Цивилизация
— Как вы познакомились с Робертом Лефковицем?
— В 1996 году я получил позицию постдока в лаборатории Марка Карона, который в свое время сам был первым постдоком Боба. Марк пришел к нему в 1971 году, как только Боб открыл лабораторию в Университете Дьюка, и с тех пор является, по сути дела, его «правой рукой». На самом деле это Марк Карон выделил, изолировал первый GPCR – рецептор, связанный с G-белком. Брайан Кобилка появился в лаборатории Боба спустя десять лет, он открыл ген, кодирующий этот рецептор, и позднее в сотрудничестве с выдающимися кристаллографами описал его пространственную структуру. А теперь известно около 1000 подобных рецепторов.
Формально это две лаборатории – Карона и Лефковица, но на самом деле они всегда работали вместе, с 1971 года они сидят в соседних кабинетах и лаборатории находятся рядом. То есть в науке, можно сказать, для меня Боб Лефковиц – как дедушка, а Марк Карон – как отец, так сказать, макрошеф и микрошеф.
Это лаборатория фантастических людей, выдающихся биохимиков.
Они в основном проводили все возможные эксперименты на клетках – экспрессировали гены, выделяли рецепторы, изучали функции. Кроме открытия рецепторов, они изучили весь цикл их работы – активация, дезакцивация, фосфорилирование, внутриклеточная передача — весь цикл. Сегодня у Боба около 800 статей, у Марка Карона около 600, и почти в 300 они соавторы. В последние годы, с появлением трансгенных мышей, появилась возможность перенести эти исследования на животных. Что, собственно, и послужило причиной появления в Дьюке меня, а также моей коллеги и жены Татьяны Сотниковой (признана в РФ иностранным агентом). Было безумно увлекательно работать бок о бок с такими замечательными людьми, я и не заметил, как 12 лет пролетело.
— Каков в общении настоящий нобелевский лауреат?
— И Боб, и Марк – замечательные люди – позитивные, доброжелательные, интересные, веселые. Я думаю, это идет в первую очередь от Боба, он ввел такой стиль. Он всегда улыбающийся, спокойный, выдержанный. Но при этом создает атмосферу требовательности. Каждую неделю у нас был совместный семинар, назывался data club, на котором каждый раз кто-то делал отчетный доклад. Нас всего было около 30 человек, выходило, что раз в полгода у тебя такой доклад. Data club проходил каждую среду в 10.00 утра, доклад занимал полтора часа, это была детальная проработка сделанного.
С одной стороны, никто не скажет, что ты плохо доложился, все люди доброжелательные, но когда тебя слушают твои друзья, коллеги, Марк и Боб, это накладывает определенную ответственность.
Вообще это был жесткий стресс для многих.
Боб – человек-глыба в научном плане. У него всегда было столько прекрасных научных идей, далеко за пределами этих рецепторов, за которые он получил премию.
Он реально ведет лабораторию, он шикарный ученый, наверное, лучший из всех, кого я видел в своей жизни. Кстати, не имея отношения к современной России, он связан с Российской империей. Его родители уехали из Польши в США тогда, когда она еще была частью России. Сам Боб родился в Нью-Йорке.
— Сейчас поддерживаете отношения с учителем?
— Да, конечно. За годы моего пребывания в Дьюке у нас сложились очень дружеские отношения, и мы продолжаем сотрудничать. Боб вообще сам очень заботится обо всех своих учениках, которых у него великое множество. Девять лет назад у него было 60-летие, на которое приехали около 300 учеников со всего мира, и почти все они — профессора, а 40 из них заведуют кафедрами. Он всех поддерживает, всем помогает, всем пишет рекомендательные письма. Помогает он и мне. Моя работа в его лаборатории была связана не с биохимией, а с фармакологией GPCR на трансгенных мышах, многие из которых разработаны в лаборатории Боба. Когда я уезжал в Италию, Боб, зная, что я «мышколюб» и «человеконенавистник», сделал мне самый дорогой подарок. Он сказал мне такую фразу: «Мои мыши – твои мыши, забирай кого хочешь». Сейчас, когда мы встречаемся, он всегда говорит: если я чем-то могу помочь, дай знать. Он не забывает своих.
— Можете вспомнить какую-нибудь историю, характеризующую профессора Лефковица как человека?
— Однажды у одного нашего коллеги произошел инфаркт и инсульт одновременно. Сейчас с ним все в порядке, он профессор в Университете Дьюка, но тогда ситуация была критической. Боб навещал его каждый день, поддерживал, беседовал с ним, шутил. Представьте, человек в больнице, не может говорить, не знает, переживет ли это.
А Боб разговаривал с ним, как ни в чем не бывало: «Привет, ты помнишь, что сегодня же среда, у нас data club, почему ты его пропустил?».
И парень улыбается. Вот такой Боб человек, очень оптимистичный.
При этом он прежде всего ученый – не администратор, не функционер. Сидит он до сих пор в довольно скромном здании, построенном еще в 70-х годах, оно ближе к хрущевкам, чем к современным американским зданиям огромного нового кампуса университета Дьюка. Он очень скромный человек, никогда сам не лез в политику, не был завкафедрой, директором. Но он очень влиятелен, находится в комитете по отбору руководства университета, и большая часть управленцев Дьюка отчасти назначена им. Сам он не хочет заниматься администрированием и сфокусирован только на науке.
— Нобелевская премия была ожидаема?
— Если честно, нет, никто не ожидал. Точнее, уже перестали надеяться. Тут ситуация в следующем: открытие, действительно, очень важное: 40 процентов всех лекарственных средств сегодня работает через GPCR, это показывает масштаб и значимость работы. В фармакологии Боб очень известен, консультирует множество компаний, у него есть своя компания. До нобелевки он получил уже все возможные премии – и премию Шоу, и премию Ласкера, все у него есть.
В его большом кабинете на стенах просто места уже нет, чтобы повесить новую табличку с премией.
И важность его работ по GPCR осознана давно, уже в начале 90-х было ясно, что ему нужно давать Нобелевскую премию. Но в 1994 году премию по медицине и физиологии «За открытие G-белков и роли этих белков сигнальной трансдукции в клетке» получили Альфред Гилман и Мартин Родбелл. Решение было непонятным – как можно было дать премию за белки без рецепторов, и тогда было некое разочарование, что Бобу ее уже не дадут, так как премия за G-белок уже была, а дважды одну тему не отмечают. Знаете, что сделал Боб? Он перестроился и нашел новые механизмы работы этих рецепторов, уже независимые от G-белка, так называемые аррестин-зависимые. Теперь рецепторы называются семитрансмембранные, название GPCR на самом деле не совсем правильное. А раз так – то тема уже новая, можно давать нобелевку! К счастью, эта «уловка» не понадобилась. Но я сам немного переживаю за Марка Карона, который работал по этой теме с Бобом 40 лет, было бы идеально отметить и его. Наверное, ему обидно.
— Поздравили учителя с премией?
— Да, конечно, поздравил. Написал ему, что выпью за него бутылку хорошего итальянского вина!