Цивилизация
На начальном этапе процессы, вызванные «Арабской весной», воспринимались в Вашингтоне оптимистично. Но довольно скоро стало очевидным, что число и характер охвативших регион вызовов будут иметь долгосрочные последствия: ближневосточные кризисы не позволяли США «отмахнуться» от этого региона без значительных для себя политических, финансовых, геополитических и репутационных потерь.
Зачем США Ближний Восток
Неблагоприятную среду для американского присутствия на Ближнем Востоке создают дезинтеграция государств, увеличение числа экстремистских группировок и радикализация части общества, а также изменение качества самих отношений США с этими государствами, которые на протяжении почти двух десятилетий воспринимались американскими союзниками в регионе.
На решение США о применении или неприменении силы в регионе во многом повлияла военная операция в Ливии. Если силовой сценарий в Ливии поддержали около 60% американских политиков и экспертов, то за прямое военное вмешательство Вашингтона в сирийский и йеменский конфликты выступали только 21% и 16% соответственно.
Например, в 2012 году по поводу Сирии американцы поддерживали введение дополнительных санкций и идею «бесполетной зоны» (60% и 59% соответственно), однако выступали против отправки туда войск (13%) или поддержки США антиправительственных сил (22%). В этом важный, хотя не единственный момент для понимания логики действий администрации экс-главы Белого дома Барака Обамы.
При этом Вашингтону ответственность западной коалиции за создавшийся в регионе хаос казалась неочевидной. Источником растущего числа исламистских группировок в США считали межплеменные противоречия, соперничество региональных держав и суннитско-шиитский конфликт.
Это не означает, что большинство специалистов по региону, как и само американское правительство, не признавали пагубного влияния иракской операции на становлении радикальных сил на Ближнем Востоке. Однако
эксперты исходили не столько из неправомерности вторжения как такового, сколько из усиления Ирана, ставшего следствием этого вторжения. То есть дальнейшая американская стратегия дополнилась необходимостью выработать дополнительные меры сдерживания Ирана и определение масштабов собственного присутствия в регионе.
Критики нерешительности Обамы были убеждены, что сохранить американское влияние в регионе на том этапе было необходимо и возможно, если бы президент был более готов применить силу. В основе этой убежденности — нежелание, или неспособность части американской элиты признать новые региональные реалии.
Они продолжали ориентировать руководство страны на единственно верное, с их точки зрения, решение — «вернуть» Ближний и Средний Восток Америке. Лишь единицы задумывались и открыто говорили, что Вашингтон уже не мог в одиночку управлять теми процессами, которые США сами и запустили — прямо или косвенно.
Перемены привели к тому, что Обама растерял доверие ближневосточных элит, а сами местные власти стали меньше верить в способность США защитить их. И хотя Вашингтон оставался самым влиятельным игроком в регионе, в глазах многих правительств региона американские власти не выглядели всесильными.
«Приход» России в Сирию и — шире — на Ближний Восток, способствовал дальнейшему развитию этой тенденции, но не был ее первопричиной.
Именно поэтому на тот момент кандидат в президенты Дональд Трамп обещал «закончить войну в Сирии, но воздержаться от государственного строительства в этой стране». Вторым по порядку, но, возможно, первым по важности для Трампа было стремление, «наконец, решить израильско-палестинский конфликт» — впрочем, стандартное желание президентов США последних десятилетий.
Трамп фактически поставил перед собой задачу вывести идеальную формулу «достаточного присутствия» США на Ближнем Востоке,
где при снижении союзнических обязательств Вашингтон сможет сохранить политическое влияние, необходимое для реализации своих интересов.
«Мозги» в погонах
Выработкой и координацией решений на ближневосточном направлении занимается подобранная Трампом команда офицеров в Совете национальной безопасности (СНБ). Почти все они после 2003 года так или иначе участвовали в разработке стратегии по борьбе с повстанческими движениями в Ираке. Практически вся эта команда в структуре СНБ состояла из коллег по военной разведке на тот момент советника Трампа по нацбезопасности Майкла Флинна.
Это были профессионалы, уважаемые в военных кругах, но мало известные широкой публике. По распоряжению Трампа и рекомендации Флинна в начале февраля 2017 года отдел СНБ по Ближнему Востоку возглавил отставной полковник американской армии Дерек Харви. Он же занял должность спецсоветника Трампа и координатора Белого Дома по Ближнему Востоку и Северной Африке. Именно ему ставили в заслугу точное изложение характера иракского повстанческого движения после свержения Саддама Хусейна и выработку механизмов по борьбе с последующим сопротивлением в этой стране.
Однако уже в июле Харви был уволен из СНБ: пришедший на смену Флинну новый советник Трампа по нацбезопасности генерал Герберт Макмастер стремился «очистить» Совет от лоялистов своего предшественника.
На место Харви был назначен отставной полковник Майкл Бэлл — до этого третье лицо в СНБ в ранге директора по делам аравийских монархий Персидского залива. Помимо военной службы в Европе, на Ближнем Востоке, в центральном аппарате Командования начальников штабов, в послужном списке Бэлла значится деканство в Колледже изучения проблем международной безопасности при Национальном оборонном университете.
Еще одной «жертвой зачисток» Макмастера стала Яэл Лемперт, возглавлявшая отдел СНБ по делам Израиля, Египта, Иордании и Палестины с мая 2014 года. Сохранить свою должность в СНБ при Макмастере удалось полковнику Джоэлу Рейберну — директору СНБ по Ираку, Ирану, Ливану и Сирии.
Знание «полковников Трампа» в СНБ важно для понимания психологии принятия решений по Ближнему Востоку.
Эти люди крайне болезненно восприняли действия Обамы в Ираке, считая, что именно он «потерял» эту страну, с одной стороны, позволив Ирану раскинуть по всему региону «сети вредоносного влияния», с другой, своим «бездействием» способствовал становлению террористической организации «Исламское государство» (ИГ, запрещена в России).
Объективность анализа «полковников Трампа» осложняется как минимум двумя обстоятельствами. Во-первых, их непосредственный опыт подсознательно ведет их по «иранскому» следу. Во-вторых, полученный мандат на ближневосточную политику они воспринимают как возможность вернуться на войну, от которой их оттеснили несколько лет назад.
Трамп желает видеть американскую стратегию противостояния этим угрозам более жесткой, наступательной — они готовы это обеспечить. Основанная нагрузка в этой связи ложится на «силовые ведомства», где главную роль играют Пентагон и ЦРУ.
Профит военных
Летом 2017 года на деятельность американской антиигиловской коалиции Конгресс выделил $1,3 млрд. Таким образом, был полностью удовлетворен майский запрос Минобороны США на подготовку и вооружение в рамках этого направления иракской армии и подразделений полиции.
Отношения с курдами стали отдельным и крайне сложным направлением для Пентагона. Сражающиеся с ИГ сирийские курды получают финансовые выплаты напрямую из соответствующего фонда Минобороны США. Несмотря на протесты Турции, эти выплаты пока не прекращены, хотя в конце прошлого года в Пентагоне заявили о начале процедуры «возврата» поставленного курдам оружия.
С иракскими курдами дело обстоит еще сложнее. Военное ведомство США имело годичный контракт с пешмерга на поставку оружия и выплату «зарплат» их бойцам, воюющим с силами ИГ. Однако после референдума о независимости Пентагон решил не возобновлять этот контракт, оставив курдов в этом регионе без прямой финансовой и военной подпитки.
В июле Белый дом также распорядился свернуть секретную программу ЦРУ по поддержке некоторых групп сирийской оппозиции, после того, как поставленные им вооружения оказались у проалькаидских групп («Аль-Каида» (организация запрещена в России), запрещена в России).
Проблема «утраты» американского оружия в Сирии и Ираке или его «попадания» спустя какое-то время «не в те руки» в последние годы приобрела угрожающий масштаб. В частности, из 1,45 млн единиц оружия поставленных американцами в Ирак и Афганистан более половины не имело «соответствующей отчетности» и «потерялось» в регионе со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Напротив, американское военное присутствие при Трампе растет: в третьем квартале (июль-сентябрь) 2017 года — на 33%. По официальным данным, около двух тысяч американских военных находятся сейчас в Сирии и 9122 — в Ираке. К этому нужно добавить неидентифицируемое число сил спецназа и, возможно, представителей частных военных кампаний.
На других направлениях, Пентагон наращивает военное сотрудничество с традиционными американскими союзниками — Саудовской Аравией, Израилем, Бахрейном. Специальная программа Пентагона финансирует десятки стран в мире, но на Ближнем Востоке ее главными бенефициарами при Трампе стали пять государств: Иордания ($138 млн), Ливан ($120 млн), Тунис ($31 млн), Марокко ($18 млн) и Оман ($12 млн). Кроме того, чтобы научить местных военных пользоваться поставленным оружием Соединенные Штаты дополнительно направили в эти страны в общей сложности 2,5 тыс. своих военных.
Наконец, Пентагон не только рассчитывает сохранить свое военное присутствие в регионе, но и четко обозначил намерение, увеличить в Сирии число своих «дипломатических и гражданских сотрудников» для восстановления поврежденной инфраструктуры и «администрирования международных финансов».
Разведчик и дипломат: главные «иранцы» Трампа
Показательными с точки зрения «сопряжения» стратегий борьбы с ИГ и сдерживания Ирана являются задачи и кадры, занимающиеся Ближним Востоком в ЦРУ. Однако на региональные и транснациональные подразделения управления возложена задача по осуществлению разведывательной деятельности и проведению тайных операций в соответствующих регионах мира, поэтому их количество и названия засекречены.
Из открытых источников известно лишь, что после 1997 года в разведывательном директорате ЦРУ из пяти территориальных отделов осталось три, включая отдел исследований Ближнего Востока и Южной Азии, покрывавший страны Ближнего Востока, Северной Африки и Южной Азии — Индию, Пакистан и Афганистан.
Война в Ираке сделала необходимым создание Отдела исследований Ирака. Исходя из своего видения главных угроз Америке, в июле 2017 года Трамп распорядился учредить в структуре Управления два специализированных центра — по Ирану и Северной Корее.
Таким образом повысился приоритет двух стран — Ирана и КНДР — для разведдеятельности США.
Новым координатором «иранских операций» в ЦРУ стал Майкл Д'Андреа. В разведсообществе США его назначение считали сигналом усиления конфронтации с Тегераном.
В пользу этой гипотезы говорят, с одной стороны, прошлый опыт Д'Андреа — «главный борец» с «Аль-Каидой» в ЦРУ, он был одним из разработчиков операции по выявлению и уничтожению лидера организации Бен Ладена, с другой — общая стратегия развития ЦРУ, принятая при Майке Помпео и получившая в узких кругах неформальное название «мускульная», «силовая» — с еще большим акцентом на шпионаж и секретные операции. Пожалуй, самым ярким фактом его биографии является то, что
Д'Андреа — практикующий мусульманин, принявший ислам еще в период службы «в одной из стран Ближнего Востока», где он также женился на местной мусульманке (где именно это произошло и кто его супруга официальные источники не сообщают).
Свой куратор данного направления есть и в Госдепартаменте — Брет Макгерк — спецпосланник президента США в глобальной коалиции по борьбе с ИГ. Макгрег, по сути, является главным американским дипломатом, координирующим все аспекты американской политики в отношении ИГ. У него также богатый опыт работы в Ираке — в 2012 году он даже был кандидатом на пост посла США в этой стране.
Уже чуть более восемнадцати месяцев — то есть еще со времен Обамы — Макгерк занимается продвижением контактов между саудитами с одной стороны, иракским правительством и некоторыми шиитскими группами в Ираке с другой. При Трампе это направление работы Макгерка стало важным элементом стратегии республиканской администрации по «наступательному сдерживанию иранской угрозы».
В то время как Госдепартамент под руководством Тиллерсона переживает серьезную «реконструкцию», ближневосточное направление пока является одним из самых дефективных. В частности, до сих пор не заявлены даже номинанты на должности послов США в Саудовской Аравии, Катаре, Египте, Иордании, Сирии и Турции.
Любопытно, что успешно конкурировать с Госдепом и другими традиционными институтами внешней политики США за влияние на принятие решений стал «институт», доверие к которому у Трампа несомненно выше, чем к остальным, — это его семья.
«Семья» по-американски
Еще в период президентской кампании зятю Трампа Джареду Кушнеру было поручено возглавить реализацию, возможно, главной для будущего главы Белого дома инициативы на Ближнем Востоке — арабо-израильское урегулирование. Трамп поставил своей целью добиться успеха на этом направлении, поскольку именно по этому вопросу его предшественников на посту президента постигала неудача.
Эта тема получает — в том числе и в России — гораздо меньшее информационное освещение, чем Сирия или Иран.
Однако под руководством Кушнера администрацией Трампа проводится большее число мероприятий и неформальных встреч практически со всеми ближневосточными лидерами.
В связке с Кушнером на ниве арабо-израильского урегулирования активно работает Джейсон Гринблатт, который с января 2017 года занимает должность спецпредставителя президента по международным переговорам и является советником Трампа по Израилю. Гринблатт выполняет регулярные поездки в регион с целью привести к общему знаменателю израильтян и ключевые арабские государства — ставку Вашингтон делает, прежде всего, на Саудовскую Аравию, Иорданию, и Египет.
Недавние кризисы внутри арабского мира — саудовско-катарский конфликт, ситуация вокруг премьер-министра Ливана Харири, блокада КСА йеменских портов и даже анти-коррупционная кампания саудовского крон-принца Мухаммеда — нашли много критиков в Госдепе и Пентагоне.
Дипломаты и военные по разным каналам обращались к властям КСА и ОАЭ с просьбой пересмотреть политику на этих направлениях, однако к своему удивлению узнавали, что подобная линия была согласована с администрацией в лице Кушнера.
Более опытным американским дипломатам подобный подход арабских стран – полагаться только на одного человека, игнорируя при этом другие институты – кажется недальновидным, как и сами действия Трампа, санкционировавшего такие отношения как способ и возможность получить от арабских партнеров необходимые уступки по различным вопросам.
Выстраиваемое на подобной основе «партнерство» оставляет большой простор для взаимных манипуляций контр-партнеров. В этом отношении опасения критиков за качество, глубину и адекватность внешнеполитических решений США на Ближнем Востоке небезосновательны.
Восточный пргаматизм
Сдерживание Ирана, целевое вовлечение в сирийский конфликт, наращивание военной силы и поставок могут, по мнению администрации, стать той самой формулой «достаточного вовлечения» американской политики в регионе. «Главная угроза» находится, как минимум, «под постоянным мониторингом», а в решении этого конфликта игнорировать американское присутствие не может ни один игрок — включая Россию. Американский ВПК при этом получает большие заказы, а у американской общественности нет ощущения, что администрация «отступает», как это было при Обаме.
Автор — эксперт Российского совета по международным делам. Полную версию статьи читайте на сайте РСМД.
