Цивилизация
8 января 1977 года, субботним вечером, в Москве за короткое время прогремели сразу три взрыва, которые принято считать первым и едва ли не единственным примером открытого массового террора в поздней советской истории. Обстоятельства этого дела до сих пор засекречены, а официальная версия и судебное решение вызывают закономерные сомнения.
Первый взрыв — только он привел к появлению убитых и раненых — произошел в 17:33 в вагоне метро на перегоне между станциями «Измайловская» и «Первомайская». Так как этот взрыв произошел не в узком тоннеле, а на относительно открытом пространстве, то число жертв было не так велико, как могло бы быть в других обстоятельствах. Тем не менее погибли семь человек, а 37 были ранены.
В вагонах было много детей, так как все это происходило во время школьных каникул — с елками, поездками в кино, музеи и театры. Взорванный состав доехал до «Первомайской», и эту станцию сразу же закрыли, а у всех выходящих из метро стали проверять документы, однако пассажиры поездов, проезжавших станцию без остановки, могли видеть окровавленные тела и развороченный вагон, поэтому по городу немедленно поползли слухи и возникла паника, усиливавшаяся оттого, что никаких официальных сообщений долгое время не поступало. Говорили о сотнях возможных жертв.
Вторая бомба рванула через полчаса, в 18:05, на улице Дзержинского (теперь это Большая Лубянка), поблизости от здания КГБ. Она была заложена под прилавком с холодильной установкой в гастрономе №15. Прилавок выдержал взрывную волну, пострадал лишь продавец, которого слегка контузило. Еще через пять минут взорвалась бомба, заложенная в чугунную урну у продовольственного магазина №5 на улице 25 Октября (теперь это Никольская). Урна тоже выдержала, прохожие не пострадали, а осколки попали на крышу Историко-архивного института.
Только 10 января агентство ТАСС сообщило о первом из этих трех взрывов, причем в сообщении говорилось лишь о том, что взрыв был небольшой силы, «пострадавшим оказана медицинская помощь, ведется расследование»; о погибших ничего не сообщалось. Сведения о жертвах появились гораздо позже, после приведения в исполнение приговора, 8 февраля 1979 года. Причем там почему-то говорилось о 44, а не о 37 раненых — возможно, к раненым еще раз приплюсовали погибших.
В силу того, что за короткое время произошло сразу три взрыва, спецслужбы сразу же сосредоточились на версии терактов. За их расследование взялся КГБ, и операция, которую возглавил генерал-майор Вадим Удилов, получила кодовое название «Взрывники».
Согласно официальной версии, было допрошено свыше 500 свидетелей, однако никаких однозначных результатов все это не дало, появились лишь намеки на то, что исполнителями теракта могли быть лица еврейской национальности — видели каких-то убегающих черноволосых и горбоносых людей.
В книге Вадима Удилова «Записки контрразведчика» (М.: Ягуар, 1994) указано еще меньшее число жертв: «В общей сложности пострадало 37 человек. К сожалению, среди них были дети. Помню, погиб ученик 10 класса Коля Абузяров, приехавший в Москву на каникулы. Тяжелое ранение получила 4-летняя девочка и другие. Взрывы ошеломили не только общественность Москвы, но и нас, сотрудников КГБ, потому что подобный диверсионно-террористический акт, направленный исключительно против людей, был совершен последний раз еще на заре Советской власти. Ясно было, что в данном случае действовал жестокий, матерый враг».
Удилов не пишет о том, что первое время усилия следствия были направлены на то, чтобы связать взрывы с деятельностью диссидентов и еврейского движения «отказников», требовавших выезда за границу. Однако сразу же после взрывов в газете London Evening News появилась публикация просоветского журналиста Виктора Луи со ссылкой на источники в «органах», согласно которой к взрывам могли быть причастны именно эти группы.
Узнав об этой публикации из передач радио «Свобода», советские диссиденты испытали немалое беспокойство, а академик Андрей Сахаров эти общие опасения публично озвучил, обнародовав 12 января «Обращение к мировой общественности». По мнению Сахарова, «корреспонденция Виктора Луи явно была пробным шаром, прощупыванием реакции. За ней, при отсутствии отпора, мог последовать удар по диссидентам. Силу его заранее предугадать было нельзя. Кроме того, нельзя было исключать, что сам взрыв был провокацией, быть может, имеющей, а быть может, и не имеющей прямого отношения к инакомыслящим».
По данным правозащитного информационного бюллетеня «Хроника текущих событий» и многих известных диссидентов, сразу же после взрыва начались повальные допросы представителей этого движения, от которых требовали предоставить доказательства своей непричастности к терактам. В специальных «опросниках», составленных следствием и направленных ранее осужденным диссидентам, в частности, просматривались попытки увязать эти трагические события с Хельсинкской группой.
Сахаров напоминал в своем выступлении о том, что диссидентское движение основано на ненасильственных методах сопротивления власти и КГБ — которые, напротив, повинны в убийствах ряда диссидентов.
В конце «Обращения» он писал: «Я не могу избавиться от ощущения, что взрыв в московском метро и трагическая гибель людей — это новая и самая опасная за последние годы провокация репрессивных органов. Именно это ощущение и связанные с ним опасения, что эта провокация может привести к изменению всего внутреннего климата страны, явились побудительной причиной для написания этой статьи. Я был бы очень рад, если бы мои мысли оказались неверными. Во всяком случае, я хотел бы надеяться, что уголовные преступления репрессивных органов — это не государственная, санкционированная свыше новая политика подавления и дискредитации инакомыслящих, создания против них «атмосферы народного гнева», а пока только преступная авантюра определенных кругов репрессивных органов, не способных к честной борьбе идей и рвущихся к власти и влиянию. Я призываю мировую общественность потребовать гласного расследования причин взрыва в московском метро 8 января с привлечением к участию в следствии иностранных экспертов и юристов».
24 января Сахаров был вызван в Прокуратуру СССР, где ему предъявили официальное предупреждение об уголовной ответственности в связи со сделанным им «заведомо ложным и клеветническим» заявлением. В тот же день Сахаров рассказал об этом на специально созванной пресс-конференции, а 26 января ТАСС распространил сообщение под заголовком «Клеветник предупрежден».
Тем не менее уже 28 января Госдепартамент США выразил озабоченность в связи с угрозами академику Сахарову, и сценарий, предусматривавший расправу с диссидентами под предлогом их причастности к взрыву, был в связи со всеми этими событиями, возможно, свернут (если он действительно был). Остается непонятным, собиралось ли руководство КГБ во главе с Юрием Андроповым лишь воспользоваться удачным поводом для «затягивания гаек» в стране накануне Олимпиады, либо действительно само устроило провокацию, как утверждает, в частности, бывший политзаключенный, журналист и основатель правозащитного фонда «Гласность» Сергей Григорьянц.
Согласно официальной версии, «опрос свидетелей» так ничего и не дал, и следователи в дальнейшем сделали ставку на поиск и изучение вещественных доказательств. С вагона метропоезда сняли и обследовали всю обшивку, были также внимательно осмотрены трупы погибших.
При вскрытии одного из них удалось обнаружить осколок чугунной ручки утятницы, которая использовалась в качестве корпуса самодельной бомбы. По кусочкам удалось собрать сумку из кожзаменителя бежевого цвета, в которой эта бомба переносилась. Были изучены также соединительные шпильки, кусочки руды с примесью мышьяка и сварной шов.
Среди растопленного снега, собранного с крыши Историко-архивного института, нашли часовую стрелку от будильника, использованного в качестве часового механизма. Специалисты по сварке сделали вывод, что работы по изготовлению взрывного устройства проводились с использованием электрода, применяемого только в оборонной промышленности, а вот все остальное из найденного поставлялось сразу во многие регионы. и не могло дать верный след.
Осенью в Ташкентском аэропорту один из стажеров случайно увидел пассажирку с сумкой, похожей на искомую, и выменял ее на другую сумку. Судя по бирке, найденная продукция из кожзама была произведена на кожгалантерейной фабрике в Ереване, что и дало наиболее отчетливый след — в Армению была немедленно направлена большая оперативная группа.
По странному стечению обстоятельств в тот же самый день из Еревана в Москву прибыли двое армянских террористов, замысливших повторить взрывы уже в канун 60-летия революции — это опять же согласно официальной версии.
Считается, что беспрецедентные меры безопасности не позволили злоумышленникам повторить взрывы по январскому сценарию, и они ограничились тем, что оставили сумку с тремя бомбами на Курском вокзале и немедленно купили билет назад в Ереван. Причем в сумке со взрывными устройствами они оставили часть своей одежды — куртку от синего спортивного костюма и шапку-ушанку с образцами черных вьющихся волос, а часовой механизм настроили весьма своеобразно: через двадцать минут должна была загореться лампочка, и лишь при попытке ее выключить и тем самым обезвредить бомбу, все должно было взорваться.
Дальнейшую историю излагают по-разному, но, согласно рассказу Удилова, бесхозную сумку решили прибрать к рукам две семьи дагестанцев с детьми, которые прикрыли ее какой-то дерюжкой и решились заглянуть в нее лишь на следующее утро. Увидев железки и провода с лампочками, они страшно перепугались, однако в милицию обратились лишь к полудню. Дежурный по отделению действительно попытался переключить тумблер, чтобы «обезвредить» бомбу — в этот момент она должна была взорваться, однако горевшая в течение 16-17 часов лампочка настолько разрядила батарею, что силы тока для подрыва детонатора уже не хватило.
После этого были перекрыты московские аэропорты, вокзалы, а также шоссе »Тбилиси — Ереван» и »Баку — Ереван». Была разослана ориентировка: задержать черноволосого мужчину в штанах от спортивного костюма. Такового и удалось обнаружить в поезде, едущем в Ереван, причем он ехал вместе с родственником.
Это были 28-летний сварщик Акоп Степанян и 23-летний художник Завен Багдасарян. Мать Степаняна опознала сумку, с которой он уехал якобы кататься на лыжах. Обыск в квартире Степаняна позволил обнаружить детали, из которых можно было собрать новые бомбы, а записи и свидетельские показания указали на третьего соучастника и руководителя всей группы — 32-летнего Степана Затикяна, который уже давно был на примете у спецслужб. В 1966 году он основал Национальную объединительную партию Армении (НОП), стремясь «добиться независимости Армении в ее исторических границах мирными средствами, в том числе путем проведения референдума».
Затикян получил четыре года лагерей «за антисоветскую агитацию и пропаганду», а после освобождения устроился на Ереванский электромеханический завод, женился, завел детей, однако при этом «не остепенился» и с 1975 года начал добиваться выезда в эмиграцию, даже послал свой паспорт в Верховный Совет СССР вместе с отказом от советского гражданства, однако не получил желаемого.
Степан Затикян, Завен Багдасарян и Акоп Степанян
Wikimedia CommonsС 16 по 20 января 1979 года в Москве состоялся скорый суд, проведенный в закрытом режиме, на который не пустили даже родственников. 24 января все трое подельников были приговорены к расстрелу, а уже 30 января их казнили. И лишь после этого, 31 января 1979 года, в «Известиях» появилась заметка об этом деле, в которой приводилось одно только имя «руководителя», «опасного рецидивиста» Затикяна, без какого-либо упоминания двух его «однопартийцев». Руководством Армении были вообще запрещены какие-либо упоминания в местной прессе о московских взрывах, и оно на определенном этапе пыталось даже активно противодействовать работе опергруппы.
Сергей Григорьянц считает все это косвенным свидетельством в пользу того, что дело было сфальсифицированным. И вот еще один аргумент, который он приводит: оказывается, единственный признавший вину молодой художник Багдасарян в день взрыва в московском метро находился на свадьбе своего брата в армянском селе, и его там видели сотни односельчан.
Если бы суд был открытым и гласным, продлился дольше, а родственники были бы ознакомлены с обстоятельствами «дела», то оно, скорее всего, развалилось бы и возникли неприятные для руководства КГБ вопросы.
Уже после суда, даже не зная всех выяснившихся позже обстоятельств, тот же Сахаров настойчиво пытался ставить подобные вопросы перед Брежневым в посланном на его имя письме, однако против академика была тотчас же организована очередная кампания травли. 8 февраля в «Известиях» было опубликовано письмо, подписанное «москвичом Д. В. Тюжиным», под заголовком «Позор защитникам убийц». В редакционном уведомлении было сказано, что оно лишь «одно из многих, поступивших в «Известия». «Тюжин», утверждая, что присутствовал на закрытом суде, решительно осуждал «клеветническую информацию», распространенную академиком Сахаровым.
Точно такие же «присутствовавшие на суде» стали вскоре звонить Сахарову с угрозами и увещеваниями, отказываясь отвечать на элементарные вопросы о том, где и когда проходил этот суд.
Позже, в своих «Воспоминаниях», Сахаров писал об этом так: «Некоторые убеждены, что все дело — сплошная фальсификация КГБ: первоначально — с целью расправы над всеми инакомыслящими или с какой-то иной провокационной целью; потом, когда вышла осечка, — с целью расправы над НОП. Сторонники этой теории считают, что все вещественные доказательства сфабрикованы КГБ, что Багдасарян и Степанян сотрудничали с КГБ либо только на стадии следствия, либо даже на стадии осуществления преступления, что им было обещано сохранить жизнь и именно поэтому их фамилии не упоминаются в печати. Возможно, что потом договоренность была нарушена той или иной стороной... Другие мои друзья считают, что Затикян и его товарищи — типичные националисты, подобно баскам, ИРА и т.п., и что нет ничего неожиданного в том, что кто-то в СССР стал террористом. Вина обвиняемых неопровержимо доказана, отсутствие гласности — в традиции политических процессов в СССР, а в данном случае КГБ мог опасаться вызвать цепную реакцию терроризма. Что касается меня, то я вижу слабые места в обеих крайних позициях. Моя позиция — промежуточная, а точней — неопределенная. Я по-прежнему считаю правильным свое письмо Брежневу, так как считаю, что без подлинной гласности подобное дело не может быть объективно рассмотрено, тем более что альтернативным обвинителем является КГБ».
Полковник Первого главного управления КГБ СССР Олег Гордиевский, с 1974 по 1985 год тайно работавший на британскую разведку и бежавший на Запад накануне перестройки, также считал, что армяне и НОП были выбраны в качестве «козлов отпущения» и по сути невиновны, однако основной официальной версией до сих пор остается версия армянского сепаратизма.