Цивилизация
— Вы рассказывали, что первое произведение Солженицына, которое прочитали, было «Один день Ивана Денисовича». Какое впечатление оно произвело на вас тогда и сейчас?
— В то время я кончала мехмат МГУ. «Один день…» я прочитала в журнале «Новый мир», в ноябрьском номере за 1962 год. Я знала о лагерях, мой дед погиб в лагере, но я не знала, как устроена там жизнь. Мы еще не были знакомы с Александром Исаевичем.
И когда я закрыла последнюю страницу, я уже понимала, что это великая литература. Именно поэтому она так прожигает сердце. И сегодня моя оценка так же высока. Когда через два месяца в «Новом мире» появились еще два рассказа: «Матренин двор» и «Случай на станции Кречетовка», я их тоже, конечно, немедленно прочитала. Потом я читала уже все, что появлялось в «самиздате» — и «В круге первом», и «Раковый корпус». И мое впечатление от этих вещей с годами не поблекло.
Я считаю, что весь Солженицын актуален, особенно его публицистика. Потому что все, о чем он предупреждал и от чего заклинал соотечественников, случилось и пошло по худшему варианту.
При этом, рассуждая о Солженицыне, часто говорят: это писатель, который «открыл нам глаза на советскую тюремную систему». Но дело вовсе не в этом. В каждом его произведении главный центр — это человек, попавший в непростые, иногда предельные обстоятельства, в которых может оказаться каждый из нас. В этом смысле он актуален всегда.
— Известно, что Александр Исаевич все время думал о возвращении на родину. Вы пишете о том, что когда началась перестройка, вы ждали возвращения. Почему ваш переезд в Россию не произошел тогда?
— Горбачев вернул нам гражданство в 1990-м году в числе 23-х деятелей третьей эмиграции, которые прежде сами от него отказались и уехали.
Однако при этом с Солженицына не было снято тяжелое обвинение в «измене Родине» (64-я статья), это произошло значительно позже. Не под статью же ехать.
А книги Солженицына напечатали в России последними, когда уже было опубликовано решительно все, что ранее было запрещено. Конечно, власти были готовы сразу напечатать вновь и «Матренин двор» и «Один день Ивана Денисовича», однако Солженицын говорил, что если его изгнали за «Архипелаг ГУЛАГ», именно эту книгу и нужно публиковать первой.
Мы вернулись весной 1994-го, но, как мы оба убеждены, — не опоздали.
— Многие помнят, как Солженицын, вернувшись, проехал всю страну на поезде. Многие воспринимали это как некий пиар. Зачем ему это было нужно?
— Тут и не пахло пиаром. У нас был жадный интерес ко всему, что происходило тогда в России. Было ясно, что происходит нечто очень важное, но идет как-то косо, неблагополучно, а что конкретно — издали было трудно понять. И поэтому Солженицын решил посмотреть на все своими глазами, повидаться с массой самых разных людей по всей стране. Позже, в том числе по итогам своей поездки, он написал книгу «Россия в обвале».
Жители Магадана встречают в аэропорту писателя Александра Солженицына, вернувшегося на российскую землю после 20-летнего проживания за границей, 1994 год
Д. Коротаев/РИА НовостиК самому факту перемен он относился положительно, а к тому, как эти перемены производятся, отрицательно. Об этом он говорил вслух, и это сразу настроило против него тех, кто всей душой поддерживал ход реформ Гайдара и Чубайса. Он считал, что идет только передел собственности, а институты демократии не создаются. И даже спустя несколько лет жизни в России, он говорил, что демократия у нас еще и не начиналась.
— Хотел спросить вас о советском обществе. Александр Исаевич отрицательно относился к коммунизму, к левым идеям. Но можно ли сказать сегодня, что в этих идеях была какая-то привлекательность?
— Идеи-то, конечно, привлекательны, они и сегодня опять завоевывают мир, а Маркса изучают в западных университетах, но нужно одновременно изучать, что происходит, когда эти идеи возводят в абсолют. Коммунизм дает ложный ответ на справедливое негодование людей, так как он обещает им то равенство, которое осуществить невозможно.
Разумеется, сама идея справедливости дорога людям.
Наш народ мало знаком с законом, с правом, но справедливость и несправедливость чувствует остро.
Сейчас вокруг много несправедливости и колоссальный разрыв между богатыми и бедными — и это, естественно, создает благоприятную атмосферу для продвижения левых идей.
— Как бы вы охарактеризовали политические взгляды Александра Исаевича? Его ведь нельзя назвать консерватором или либералом.
— Я думаю, что его можно назвать консерватором, но консерватором просвещенным, ведь просвещенный консерватизм — это как раз спасение в сложные времена. Я надеюсь, что восторжествует трезвый разумный консерватизм, который не скатится в запретительство.
— Насколько свойственным было для Солженицына пересматривать свои ошибки и взгляды?
— Я не знаю другого такого писателя в русской литературе, который бы больше исповедовался и каялся в своих произведениях, чем Солженицын. Он много писал о том, каким был в молодости и каким стал. В «Архипелаге» полно страниц, где он говорит о себе такое, что никакие враги не сказали бы. Впрочем, враги как раз подхватывают его признания, только не говорят, что это он сам о себе написал, а представляют так, будто они разыскали, раскопали — и вот обличают.
— В книге Солженицына «Как нам обустроить Россию?» много говорилось о земстве и местном самоуправлении. Почему, как вы думаете, они не были востребованы?
— Местное самоуправление — это когда люди выбирают тех, кто имеет возможность управлять жизнью на местах. Эти выбранные люди знают свою местность, с ними можно поговорить, их можно отозвать, если они плохо работают. Такой стране как наша, это просто необходимо, но пока этот процесс буксует. Местное самоуправление может быть эффективным, только если оно финансово независимо от центра, то есть если местные налоги остаются в своей местности. Но вертикаль властная не хочет делиться властью с людьми на местах, хотя при этом произносит правильные слова.
— Каким было отношение Солженицына к США, где он прожил многие годы?
— Скоро выйдет книга «Россия, Запад, Украина», составленная из мыслей Солженицына, в частности, о неверных представлениях друг о друге России и Запада. В Америке Солженицын тоже не пришелся ко двору. Он какое-то время присматривался, а потом начал задавать вопросы: «Вы, ребята, против коммунизма или против России? Против коммунистической России или вообще России как таковой?» И довольно скоро понял, что именно против России как таковой — что мы сегодня и видим.
Писатель Александр Солженицын, президент России Владимир Путин во время встречи в доме Солженицыных в Троице-Лыково, 2007 год
Михаил Климентьев/РИА «Новости»Ему многое не нравилось в американской политической жизни, и он много раз критиковал ее в своих выступлениях. И эти его выступления снискали поддержку простых людей, которые слали ему пачки писем, но элита американская не принимала никакой критики, а элита в США — большая сила и в ее руках все ведущие СМИ.
При этом он симпатизировал Рейгану и даже по приглашению собирался посетить его в Вашингтоне, но в последний момент советники президента подменили личную встречу, где предполагался сущностный разговор, мероприятием, которое назвали «диссидентским завтраком». Солженицын ответил, что на путешествия ради символических встреч у него нет времени.
Потом Washington Post напечатала статью, где со ссылкой на источники говорилось, что другие диссиденты считают Солженицына «русским националистом». Для Солженицына это было оскорбительно, он не был националистом, он был русский писатель и патриот.
— Сегодня очень часто можно увидеть, что в полемике звучит уже не критика Солженицына, а нападки на его личность. Как вы противостоите этому?
— В советское время политические власти СССР смотрели на Солженицына как на «врага номер один». У него ничего не было, кроме силы его слова, но эта сила была такой, что по сей день жалит коммунистов. Он по-прежнему «живой лев», и его слово по-прежнему вызывает их ярость. Они поливают его грязью, называют «иудой» и «врагом отечества».
В советские времена пятое управление КГБ под руководством генерала Филиппа Бобкова разработало немало клеветнических «мемов» про Солженицына. Ровно то же, слово в слово, повторяют и сегодняшние ненавистники. Используются либо прямо подложные цитаты, либо слова, вырванные из контекста. Сам он никогда не был против критики, тем более литературной, но это не критика, а просто ругань и клевета.
— Если бы кто-то из молодых хотел прочесть одну книгу Солженицына, какую бы вы посоветовали?
— Нельзя советовать в общем, не зная человека, его характер и вкусы. Но вот недавно вышло издание «Крохоток». Книга вышла с фотографиями, сделанными Александром Исаевичем в путешествиях, из которых эти «Крохотки» и родились. Некоторые называют их стихотворениями в прозе, но я бы назвала их притчами. Это чтение, которое доступно каждому и на любой возраст.
— Как, находясь столь долго в Америке, вы смогли сохранить русскую культуру, уклад русской жизни?
– Для нас было важно, чтобы дети сохранили язык, читали, писали и говорили на хорошем русском. Это требует специальных усилий, в эмигрантских семьях часто дети быстро теряют язык. Но у нас дома было правило для мальчиков: говорить только по-русски, не только со взрослыми, но и друг с другом.
Что касается уклада, мы его сохраняли безо всяких особых усилий.
Готовили русскую еду. Александр Исаевич очень любил щи и готов был их есть 365 дней в году. Опасался: «Представь, мы возвращаемся в Россию, а наши дети не будут знать, что такое щи!»
— Все ваши сыновья: Игнат, Ермолай, Степан — состоявшиеся люди. Какое влияние Александр Исаевич оказал на их образование и воспитание?
— Он занимался с ними один час в день разными точными предметами: алгеброй, тригонометрией, геометрией, физикой, астрономией в школьном объеме. Я привезла с собой старые наши школьные учебники, которые гораздо лучше американских.
Литературой и русским с ними занималась я, но никаким специальным воспитанием мы их не донимали. Отец, конечно, пилил с ними дрова, научил плавать в такой холоднющей воде, в которую я бы никогда не полезла. Главное, что они всегда видели его и меня в работе. И сыновья понимали без всяких нравоучений, что праздность — это плохо.
— На одной из фотографий Александр Исаевич с теннисной ракеткой. Он любил играть в теннис?
— С юности у него было восхищение теннисом. Он хотел играть, но возможностей у него никогда не было, они появились уже только в Америке. Он играл, но играл плоховато, и сыновья скоро уже начали его обыгрывать. Но он очень любил теннис.
— Когда вы были в программе у Познера, вы сказали, что тяжелее всего для вас переносить «состояние неопределенности». Вам не кажется, что мы сегодня снова живем в состоянии неопределенности?
— Неопределенность сегодня велика, но примиряет тот факт, что она касается не только нас. Мы проживаем интересный, но сложный момент, потому что вся структура устройства мира, которая была сформирована после Второй мировой войны, разрушается. ООН была попросту отброшена американцами. Первый раз они ее отбросили в 1999 году, когда бомбили Белград, и я помню, что это был первый момент отрезвления нашего общества.
Когда мы вернулись, здесь все были в полном восхищении Америкой, хотя никогда там не бывали.
Если я говорила, что США хорошая страна, но отнюдь не рай, страна со своими проблемами, — от меня отмахивались, считали ретроградкой.
А в 1999 году настроения у большинства изменились.
— В 1973 году Солженицын написал письмо советским вождям. Многие реалии исчезли, но, кажется, в некоторых местах можно заменить советских вождей на российских.
— Прожив большой кусок жизни в СССР, я скажу, что страна сегодня другая. У нее масса родимых пятен того времени, масса вещей, которые нужно менять, иначе мы просто не выстоим в конкурирующем мире, — но это другая страна. Я совершенно не согласна с теми, кто говорит, что все как было, так и есть. Нет. Люди свободно могут ездить по всему миру и видеть, как живут другие. Есть компьютеры, есть интернет и, в общем, есть выборы, все еще несовершенные, но в СССР и таких не было. Конечно, хотелось бы, чтобы улучшения происходили быстрее и эффективнее, чтобы мы не топтались на месте, упуская время, но все же страна кардинально другая.
— Пугает ли вас тот факт, что Сталина в России начинают воспринимать как защитника угнетенных?
— Я называю это «протестной любовью». Никто не восхвалял Сталина в 1990-е годы, и не потому, что кому-то затыкали рот, а потому, что многим казалось: вот сейчас выйдем на верную дорогу и заживем, «как за бугром». Такого не случилось, и разочарование породило протестную любовь. Те, кто ее выражают, вряд ли мечтают о клонировании сталинского режима. Но для того, чтобы эта любовь не превратилась во что-то позорно-пугающее, власти должны осознать, что ее порождает, и попытаться изменить почву, на которой она растет.
— Известно, что президент Путин с большим уважением относится к Солженицыну. Как вы думаете, что он, прежде всего, видит в его наследии?
— Я предполагаю, что он видит в Солженицыне зрячего патриота и государственника, каким Солженицын, безусловно, и был.
— Вы посвятили большую жизнь Солженицыну и в какой-то степени находились в его «добровольной тени». Было ли вам иногда тяжело быть рядом с таким человеком?
— Мне часто задают вопрос — трудно ли жить с таким человеком? На этот вопрос нельзя дать общий ответ, так как все люди разные и все пары разные. Но нам очень повезло друг с другом. Обстоятельства нашей жизни были довольно тяжелыми, трудными, но нам друг с другом не никогда не было трудно. И я никогда не чувствовала себя «задвинутой в тень», так как принимала участие в его работе, я была первым читателем и редактором его работ. Я с ним была счастлива.
