Цивилизация
— В общественном сознании события 1991 и 1993 года часто путают. Действительно, один и тот же дом, одни и те же люди. Но как вы думаете, почему те, кто стоял по одному сторону баррикад, через два года стреляли друг в друга?
— Камнем преткновения стал передел собственности. Но были и личные мотивы. Определенная когорта депутатов, входившая в движение «Демократическая Россия», которое поддерживало Бориса Ельцина, получило посты и должности в администрации, и от дебатов в парламенте они перешли к дебатам в кабинетах на Старой площади (администрация президента — «Газета.Ru»).
Кто-то остался и посчитал себя обиженным. Что касается вице-президента Александра Руцкого, который стал врагом Ельцина, здесь другой случай. Но на национально-патриотическом фоне, он был ярким политиком.
Борис Николаевич пригласил его, чтобы перетянуть к себе целую социальную группу. Он ведь тоже понимал, что его кандидатура дважды отвергалась на Верховном совете, и он прошел в председатели Верховного совета с небольшим перевесом голосов.
Ельцин не был до конца уверен, что ему все достанется легко, и этот союз был на основе расчета, который Руцкой также не исключал для себя. В то же время, Руцкому было сложно найти себя в иерархии власти, потому что президент Ельцин в силу своего характера не хотел вице-президента, который проявлял бы активность.
— Вы были и Генпрокурором и депутатом. Что собой представлял тогдашний Верховный совет?
— Будучи Генпрокурором и членом ВС, я старался не увиливать от депутатских обязанностей. Надо отдать должное, что народные депутаты России, которые были избраны в Верховный совет, имели свои позиции, которые они откатали на выборах, на встречах с избирателями.
Они были сформированы по профессиональным признакам — были и аграрии, и рабочие, но была фракция «Молодая смена», была и группа правоохранителей, куда входили судьи, милиционеры и работники КГБ.
Это были не статусные генералы, а обычные «опера», которые прошли через и выборную систему. Кроме того, там были умелые ораторы, и я вспоминаю, как депутаты отстаивали свою точку зрения, разворачивая мнение зала на 180 градусов.
— Какова была идеологическая составляющая тогдашнего Верховного совета?
— В Верховном совете были разные люди. Были депутаты центристских убеждений и представители старой коммунистической гвардии. Тогда же шли бурные дебаты о создании нового конституционного строя.
Работала Конституционная комиссия, сформированная первым съездом народных депутатов России. Но даже в самой комиссии шли очень большие споры о новой конституции. Часть из этих споров выплескивалась в решения съезда. Так получилось, что чуть ли ни на каждом заседании вносились поправки в действующую Конституцию.
В то же время депутаты и сторонники президента понимали, что ключевым все равно остается вопрос о собственности — кто будет выстраивать идеологию смены собственности, тот и будет на коне.
Часть этого оттянули на себя депутаты, которые считали, что они могут распорядиться этим гласно и публично, а администрация пыталась распорядиться, чтобы все это решалось указами президента. Более того, в окружении президента считали, что они смогут провести какие-то нужные для себя корпоративные решения. Необходимо отметить, что в то время в президентскую администрацию из депутатского корпуса переходили депутаты с более крайними взглядами.
Однако действующая Конституция во многом давала широкий спектр воздействия на Верховный совет, в то время как президентская власть еще продолжала формироваться. Той полноты влияния, которую сегодня имеет администрация президента, тогда не было.
— Есть мнение, что большинство депутатов Верховного совета выступало против реформ и рыночной экономики.
— Говорить, что в Верховном совете преобладала левая идея, нельзя, хотя там было немало представителей советских функционеров, которые работали депутатами.
Но мы хотели тогда видеть сроки преобразования, видеть зримые сроки этих решений, а в окружении президента хотели начать передел собственности. Депутаты утвердили программу, от которой президент хотел отступить. И с каждым месяцем, и с каждым днем это противостояние увеличилось.
— Можно ли говорить, что определенную роль сыграло личное противостояние между Борисом Ельциным и последним председателем ВС Русланом Хасбулатовым?
— Сегодня любят преподносить все так, будто причинами противостояния были амбициозные позиции Ельцина и Хасбулатова.
Но причиной были противоречия, которые копились во многих сферах и касались дальнейшего развития России. И если Верховный совет мог это развитие спрогнозировать и изложить в законах, у президентской стороны ситуация была сложнее.
Появлялись указы, но все они готовились в достаточно узком кругу. Для радикальных преобразований, этот инструмент подходил, но никто не утверждает, что нельзя принимать законы на основе широкого гласного обсуждения.
Действовавшая Конституция давала Хасбулатову больше полномочий, и Ельцина это не устраивало: его администрация пыталась указами вторгаться в сферу деятельности действующих законов. Все это встречалось в штыки, и были времена, когда Ельцин призывал лояльных к нему депутатов покинуть съезд. Я находился в сложной ситуации, поскольку понимал, что к съезду есть вопросы. Будучи членом Верховного совета, я мог высказывать свое несогласие, но бросать и уходить я не мог.
— Как вы восприняли указ 1400 о роспуске парламента? В нем говорилось, что Генпрокурор будет назначаться указом президента.
— Указ, конечно, был неконституционный. Я находился тогда в очень сложной ситуации противостояния президента и съезда. У меня не было достаточного контакта с президентом, но я понимал, что и Верховный совет тоже вмешивается в оперативную деятельность.
Хочу сказать, что еще до публикации указа на меня вышел один из руководителей администрации президента Сергей Зверев, с которым у меня были доверительные отношения и передал мне следующее послание.
В администрации не будут возражать, если я уйду в отставку, а мне предложат другую должность. Эти предложения делались потому, что в администрации президента прокуратуру рассматривали как препятствие в борьбе с Верховным советом. Система утверждения генпрокурора была замкнута на законодательный уровень, и президент на нее повлиять не мог.
Поэтому я понимал, что если уйду в отставку, то прокуратура — пусть и урезанными полномочиями — перестанет существовать. Была идея сделать прокуратуру, как в США, влив ее в Минюст и в исполнительную власть. Я на это не согласился, так как я понимал, что ответственен не за себя, а за всю систему. Потом появился указ о моем назначении Генпрокурором президентом России, хотя я оставался действующим прокурором, утвержденным съездом.
Борис Николаевич [Ельцин] позвонил мне и сказал, что, несмотря на разные суждения, он решил указ подписать. Я сказал, что главное в таких сложных обстоятельствах — не допустить кровопролития. Президент сказал мне: «Ну что вы, какое кровопролитие. О чем вы говорите!». Это было в сентябре, а кровопролитие началось в октябре.
— Когда вы в последний раз смогли увидеться с Ельциным до кульминации событий?
— Это было на заседании Совбеза, там был [Виктор] Черномырдин (премьер-министр России — «Газета.Ru»), [Сергей] Филатов (глава президентской администрации — «Газета.Ru») и я, а от Верховного совета — [Юрий] Воронин (зампредседателя Верховного совета — «Газета.Ru»).
Заседание происходило по итогам переговоров в Даниловском монастыре.
Черномырдин, который представлял на переговорах президентскую сторону, доложил, что удалось выйти на компромиссы, но просил у президента полномочий, чтобы подписать документы. Но Борис Николаевич ответил, что ему юристы «уже объяснили, как выходить из ситуации».
Все замерли в ожидании, так как Ельцин впервые сказал, что у него есть выход из ситуации. Услышав о юристах, Филатов обратился ко мне и предложил изложить юридическую позицию.
Я приготовился ее изложить, но Ельцин посмотрел на меня через стол и совершенно спокойно сказал: «А что Степанкова спрашивать? Он же все равно скажет, как по закону надо».
Я внутренне напрягся, и мне стало обидно, что президент меня упрекает в том, что я живу по закону. А что он еще хотел бы от Генпрокурора? Потом, когда мы ушли с заседания, мне позвонил Филатов.
Он попросил меня не обижаться и сказал, что президент будет советоваться. Я был готов, что будет принято какое-то политическое решение, и я был готов помочь им облечь его в юридическое русло действующей Конституции, но после этого Совбеза я понял, что Ельцин готов к силовому решению.
— Какую реакцию указ 1400 вызвал в правоохранительной системе?
— Когда съезд возмутился тем, что он распущен, он привлек Конституционный суд, который признал указ неконституционным. Но и в суде голоса разделились — и это была демонстрация, что раскол был везде.
Раскол был и в прокуратуре, и в милиции, и в системе безопасности, хотя кэгэбэшники уже жили под новой аббревиатурой. И Ельцин тоже не был уверен, что он может опираться на все эти структуры, и ему хотелось многих там заменить.
Не надо забывать, что часть силовиков перешла на сторону Верховного совета — Виктор Баранников (министр безопасности России), Андрей Дунаев (заминистра МВД России).
— Когда вы расследовали дело ГКЧП, вы говорили, что власти пытаются оказать на прокуратуру политическое давление. В 1993 году вы испытывали такое же давление?
— Из нас во время расследования дела ГКЧП пытались сделать дубинку. Я говорил, что дело мы возбудим тогда, когда у нас будет ясная картина. А это произошло только тогда, когда Руцкой приехал к Горбачеву и увидел, что он изолирован и не давал согласия на эти действия. Только тогда я начал давать санкцию на арест гэкачепистов (речь идет о событиях августа 1991 года — «Газета.Ru»).
Подобное случилось и в 1993 году. Раз ты Генпрокурор и нам подотчетен, возбуждай дело. Мне тоже предложили выступить на Верховном совете, и пока я шел к трибуне, я услышал реплику Хасбулатова: «Вот сейчас Степанков нам расскажет, как он возбудил дело и когда будет арестовать президента». Однако я высказал сомнения о правомочности назначения Руцкого исполняющим обязанности президента.
Дело в том, что в тогдашней Конституции было сказано при каких случаях президент может быть отстранен от должности и кто его заменяет. Необходимо было выработать для этого легитимное решение съезда.
Я сказал, что мы находимся в политическом кризисе, и из него надо выходить политическим путем.
Зал загудел, Хасбулатов был тоже недоволен и пригласил моего зама, депутата Верховного совета Сабира Кехлерова, однако он не поддался на его уговоры. Тогда они приняли решение назначить спецпрокурором [Виктора] Илюхина (прокурорский работник, депутат ВС — «Газета.Ru»). Я его знал, мы вместе с ним вместе работали в союзной прокуратуре, и я ему объяснил, что у него нет процессуальных полномочий для ведения подобного расследования.
— Вы возбудили дело после попытки лидера союза офицеров Станислава Терехова захватить здание штаба вооруженных сил СНГ. Как вы оцениваете тогдашние действия радикалов?
— Конечно, вряд ли сторонники Верховного совета хотели каких-то жертв, но им надо было продемонстрировать активность. В окружении Руцкого и Хасбулатова было немало таких людей. Когда мы с Сергеем Степашиным (участник переговоров со стороны президента Ельцина — «Газета.Ru») поехали в Белый дом в последние дни сентября поговорить с Дунаевым и Баранниковым, там были бородатые грязные мужики с оружием. Они были настроены довольно жестко и — хотя со мной было два охранника — довольно громко говорили: «Давайте, тут положим их всех».
Мы хорошо знали Баранникова и Дунаева и хотели понять, зачем они в это влезли. Мы предложили им такой вариант — пусть остается охрана со штатным оружием, а все остальное оружие на складах, где были пулеметы и автоматы, они сдадут. Баранников и Дунаев согласились с нами и даже приняли наше решение поехать на встречу с Черномырдиным. Но когда они стали давать команду собрать оружие, те, у кого оно было, зароптали. Все дошло до Руцкого, и он сказал, что Степанкова и Степашина больше в Белый дом не пускать.
— У вас были хорошие отношения с Хасбулатовым. Вы не пытались поговорить с ним лично?
— Да, у нас были хорошие отношения, но психология человека в окруженном здании резко меняется.
Обстановка была тяжелая — вода была отключена, туалеты были загажены, кончались продукты питания — ничего не было, свет выключили, работали дизели, заседания проводили при свечах.
И вот, представьте себе человека, который считает — и правильно считает, — что он избран народом как депутат, избран съездом как председатель и он соблюдает Конституцию, на которую покушается президент.
И когда я приезжал в Белый дом, я понимал, что у них все сводится к противостоянию: мы тут, а там — враги, «ни шагу назад». Психологически они не были готовы к компромиссу. Руцкой пытался создавать впечатление, что скоро на помощь придут войска. А та сторона не понимала, что, загнав людей в угол, она не могла рассчитывать на переговоры.
— Какое впечатление на вас произвели танки, стреляющие по парламенту?
— Это было тяжелое зрелище, но не надо забывать, что страна у нас огромная, и в абсолютном большинстве регионов было такое мнение — пусть там, в Москве, разбираются между собой.
Ответственность за кровопролитие лежит на обеих сторонах. Когда эту черту перешли и прозвучали выстрелы, говорить, кто виноват в смертях — те или иные — было поздно. Мы много до сих пор не знаем, что там произошло.
Я знаю, что была история с одним воинским подразделением, которое один молодой офицер повел на защиту Белого дома. И когда их остановили, он застрелился. Были люди, которые возили продукты туда, и им в спину стреляли.
— Что случилось бы, по вашему мнению, если бы победу одержали сторонники Верховного совета?
— Я бы не хотел, чтобы победили сидящие в Белом доме люди, какими они стали после указа 1400.
Они очень изменились — в них была озлобленность загнанных в угол людей, и вполне возможно, что они пошли бы на месть.
Правда, надо сказать, что Борис Николаевич [Ельцин] тоже пошел на то, чтобы арестовывать людей указом президента России. Арестованных свозили на стадион, а я, как и многие, помню чилийские события (речь идет о событиях 1973 года, когда путчисты свозили сторонников свергнутого президента Сальвадора Альенде на стадион. — «Газета.Ru»).
И когда у меня возникла в голове эта параллель, меня поразило это больше, чем сам указ. Я дам команду своему прокурорскому работнику поехать на стадион, где хозяйничали [Александр] Коржаков (телохранитель президента — «Газета.Ru») и [Михаил] Барсуков (начальник Главного управления охраны — «Газета.Ru»). Он доложил им, что прибыл по моему поручению убедиться в законности арестов. Но вместо этого услышал фразу от Коржакова: «Наше терпение по Степанкову кончилось». После этого последовала моя отставка.
— Пришли ли мы к какому-то примирению спустя 25 лет?
— Я вспоминаю, как в одну из годовщин Октября — 1993, в студии собрали участников тех событий в программе Владимира Соловьева. Я тоже был среди приглашенных, и Соловьев рассадил людей согласно позициям, которые они занимали в то время. И на самой передаче, и в перерыве я увидел, что люди спустя годы сохранили непримиримые взгляды. Они до сих с достаточной жесткостью и жестокостью были готовы судить других. Это говорит о том, что раскол в умах и сердцах у участников этих событий сохранился на долгие годы.
