Цивилизация
Сергей Долженков
К тому моменту уже по всему юго-востоку антимайдан задавили: в Харькове, в Запорожье, в Николаеве. В Донецке и Луганске уже шло восстание. Поэтому фактически Одесса находилась в тылу уже воюющей группировки, которая проводила контр-террористическую операцию на юго-востоке, в Донецкой и Луганской области. И, соответственно, город оставался последним форпостом настроенных против новой власти людей. Одесса оставалась последним регионом в тылу, который нужно было зачистить.
И мы прекрасно понимали, что нас в конечном итоге просто уничтожат. А битва за наш родной город будет самой кровавой.
Потому что геополитическое расположение Одессы очень серьезное — это регион, который имеет границы с Европой. У нас 7 портов — морских, речных и так далее. И экономически Одесса — очень мощный регион, который неплохо спонсирует Киев.
Одесситы заранее знали, что под видом мирного марша приедут футбольные болельщики, сотни самообороны с разных регионов Украины, приедут нас убивать. Понятно, что нужен был какой-то хотя бы минимальный предлог для их приезда сюда. Выбрали футбольный матч. Болельщики вообще тогда выполняли задачи политиков по переделу власти в регионе и в стране в целом.
Многие верили на самом деле, что это будет мирный марш, они [сторонники Евромайдана] просто пройдут, ничего не будет. Многие не хотели вообще, чтобы кто-то собирался со стороны антимайдана, говорили: «пусть они пройдут, все будет нормально». Но это все самоуспокоение было.
Те люди приехали в Одессу для конкретной цели: уничтожить единственный оставшийся антимайдан на территории юго-востока страны, который находился в тылу наступающей группировки войск.
Выбрали для этой цели майские праздники, когда большинство антимайдановцев уехали за город, на шашлыки и так далее. Они думали, что будет минимальный уровень сопротивления.
Но люди вышли как-то защитить себя, жителей, город от произвола этих приезжих и местных майдановцев. Наше шествие было превентивной мерой против различного рода провокаций, попыток дестабилизации в городе.
Они начались еще до начала нашего шествия. Антимайдановцев, которые собрались на Александровском проспекте возле памятника погибшим революционерам, обстреляли из пневматического оружия. Потом наши заметили экипированных майдановцев и огнестрельное оружие на Жуковского, 36.
Майдановцы должны были пройти колонной по Дерибасовской в сторону стадиона «Черноморец» в парке Шевченко. Якобы у них должен был быть этот маршрут. Мы шли по параллельной улице, чтобы не дать им добраться до лагеря на Куликовом поле. И когда они узнали про нашу колонну, они развернули свои ряды. И уже потом начали нападать со стороны Преображенской.
Когда они зашли в тыл на Греческой, активно начали применять огнестрел, то уже появились первые погибшие с нашей стороны, первые раненые сотрудники милиции.
После первых погибших уже было понятно: все уже, назад пути нет, дальше нас будут просто уничтожать.
Все это длилось часа четыре, пока они не заблокировали антимайдановцев в торговом центре «Афина». После этого часть осталась блокировать входы-выходы, но большинство пошло уже на Куликово поле.
Многие еще во время столкновений пытались прорваться, чтобы попасть на Куликово поле, предупредить там людей, что они придут и будут реально убивать. Многие ребята прорвались и многим этим спасли жизнь. Потому что многие верили СМИ, в которых говорилось, что это будет мирный марш футбольных болельщиков. Многие люди на это повелись. Поэтому ребята прорывались и объясняли людям. Говорили: «Они приехали убивать, они убивают людей на Греческой. Расходитесь». И многие да, разошлись. Но кто посчитал нужным, он остался защищать палаточный лагерь, а потом забаррикадировался в Доме Профсоюзов.
В тот день мы шли на улицы, понимая, что это последний такой рывок что ли… Или просто из соображений самозащиты. Когда ты знаешь, что тебя приехали убивать, но у тебя есть выбор. И каждый этот выбор сделал.
Кто-то был на шашлыках, кто-то остался дома, а кто-то вышел и защитил свою жизнь, жизнь своих близких ценой своей жизни, ценой своей свободы, своего здоровья.
После тех событий Одесса подавлена. Люди до сих пор находятся во «внутренней оккупации». Люди это признают. Не дают развиваться языку, на котором они разговаривают, всячески ущемляют их права, постоянный прессинг со стороны неонацистских экстремистских группировок. И государство фактически само становится террористом, терроризирует свой народ.
У угнетенных, нормальных, здравомыслящих людей — можем их назвать обычными, здравомыслящими горожанами, одесситами — у них угнетенное состояние, потому что они все эти годы, со 2 мая и до сих пор, они находятся во внутренней оккупации. Украинские власти говорят, что Россия оккупировала их территории, а на самом деле они сами фактически свой народ взяли в заложники и просто его угнетают.
Алексей Албу
Я одессит в шестом поколении. Вырос в центре города, в двух кварталах от Дерибасовской.
Когда произошел госпереворот, все были откровенно шокированы. Люди начали массово выходить на улицы своих городов, проводить стихийные демонстрации. Мы тоже участвовали в них во всех городах, где была представлена наша организация «Боротьба».
Нашим лагерем стала крупнейшая площадь в городе — Куликово поле. От этого участников одесского антимайдана стали называть «куликовцами».
Основными нашими требованиями были — право избирать губернатора, переподчинение органов внутренних дел местным советам, экономическая независимость путем возрождения зоны Порто-Франко и обязательное признание русского языка в качестве официального в нашем регионе.
Стоит отметить, что все акции протеста, организованные куликовцами, были мирными. Это очень важно для понимания самого конфликта, произошедшего 2 мая.
В тот день я собирался посетить с супругой оперный театр, а вечером провести время в кругу семьи. Однако этому не суждено было случиться.
Листая ленту ukr.net я увидел, что в центре города начались мощные столкновения. Я понял, что не могу оставить своих единомышленников в такой момент. Поехал в офис «Боротьбы», чтобы забрать ценные документы и обезопасить сотрудников, после чего вместе с друзьями мы прибыли на Куликово поле.
В нашем лагере находилось около двухсот человек, в основном пожилого возраста, много женщин. Мужчин, готовых сопротивляться, было немного.
Люди строили баррикады, однако опыта организации такого вида обороны ни у кого не было, поэтому они выглядели карикатурными.
Минут за 20 до нападения из центра города вернулась группа наших товарищей, которые участвовали в столкновениях с бандеровцами на Греческой и Дерибасовской. Некоторые из них были ранены.
В этой группе были Андрей Бражевский, Геннадий Кушнарев, Кристина Бежаницкая и другие товарищи, которые погибли в Доме Профсоюзов.
Мы поняли, что мы не удержим оборону лагеря. Часть людей стала расходиться, а часть, в том числе и я — заходить в Дом Профсоюзов, предварительно укрепив его вход.
В этот момент на площади появилась огромная толпа неонацистов. Они бежали со стороны железнодорожного вокзала. В нас полетели камни и коктейли Молотова. В этот момент мы защищали вход в здание. Однако когда я услышал выстрелы, я решил зайти внутрь, так как был одет в белую одежду и был хорошей мишенью.
Внутри защитники Дома Профсоюзов построили огромную баррикаду из столов и стульев, принесенных из кабинетов здания, чтобы заблокировать вход.
Эта баррикада сыграла свою роковую роль в этой трагедии, но далеко не основную.
Однако в тот момент никто не думал, что нас идут убивать и что здание сознательно будут пытаться поджечь с помощью коктейлей Молотова и горящих покрышек.
Внутри Дома Профсоюзов был полный хаос. Паники не было, однако была неразбериха. Никто не понимал, что делать дальше. Кто-то выламывал двери в кабинеты, в надежде найти укрытие или достать мебель для новых баррикад. Кто-то просто ходил по коридорам, кто-то бросал из окон камни, которые успел захватить с собой с площади.
Из самых ярких моментов, которые мне врезались в память, это женщина, несущая воду в пластиковой строительной каске, чтобы потушить горящие занавески. Это отсутствие воды в брандспойтах. Это едкий черный дым. И главное — удушающий газ, который использовали нападающие со стороны первого прорыва в здание.
Когда я услышал, что бандеровцы прорвались внутрь, мы с товарищами побежали по главной лестнице вверх. Однако я понял, что если в здании начнется пожар, мы не выберемся, так как высота этажей была достаточно большая.
Поэтому я позвал тех, кто был рядом за собой. Мы перестали подниматься по лестнице, а побежали по третьему этажу в сторону правого крыла здания. Добежали до конца коридора, до лестничной клетки, в надежде выбраться через черный ход, однако его уже пытались выломать нападающие.
Мы поняли, что окружены.
Какое-то время мы пробыли в правом крыле, затем, побежали обратно. Коридор третьего этажа был в дыму. Мы пробежали до лестничной клетки, находящейся на стыке правого крыла и центральной части здания, и стали спускаться. На площадке второго этажа было около десяти человек, также не знавших, что делать.
В тот момент я стал звонить с просьбой о помощи своим друзьям, звонить председателю Совета Федерации профсоюзов, в чьей ответственности находилось данное здание. Позвонил также новому начальнику УВД Одесской области Петру Луцюку, назначенному после госпереворота.
В здании был сильный шум и я не понял, услышал ли он мою просьбу. Я перезвонил еще раз. Он второй раз поднял трубку, однако я также как и в первый раз не разобрал его ответ.
В тот момент во внутреннем дворе уже появились пожарные. Они прислонили лестницу к окну лестничной клетки, между вторым и первым этажами. И по этой лестнице люди стали выбираться из горящего здания. Сначала женщины, потом мужчины постарше.
Когда нас оставалось около пяти человек, сверху по лестнице спустились двое бандеровцев. Мой друг, Влад Войцеховский начал отгонять их с помощью огнетушителя, а еще один одессит, Игорь Немодрук, бросил в одного из них пехотную лопатку.
Нападающих видимо было мало и они не ожидали, что мы будем оказывать сопротивление. По этой причине они начали доказывать нам, что они тоже одесситы и что готов вывести наших женщин, при этом почему-то уточнив, что только двоих.
Когда я спросил, с какого они района, они не нашли, что ответить и стали кричать, что поубивают нас.
Нам удалось выбраться во внутренний двор и нас сразу обступила толпа бандеровцев, пытаясь напасть. Однако в тот момент во дворе здания были пожарные, были блогеры, уже появилась полиция и нападающие не решились нас убить. Прибежал их сотник, который попытался вывести нас и передать в руки милиции. Этот момент попал на видео: как нас выводят из здания. Тогда мы все еще были целы.
Однако через несколько секунд на нас набросилась толпа неонацистов и мне пришлось прыгнуть под ноги полицейским, чтобы перебраться за оцепление. Вслед за мной прыгнул какой-то сумасшедший, который стал тянуть меня за ногу и когда понял, что сил его не хватает — укусил меня чуть ниже колена! Вы вдумайтесь — укусил! У меня около месяца был синяк в этом месте и долгое время были следы от его зубов. Об этом случае важно вспомнить, чтобы понять психологическое состояние нападающих.
Стеклянные глаза, неконтролируемая агрессия, чувство безнаказанности и чьи-то крики о том, что «они (то есть мы) нашим на майдане головы отрезали».
Мне разбили голову и втолкнули обратно за оцепление полиции, из которого я пытался выбраться. Там мы пролежали около часа. Вокруг нас бесновалась толпа, пела гимн Украины и кричала фашистские лозунги.
После этого нас погрузили в автозак, и отвезли в райотдел милиции. Я понял, что мы спасены. В райотделе я позвонил родным, сказал, что жив. Тогда я еще не понимал, из какого ада я выбрался. Сотрудники милиции были шокированы произошедшим, и сказали, что вызовут скорую помощь и чтобы мы бежали из больниц. Мы так и сделали. После того, как нам зашили головы, мы уехали на съемное жилье, а несколькими днями позже — из Украины. С тех пор я не видел родной дом. Однако несмотря на то, что семь лет не наказан ни один из организаторов и исполнителей этого страшного массового убийства, я твердо убежден, что расплата настанет.
