не нужна бы, но только если не они, то кто...
