Цивилизация
В июле на пересечении Армянского переулка и улицы Маросейки археологи обнаружили воровскую монету времен Екатерины II. В XVIII веке один из московских воришек заточил медную пятикопеечную монету, с помощью которого он разрезал сумки и карманы. Также она использовалась для самообороны.
Два года назад археологи обнаружили на Тверской улице инструмент мошенников середины XVII века для чеканки фальшивых монет — так называемый маточник. А в Кадашевской слободе был найден клад времен Алексея Михайловича, в котором каждая десятая монета оказалась поддельной.
При раскопках на Манежной площади нашли трактир «Скачек» — злачное заведение XVIII века. Стены погреба в трактире были сложены из могильных плит, украденных с расположенного поблизости кладбища Моисеевского монастыря.
В самом трактире археологи обнаружили кувшинчик с двойным дном — так обманывали покупателей в XVII веке мошенники, продававшие дорогой парфюм.
Уже в XVIII веке Белокаменная становится одним из центров воровского мира в Российской империи. Здесь появляются целые преступные общины, отдельные заведения и улицы, куда рядовой житель города побоялся бы зайти даже днем. Появились и свои легендарные преступники.
Каин-сыщик
Ванька Каин, конечно, не первый преступник в России, но именно он еще при жизни стал воровским героем и примером народного удальства.
Иван Сытин родился около 1721 года в Ярославской губернии в семье крепостных крестьян, но уже в десятилетнем возрасте его разлучили с семьей и взяли в московскую усадьбу господ Филатьевых.
В 14 лет дворовый Иван сбежал от своих хозяев, при этом их обокрав, и отправился под Большой Каменный мост –– известное в то время место сбора преступников в Москве. Там он выпил с воришками и вошел в их компанию.
Столь ранний возраст начала преступной жизни Каина не удивителен –– в столице в 30–40-х годах XVIII века среди профессиональных воров было немало подростков.
«Например, 28 декабря 1741 года в притоне Марфы Дмитриевой на Москворецкой улице был схвачен четырнадцатилетний солдатский сын Леонтий Юдин, который на допросе признался в совершении многочисленных карманных краж в компании с другими ворами, а также в том, что в притоне Марфы Дмитриевой «жил блудно» с солдатской женой Ириной Ивановой», — приводит пример историк Евгений Акельев.
Очень скоро Ванька Каин втянулся в воровской мир и стал главарем банды. В 1741 году он неожиданно сам явился в Сыскной приказ, заявил, что он вор, знает других воров в Москве и на Волге, и предложил сотрудничать. Каину присвоили звание доносителя Сыскного приказа, а в его распоряжение была дана целая военная команда.
Воспользовавшись своим положением, Каин не только стал «расширять» свое воровское дело –– под его покровительством число воров, мошенников и грабителей в Москве стало резко увеличиваться.
Будучи доносителем, он ловил мелких воров, но укрывал крупных, вымогал деньги за свои услуги, в том числе у раскольников, за то, чтобы не выдавать их полиции, открыл игорный дом, да не где-нибудь, а в собственном здании, купленном в Зарядье.
При этом связи у Каина были не только в преступном мире, но и в самом сыске: большинство местных служащих входили с ним в долю за то, что покрывали «воровского короля».
Этот разгул преступности вылился в повсеместные пожары и разбои в 1748 году.
Многие москвичи в ужасе бежали за город и ночевали в поле, чтобы не стать очередными жертвами распоясавшихся уголовников.
Из Петербурга вскоре приехала особая следственная комиссия, которая в течение нескольких лет распутывала дело Ваньки Каина и обнаружила, что вся московская полиция с ним в сговоре. Наконец, к 1755 году состав сыскного приказа полностью сменился, и Ваньке Каину уже не с кем было сотрудничать, чтобы покрывать себя и своих подельников.
В том же году воровского короля приговорили к смертной казни, но, по указу Сената, он был наказан кнутом и сослан в Сибирь.
Типичный фабричный
Иван Серков по прозвищу «Жегала» (то есть крапива) был одним из подельников Каина, которого тот сдал полиции. В 1741 году Каин вместе со своей военной командой, которую ему дали в Сыскном приказе, вышел на Красную площадь, чтобы устроить облаву на воров. В числе схваченных был также и «Жегала», однако ему удалось вырваться из рук военных по дороге в приказ. Впервые арестовать его удалось лишь спустя пять лет.
В протоколе допроса Серкова осталось описание его внешности: «…а приметами ростом средней, лицеем беловат, продолговат, нос прям, глаза серые, на правом глазу бельмо, на голове волосы светло-русые с сединой, борода и ус седые, окладистая, небольшая».
Если внешность опытного вора была вполне обычной, то его возраст для воровской среды того времени был примечательным. Большинство из воров были малолетними или в возрасте до 30 лет. Так, из 69 московских мошенников круга Ваньки Каина 28% составляли воры от 10 до 18 лет, треть –– молодые люди до 30 лет, и только 6% (четыре человека) были людьми от 50 до 70 лет.
Серкову на момент поимки было около 58 лет и он, возможно, был одним из самых опытных и авторитетных воров Москвы. Неслучайно Каин, составляя в Сыскном приказе свой список мошенников для задержания, поставил его на первое место.
Серков еще в молодости поступил фабричным работником на Большой суконный двор. На этой фабрике постепенно сложилось особое сообщество преступников. В большой степени этому способствовали не лучшие условия жизни.
Сами работники в 1722 году составили коллективную челобитную, в которой жаловались на нищету, рассказывая, что «…жены и дети ходят и питаются миром, а мы сами с великою нуждою и долгами питаемся».
Как признают исследователи, именно безденежье толкало фабричных работников на воровской путь. Здесь складывались целые преступные общины и шайки. Так, Серков в 1736 году вместе с подельниками отправился в Нижний Новгород промышлять на Макарьевской ярмарке.
Каждому члену воровской банды досталось в результате по 10 рублей –– эти деньги за несколько месяцев мог заработать только самый опытный фабричный Большого суконного двора. Денег было так много, что воры побросали украденную одежду, чтобы по ней их не могли опознать обворованные.
Свой воровской куш, по собственному признанию, Серков истратил не на разгул, а на семью –– жену и троих детей –– «на съестной харч да на покупку дров и протчаго».
В том же году Серков сбежал с фабрики, и с тех пор его единственным промыслом стало воровство вместе другими такими же беглыми рабочими.
После того, как его поймал Следственный приказ, Серкову пришлось несладко. На допросе он охотно и много рассказывал про свои преступления, но, несмотря на чистосердечное признание, его все же отправили пытать на дыбу. По тогдашним законам признавшихся воров следовало пытать –– «с целью выявления других преступлений и сообщников».
Преступнику следовало проявить немалую выдержку во время пыток, чтобы не начать отрицать свои преступления.
Тех, кто во время первой пытки отказывался от своих слов на допросе, полагалось «пытать трижды и огнем жечь».
Именно это и случилось с Серковым, который так и пропал в застенках московской тюрьмы или на этапе в Сибирь, куда его сослали.
Кстати, сын Серкова, Григорий, возможно, повторил судьбу своего отца. Еще подростком он начал работать на Большом суконном дворе, а уже в 13 лет числился среди беглых фабричных, большая часть из которых становилась ворами и грабителями.
Монахиня-аферистка
Параскева Розен, пожалуй, самая неоднозначная личность в этой подборке: ее никак нельзя поставить на один уровень с грубыми ворами Серковым и Каином, но одно их объединяет –– отчаяние. Долгое время ее знали только как добропорядочную и деятельную монахиню –– игуменью Митрофанию, однако процесс по ее обвинению в мошенничестве стал одним из самых громких скандалов второй половины XIX века.
Параскева родилась в 1825 году в семье генерала и героя Отечественной войны барона Григория Розена. Баронесса получила прекрасное домашнее образование, еще ребенком она бывала при дворе Николая I. В юности она несколько раз встречалась с молодым поэтом Лермонтовым, а рисунку ее обучал художник Айвазовский.
Девушка была фрейлиной императрицы, но в 26 лет после череды потерь близких родственников заявила о том, что примет монашество. Вскоре по благословению митрополита Филарета она стала послушницей в Алексеевском монастыре. Через пять лет ее перевели Серпуховский Владычный монастырь, с которым и будет связана история ее взлета и судебного дела. В 1861 году Митрофания стала настоятельницей монастыря, еще до этого, получив наследство от родственников, она целиком потратила его на расширение обители и благотворительность.
Митрофания поставила перед собой амбициозную цель — сделать свой монастырь не просто процветающим, но лучшим из лучших в Российской империи. Она также создала в Петербурге, Москве и Пскове три общины сестер милосердия. Митрофания активно вкладывала свои деньги и средства жертвователей в расширение монастыря и общин.
Для этих целей она также активно пользовалась знакомствами в высших кругах аристократии.
Современники описывали ее как энергичную, невероятно образованную и тщеславную женщину.
«Это была женщина обширного ума, чисто мужского и делового склада, во многих отношениях шедшего вразрез с традиционными и рутинными взглядами, господствовавшими в той среде, в узких рамках которой ей приходилось вращаться. Эта широта воззрений на свои задачи в связи со смелым полетом мысли, удивительной энергией и настойчивостью не могла не влиять на окружающих и не создавать среди них людей, послушных Митрофании и становившихся, незаметно для себя, слепыми орудиями ее воли…», –– вспоминал прокурор Петербургского окружного суда Анатолий Кони.
Несмотря на то, что он возбудил против нее уголовное дело, Кони сочувственно отзывался об этой женщине, признавая, что в ее поступках не было личных корыстных мотивов.
Со временем финансы иссякли, а коммерческие предприятия, в которые вкладывалась игуменья, не приносили прибыли. Монастырь мог не просто перестать расти, а обеднеть, что было бы катастрофой для настоятельницы.
В это время Митрофания находит новый способ достать средства на развитие обители –– создание фальшивых ценных бумаг от имени обеспеченных купцов и дворян, которые попали в безвыходное положение. Этими поддельными векселями Митрофания и расплачивалась с подрядчиками монастыря и общин.
В 1873 году на игуменью поступила первая жалоба –– от купца Лебедева. По его словам, она выпустила поддельный вексель на 10 тысяч рублей от имени самого купца с его фальшивой подписью.
После этого на Митрофанию посыпались жалобы. Ее обвиняли в краже имущества московской богачки Медынцевой, которую за алкоголизм признали недееспособной и отдали ее имущество под опеку. Медынцева сама попросила игуменью помочь ей освободиться от опеки, и стала жить в монастыре.
Однажды Митрофания уговорила Медынцеву расписаться на чистых листах, а затем вписала туда долговые расписки на общую сумму в 237 тыс. рублей.
В 1874 году Московский окружной суд рассматривал дело игуменьи и ее сообщников. Общественность практически сразу признала Митрофанию виновной во всех злодеяниях, которые ей предписывали. Из-за публичной травли видные адвокаты отказались ее защищать.
На суде игуменья постоянно меняла свои показания. Суд заседал две недели. В конце присяжным вручили вопросник из 270 вопросов, по которым они должны были вынести свое решение о виновности или невиновности подсудимой. Митрофания была признана виновной по всем пунктам обвинения.
Последние годы своей жизни она проводила в ссылке в различных монастырях. Возможно, что для Митрофании это было сущим наказанием, поскольку во время следствия она просила, чтобы ее посадили в тюрьму, но не отправляли в монастырь под управление чужой настоятельницы: «Быть под началом другой игуменьи — для меня ужасно! … тюрьма будет гораздо лучше!».
Роковая встреча с Лениным
Яков Кошельков к 1910-м годам прославился как налетчик и вор-домушник, однако в историю воровского мира он вошел из-за своего последнего дела. Яков, чья настоящая фамилия была Кузнецов, родился в семье налетчика-рецидивиста, сосланного в бессрочную сибирскую ссылку.
Свою «карьеру» Кошельков начинал на Хитровке –– самом опасном месте Москвы, где сосредотачивалась вся уголовная жизнь столицы. К 1917 году 27-летний Кошельков обзавелся 10 судимостями, а также воровскими кличками «Король» и «Янька».
В следующем году Кошельков обрел еще одну кличку, на этот раз от сотрудников ЧК –– «Неуловимый». Прозвали его так за дерзкий и удивительный по своей простоте побег, который он совершил с помощью верных товарищей и буханки хлеба.
Когда Янька гулял на воровской свадьбе в Вязьме, на праздник заявились местные чекисты, которые стали проверять документы гостей и вскоре опознали воровского авторитета. Кошелькова и еще нескольких бандитов отправили под конвоем на поезде в Москву. Янька спокойно сидел в отдельном вагоне, ему даже развязали руки. На платформе Александровского (сейчас Белорусского) вокзала к конвоирам подошел торговец-разносчик и попросил разрешения продать арестанту буханку черного хлеба.
Кошелькову разрешили купить спасительный хлеб, который солдаты почему-то не проверили.
На Мясницкой улице, разломив буханку, Кошельков достал оттуда браунинг и, застрелив одного из конвоиров, бежал.
После этого Янька стал числиться у МЧК как «Неуловимый» и начал промышлять в районе Сокольников, причем его налеты становились все более жестокими. В то время среди воров и грабителей особой популярностью пользовались так называемые «самочинки» –– под видом сотрудников ЧК с поддельными документами члены банды проводили обыски и изъятия в квартирах и предприятиях. При этом Кошельков все чаще попадал в перестрелки, убивая чекистов и свидетелей преступлений.
Январским вечером 1919 года Янька вместе с подельниками задумал ограбить кооператив на Плющихе. Совершенно внезапно кому-то в голову из выпивших воров пришла гениальная идея –– раздобыть автомобиль для налета.
Сказано –– сделано, и вот уже бандиты Яньки на Сокольническом шоссе останавливают машину, в которой на детский праздник направлялись председатель правительства РСФСР Владимир Ленин, его сестра Мария Ульянова, охранник Иван Чабанов и водитель Степан Гиль. По воспоминаниям последнего, Ленин принял бандитов за красноармейский патруль и сам приказал остановить машину. Кошельков с подельниками потребовали выйти из машины, угрожая пассажирам оружием.
Ленин запротестовал, предъявил документы и даже назвал свою фамилию, но Янька почему-то не расслышал и только сказал: «Черт с тобой, что ты Левин. А я Кошельков, хозяин города ночью».
На этом банда села в автомобиль и скрылась. Позже, внимательнее посмотрев на изъятые документы, Кошельков понял свою ошибку и приказал вернуться, чтобы взять Ленина в заложники, но на месте ограбления уже никого не было.
Дерзкий налет Яньки стал одной из причин, по которой власть молодого государства ужесточила борьбу с преступностью Москвы.
Был издан приказ: «Всем военным властям и учреждениям народной милиции в пределах линии Московской окружной железной дороги расстреливать уличенных и захваченных на месте преступления виновных в грабежах и насилиях».
Янька, однако, тоже в долгу не оставался. Он решил отомстить своим охотникам, узнал адрес участвовавшего в его розыске сотрудника МЧК Ведерникова и заявился на его квартиру вместе с сообщниками. Налетчик выдвинул чекисту обвинения, признал того виновным и застрелил на глазах его семьи.
Следующие несколько месяцев Янька грабил и убивал милиционеров, а те, в свою очередь, продолжали войну против бандитского террора. По одной из версий, Яньку сдали свои –– ворам так надоело «завинчивание гаек» чекистами, что они якобы выдали им авторитета. Летом 1919 году Янька погиб в перестрелке, при нем нашли браунинг, похищенный у Ленина.
А 1923 году советская власть за несколько дней снесла притоны и бараки Хитровской площади, на которой когда-то начинал Янька, «смахнув эту не излечимую при старом строе язву».
