Цивилизация
Как и ожидалось, во вторник на процессе по делу «битцевского маньяка» подсудимый Александр Пичушкин стал давать показания.
— Я введу вас в курс дела, — сказал подсудимый и постучал по микрофону, вмонтированному в корпус стеклянной клетки.
Но перед тем как начать рассказ о серии убийств, Пичушкин извлек из заднего кармана брюк маленький листочек бумаги.
— Вот, написал прокурору стихи. Можно вручить? — обратился он к суду.
Государственный обвинитель Мария Семененко стихов не взяла, а Пичушкин оглашать их вслух не стал. И приступил к показаниям.
В качестве введения подсудимый выразил обиду, что следствие обвинило его в 49 убийствах и 3 покушениях на убийство, в то время как жертвами стали 63 человека.
— Было бы несправедливо забыть 11 человек, — сказал Пичушкин. – Меня это коробит. Прокуратура знает, о чем я говорю. Ее не интересуют эти люди, хотя трупы их найдены. Ну и ладно. Мне же проще.
— В 1992 году мне было 18 лет, — Пичушкин начала рассказ с первого убийства, однокурсника Михаила Одийчука. – В этом возрасте я уже сформировался и четко знал, что мне надо от жизни. Опыта убийств у меня не было. Я думал о сообщнике. И приглядел Одийчука – он был крепкий, не болтливый, пунктуальный. Он даже согласился пойти и замочить человека. Но за два месяца до убийства я понял, что его готовность — это только мальчишество. Для него это была игра. Но не для меня... На убийство ведь не каждый способен. Я понял, что он не потянет, и решил завалить. Завалить желание было, но попадаться мне совсем не хотелось. Обдумывал долго – знал, что он мой знакомый и могут возникнуть проблемы. В результате, как говорят, пришел к мысли «нет тела – нет дела». Сначала решил закопать. Утопить в пруду. Но такой способ избавления от тела был хлопотен. Хотелось чего-то поспокойнее. В результате остановил выбор на колодце.
Скажу, что колодец – это уникальное явление. Трупы просто исчезали в нем, и менты не могли ничего найти. Уголовное дело не заводилось.
С Одийчуком я бродил по Битцевскому лесопарку и искал подходящий колодец. Он не знал, что ищет себе могилу. Романтика в нем была какая-то непонятная. Мы спускались в колодцы, исследовали. Я пытался понять, куда вся эта мутотень вытекает. 27 июля я сказал Михаилу, что приметил человека. Что он сидит и ждет нас возле колодца, и что сейчас мы его замочим. Я вышел с собакой. Моя догадка подтвердилась – Одийчук пришел в лес только затем, чтобы сказать: «Давай не будем никого убивать». С собой он, как я сказал, принес бельевую веревку и фонарь. Отдал и собрался уже уходить. Я привязал собаку к кусту и намотал веревку на запястье. Резко накинул веревку ему на шею, у меня ловко получилось. Он обомлел. Барахтался, как необъезженный конь. Бился в конвульсиях долго. Тело я сбросил в колодец. Концы в буквальном смысле в воду.
Александра Пичушкин остановился и перевел дух. После продолжил, медленно и твердо произнося слова.
— Первое убийство – это как первая любовь. Я очень долго оставался под впечатлением, убив близкого мне человека.
Домой пришел – был весь в крови. Мне показалось это странным вначале, но потом я понял, что, когда затягивал веревку, он бился и сломал себе шею. Кровь пошла изо рта, из носа. Одежду свою я сжег. На следующий день отправился на место, проверить как дела с колодцем. С Одийчуком я тогда чуть не вляпался. Единственный раз меня вызвали в милицию за все 63 эпизода. Их интересовали расписки, которые мне дали Лаврухин и Одийчук (расписки о том, что оба молодых человека изъявляют желание добровольно уйти из жизни. — «Газета.Ru»). Вокруг меня в кабинете сидели трое или четверо оперов. А у меня раны на руках от веревки еще не зажили. Я сижу, рассматриваю их, а операм говорю, что расписки – это только ребячество. «Если мы найдем труп – ты сядешь», — говорят они мне. Потом отвели меня в комнату, где сидели еще задержанные. Подсунули мне провокатора, он интересовался моим делом. И на том опера успокоились. А я после этого 14 лет что хотел, то и делал.
На этом месте в своем рассказе Александр Пичушкин ушел в сторону, сообщив суду, чем завершилась серия убийств.
— Я позволил ментам себя поймать в эпизоде с Москалевой (Марина Москалева, убита 13 июня 2006 года. — «Газета.Ru»), — сказал подсудимый. – Не надо им приписывать мою поимку. И все эти фотороботы, всю их мутотень… Я профессионал.
— С Москалевой меня связывали близкие отношения. Я ночевал у нее неоднократно, встречал Новый год, — перешел сразу к последнему эпизоду подсудимый.
— За что вы ее убили? – спросил судья Владимир Усов, когда Пичушкин остановился.
— Странный вопрос, — усмехнулся Пичушкин. – Я во всех случаях убивал по одной причине.
— По какой? – спросил уже адвокат Павел Иванников.
— Я убивал потому, чтобы жить самому. Стоит убить — как сразу хочется жить. Убийство придает вдохновение, с ним просыпаешься. Чем человек ближе, тем приятнее его убить.
— В духовном плане у меня тогда был сложный период, — продолжил Пичушкин. – Ходил гулять в парк, на ментов посмотреть, как они там сидят в засаде. Потом было много работы в магазине. Домой я приходил, только чтобы поспать. Для убийств не было времени. Я не могу убивать на скорую руку. Мне нужно порезвиться, побегать, попугать... Потом у меня настал двухнедельный отпуск. Просто нельзя было выйти на работу, ничего до этого не сделав. К тому же, если я больше месяца никого не валил, то высыхал. Я понимал, что если убью Москалеву – это будет роковой ошибкой. Но я не мог ждать. Эмоций было больше, чем здравого смысла. Я ходил под ее окнами каждый день. Однажды она выглянула, я позвал ее погулять. И мы пошли в лес. Она почувствовала свою смерть, тряслась вся. А мне тем временем все голоса на свете говорили, что мне нужно отпустить ее. И если я опущу молоток ей на голову – это будет конец. Но я не мог… Мы купили пива, сидели на бревне, было поздно. И тогда я для себя решил – если она уйдет, я не буду ей мешать. Я отошел от нее так, чтобы она не могла меня видеть. Она боялась одновременно меня, но одна тоже боялась – идти по темному лесу. Так прошло 5 или 10 минут. Я оставил рядом с ней сумку, где был молоток. Она полезла в нее, вероятно, увидела молоток и резко отстранилась. Я подошел, мы еще посидели, потом я тихо достал молоток, резко встал и несколько раз ударил ее по голове. Хрип, мозги, кровь… Как всегда…
— Ночью в лесу очень тихо, — продолжил Пичушкин. – Народу почти нет, если только собачники. Когда труп лежит с проломленной головой, из нее выходит громкий и противный хрип. Это могло привлечь внимание. А если сдвинуть мозг – хрип и дыхание прекращаются.
Этим Александр Пичушкин объяснил свою привычку вставлять в отверстия в своде черепа разные предметы – палки, древесные ветки, водочные бутылки.
Подсудимый вернулся к предыдущему эпизоду – убийству своей знакомой Ларисы Кулыгиной.
— У нас с ней были близкие отношения, — рассказал подсудимый. – Пригласил ее в лес. Она еще так мне говорит: «Ой, а там маньяк бродит!». Я спросил, боится ли она. «Там ментов больше, чем деревьев», — ответила Лариса, и мы пошли. Все колодцы в парке оказались забетонированы ментами после случая с Махмудом Жолдошевым. Я привел Ларису к другому колодцу, который был простым стоком и никуда не вел. Туда я хотел сбросить труп, просто чтобы он отлежался хотя бы два дня. За это время выветрится след, и собака не нашла бы его. Лариса очень сильно испугалась. Кто-то умирал героически, кто-то трусливо. Перед смертью меня называли дьяволом, проклинали именем бога. Кто-то прощался… А Лариса встала под деревом, и лицо у нее было такое, что вот она, смерть пришла… Она уже все знала. Я не мог ее пожалеть. Из леса выходит только один. Или никто. Подробности ее смерти я рассказывать не буду, потому что она была неплохая женщина.
— Какое оружие у вас было? – спросила гособвинитель Мария Семененко.
— Молоток на 800 граммов. Это был хороший молоток. Людей мочить – не гвозди забивать. Инструмент надо выбирать, чтобы не подвел.
Перешли к эпизоду убийства Евгения Пронина по кличке «Кайф». Александр Пичушкин рассказывал о нем, как о прежних – свободно и подробно. Эта жертва была второй по счету – между убийством Пронина и Михаила Одийчука прошло 9 лет.
— 17 мая 2001 года я вышел на улицу от стоматолога, и меня посетило озарение — в этот день я непременно должен кого-то завалить. Прошел ливень, было свежо. Я подумал, что это должен быть обязательно знакомый, чтобы испытать больше эмоций. На Керченской, где собиралось все быдло, я увидел компанию. Из них я лучше знал Пронина. Через дорогу я наблюдал за ним и дождался момента, когда Пронин отделился от своих и пошел по улице. За день до этого Пронин вышел из КПЗ, где сидел после того, как полоснул ножом по горлу сожительницу. Я предложил ему выпить водки. Многим я предлагал выпить. Это было нечто вроде ритуала. Водка объединяла, роднила с человеком. Я создавал расслабленную обстановку. Мне так больше нравилось. Но Пронин пить отказался. Когда мне отказывали, я от бешенства терял рассудок. В итоге уговорил. Мы взяли водки и мороженого и пришли к колодцу. Когда я взял его и стал подводить к колодцу, он заблеял как овечка. А ведь был всегда таким мужественным… Я швырнул его на открытый колодец. Он сел на него. Я стал продавливать его сверху, бить по пальцам. Потом резко поднял ноги, и он рухнул вниз. Тело унесло течением. Я закрыл крышку, пометил ее положение своими метками и ушел.
— Какие метки вы использовали и зачем? – задал вопрос гособвинитель Артем Осипов.
— Люк я клал узором в одну сторону. В ушки вставлял маленькие веточки. Хотел знать, если в колодец кто-то заглядывал без меня.
— Меня волновал вопрос – куда деваются трупы, — продолжил Пичушкин. – Ведь это была невероятная удача – о людях ни слуху, ни духу. О Пронине все думали, что он сел в тюрьму.
— Вы убивали Владимира Ушакова? – перешел к следующему эпизоду суд.
— Я не признаю себя виновным в этом убийстве, — ответил Пичушкин. – В тот же день у меня был другой человек по имени Володя. Но это был точно не Ушаков. Это не мой труп.
В 16.00 Александр Пичушкин сослался на усталость и попросил перенести заседание на следующий день. В среду он продолжит давать показания.
