Цивилизация
Профессор Европейского университета во Флоренции и Кембриджского университета Александр Эткинд, получивший четыре года назад рекордный (€1 млн) грант в истории Кембриджа, в интервью «Газете.Ru» рассказал о влиянии советского прошлого в России, на Украине и в Польше на происходящие в данный момент события.
— Закончился ли ваш грант? Можете ли рассказать, что было сделано, какие результаты получены, где с ними можно ознакомиться?
— Да, трехлетний проект «Войны памяти: культурная динамика в Польше, России и Украине» успешно закончился в прошлом году. В нем участвовали пять исследовательских групп из разных университетов Западной Европы, всего около 25 человек, включая аспирантов. Его основная гипотеза подтвердилась:
конфликты культурной памяти в этом восточноевропейском треугольнике имеют самостоятельное значение, внося свой вклад в политические процессы.
Методы изучения этих конфликтов в разных культурных жанрах, от историографии до интернета, составляют теперь особое и растущее поле исследования. Именно в этом заслуга нашего проекта. Мы опубликовали несколько книг, в основном по-английски: сборник статей «Теория и память в Восточной Европе», коллективную монографию «Помня о Катыни», сборник «Память, конфликт и новые средства коммуникации: сетевые войны в постсоциалистических государствах».
Кроме того, участники проекта завершили собственные книги: Джули Федор опубликовала монографию «Россия и культ госбезопасности: чекистская традиция от Ленина до Путина», Вера Зверева опубликовала «Сетевые разговоры: культурные коммуникации в рунете», а я опубликовал «Внутреннюю колонизацию. Имперский опыт России» и «Кривое горе. Память в стране непохороненных». Некоторые из этих книг уже или скоро будут доступны в русских переводах.
Наконец,
в Кембридже и других университетах-участниках подготовлены или уже защищены несколько диссертаций, которые тоже станут книгами: о войнах памяти в Крыму, о двуязычной культуре Харькова, о культурной памяти и горе в Белоруссии, об интернет-статистике как методе исследования исторической памяти.
— Очевидно, что нынешняя ситуация на Украине — это большой предмет для изучения. Занимаетесь ли вы и ваши коллеги этим?
— Да, это была одна из центральных тем нашего проекта. Тут надо сказать еще, что
украинские исследования уже полтора-два десятка лет назад стали горячей темой научных работ в США, Канаде и Великобритании.
Они развиваются гораздо быстрее, чем русские исследования, которые тоже не стоят на месте. В свете нынешних политических событий интерес ученых и студентов к Украине резко увеличился.
— Ваш прогноз: сохранится ли Украина в нынешних границах?
— Историка не надо спрашивать о будущем.
Изучая разные исторические сюжеты, я всякий раз удивляюсь, как плохо их участники, в быту люди мудрые и проницательные, предвидели их последствия. Историческим деятелям свойственно судить о будущем, которое решит их судьбы, по тому прошлому, в котором они сформировались. Так,
генералы всегда готовятся к прошедшей войне, а политики готовятся к прошлому миру.
Я называю это моделями памяти, и они, как правило, обманчивы. Вы помните, как Молотов называл Польшу уродливым детищем Версальского договора, оправдывая этим собственный договор с Риббентропом? А сегодня российская пресса, и не только пресса, называет украинских активистов бандеровцами,
даром что Степан Бандера был полстолетия назад убит советскими агентами в Европе и за это пока никто не извинился.
Мне кажется важным не то, сохранится ли Украина в нынешних границах, а то, сохранятся ли в будущем границы как таковые, и, если да, какими они будут. На памяти моего поколения мало что изменилось больше и глубже, чем границы в Европе.
— Можно ли оценивать текущие события как нанесение российско-украинским отношениям своего рода травмы, которая на многие годы, если не навсегда, осложнит коммуникацию между народами и изменит сам характер отношений?
— Да,
политические неудачи задним числом часто воспринимаются как травмы.
Вследствие нынешних событий отношения между Россией и Украиной, а также многими другими государствами планеты беспрецедентно осложнились.
Я неспроста выбрал это слово: у нынешней ситуации нет прецедентов. В качестве модели памяти в России и на Западе нередко предлагают «холодную войну», но это лишь еще одно понятное заблуждение. «Холодная война» была долговременным, предсказуемым процессом, в ней были свои травмы и кризисы, но она обеспечила десятилетия глобального мира.
Сейчас мы имеем дело с импровизацией, правила которой меняются по мере вхождения в игру.
И, кстати, с Крымской войной я тоже не вижу сходства. Я надеюсь, что нынешняя ситуация не перейдет в полномасштабную войну, но, если это случится,
европейская война в ядерный век между великими державами тоже будет ни на что не похожей.
— Справедливо ли считать, что Украина в своих нынешних границах — это искусственная страна, так как Закарпатье, Львовщина и Крым вошли в состав Украинской ССР в середине XX века?
— Я не верю в органические страны:
все границы произвольны и искусственны. Польши, Венгрии, Австрии, Финляндии и многих других стран Европы не было до начала ХХ века.
Нынешние границы Германии, Сербии, Хорватии установились в конце ХХ века, как и границы России, Украины и Белоруссии. В начале ХХI века могут сложиться новые границы Шотландии, Англии и Европейского союза. Это только если говорить о Европе.
В истории изменения границ обычно происходили в результате краха империй, а также в ходе войн между национальными государствами.
Но это еще не значит, что изменения границ невозможны мирным путем, на основе законосообразного международно признанного процесса.
Вообще, пока граница не является международно признанной, она не является границей, а остается зоной войны, часто необъявленной.
— Можно ли говорить о складывании единого украинского самосознания? Какие факторы влияют на этот процесс? Способствует ли дискуссия о присоединении Крыма кристаллизации украинского самосознания или наоборот? Стираются ли идеологические различия и историческая неприязнь при наличии некоего общего врага?
— Да, конечно. Это самосознание является многослойным, мозаичным, внутренне противоречивым, как и любое национальное сознание. К тому же украинская культура многоязычна, как и многие европейские культуры. Понятно, что под влиянием внешней угрозы созревание национального самосознания — строже говоря, культурного и политического национализма — усиливается и ускоряется.
Мне пока непонятно, какой вклад внесет операция в Крыму и смежных областях в развитие русского национализма, но ее творческий вклад в консолидацию украинского национализма вряд ли вызывает сомнения.
— Вы наверняка обсуждали и обсуждаете ситуацию на Украине с российскими и зарубежными коллегами. Что они говорят о происходящих событиях?
— После 1990-х годов научный интерес на Западе, особенно в США, к Восточной Европе и Северной Евразии падал. Уменьшалось и финансирование соответствующих областей, что было очевидной ошибкой. Сейчас, как вы знаете, Украина и Россия не сходят с первых полос глобальных газет.
Коллеги не только говорят о наших проблемах, но пишут статьи и петиции, надеясь хоть как-то повлиять на ситуацию.
Надеюсь, за этим последуют давно назревшие изменения в количестве и качестве научных исследований
во многих областях региональных исследований, которые раньше сгоряча признавали старомодными и устаревшими в «глобальном» — на деле все еще раздробленном, националистическом и провинциальном — мире.
— Является ли «федерализация» Украины лекарством от той разрозненности, что есть сейчас? То есть перестанут ли жители Донецка и Львова, грубо говоря, не любить друг друга?
— Сама по себе эта юридическая форма никого пока не спасала. Если
жители Москвы и Махачкалы, грубо говоря, сегодня любят или не любят друг друга, это не потому, что Россия называется федерацией.
Почему-то в этой части света на каждого юриста, который верит в государственное право, всегда находится силовик, который его безнаказанно обойдет, а ведь есть еще и так называемые политтехнологи с социологами.
Повышение роли муниципальных органов в сборе и распоряжении налогами снизит роль центробежных, сепаратистских тенденций на местах, если будет сопровождаться прозрачной и эффективной работой органов власти в столице. Пока эти два условия не выполняются, федеративное устройство останется игрушкой для коррумпированной власти, собственной и иностранной.
