Цивилизация
— У вас сегодня на проспекте Сахарова пройдет митинг-концерт. Это будет последнее агитационное мероприятие перед «днем тишины». Расскажите немного об этой акции.
— Мы хотели провести — для нас самих, для людей, которые работают в штабе, для волонтеров — какое-то большое, хорошее, воодушевляющее мероприятие. Для власти кульминация кампании заключается в том, что они еще больше показывают себя по телевизору. У нас таких средств коммуникации нет, поэтому нужно событие, на которое пришло бы много людей в Москве, где можно пообщаться, поговорить, увидеть единомышленников. Появилась идея провести концерт. Потом, неожиданно для нас, многие музыканты согласились. «Ляпис» (белорусская рок-группа «Ляпис Трубецкой». — «Газета.Ru») совершенно бесплатно согласился выступить, они даже повесили заявление на своем сайте, очень хорошее, милое, — для нас это очень важно. Выступления нескольких музыкантов сорвались просто из-за графиков и коммерческих условий эксклюзивности. Все выступают бесплатно, для поддержки, — нам это очень приятно.
Мы заявили площадку на Воробьевых горах, но мэрия решила повредничать, а мы подумали, что не надо нам в этот раз бодаться и с ними три недели выяснять отношения. Решили согласиться на проспект Сахарова.
— Давайте вернемся к тому, как начиналась эта кампания. Сергей Собянин сказал, что хочет провести досрочные выборы. В общем-то он не скрывает, что собирается на них переизбраться. Какая роль в этом спектакле отведена вам, нравится ли вам ей соответствовать?
— На начальном этапе моей роли не было вообще. Они выбрали момент, когда Навального никакого нет вообще, потому что у него дело «Кировлеса», а еще он виртуальный персонаж, потому что не может собрать подписи муниципальных депутатов. Прохорова они отстранили через зарубежную недвижимость (миллиардер Михаил Прохоров отказался от участия в гонке, объяснив, что в отведенный период времени он не успеет переоформить зарубежные активы. — «Газета.Ru»). Подобрали себе комфортных конкурентов и пошли на выборы для того, чтобы чинно-благородно при низкой явке получить свои 70% и заявить, что «Единая Россия» вернула себе доверие населения. Мы этот сценарий сломали.
Мы изменили общественное мнение таким образом, что Собянин, который искал легитимности, просто понял, что никакой легитимности они не получат, если не пустят меня на выборы.
В их пьесе меня не было — мы просто пришли на эту сцену и сказали: «Мы тоже сыграем».
— Когда вас выпустили после «Кировлеса», вы сказали дословно: «Я им не какой-то ручной котенок или щенок, которого они сначала выкинули с выборов, а потом сказали: пусть будет участвовать». Вам не кажется, что именно так все в итоге и получилось?
— Да нет. Четвертого, пятого, шестого и, наверное, 26-го числа – я не помню точно, когда заканчивался сбор подписей, – они не хотели, чтобы я участвовал в выборах. Мне члены их же штаба рассказывали, как они там хохотали, когда я заявил, что иду на выборы мэра Москвы, потому что для меня муниципальный фильтр был непроходим. Им казалось, что денег я никаких не соберу и что никакой избирательной кампании, кроме трех постов в интернете, я вести не смогу.
Мы заставили их изменить этот сценарий. Мы же начали вести кампанию самыми первыми. Кубы ставили и листовки раздавали, еще когда собирали подписи муниципальных депутатов. С самого начала сказали, что мы сделаем огромный штаб, в котором будут работать тысячи волонтеров, и что если меня не зарегистрируют, то этот штаб будет вести избирательную кампанию за бойкот. И мы бы сделали это. Они поняли, что издержки совершенно другие.
Я не знаю, сожалеют ли они сейчас о решении пустить меня на выборы или нет. Но, судя по их паническим действиям, сейчас они, конечно, переживают на эту тему.
— Панические действия – это что, например?
— Все эти скульптуры, якобы «оскверненные волонтерами Навального», интервью Путина – задействовали главное оружие... заметка в «Известиях»: они распространяют слухи о том, что мы будем устраивать какие-то беспорядки.
— Вообще-то от вас этого ждут...
— Они не просто ждут — они рассказывают сказки про то, что у нас в штабе готовятся беспорядки. Пишут заказные статьи про то, что есть люди, которые готовят беспорядки. Опубликовали какое-то видео из бани: сидит кто-то там в бане и договаривается о проведении массовых беспорядков. Сначала Левичев занимался тем, что мочил меня, теперь они для этой роли Митрохина используют. Вся медийная машина направлена на наш штаб, потому что, с их точки зрения, это угроза.
— В социальных сетях на этой неделе широко разошлась запись выступления писателя Бориса Акунина, который сказал, что от того, сколько наберет Навальный, зависит, продолжатся ли репрессии, чем закончится процесс по «болотному делу», выпустят ли девочек из Pussy Riot, – это все его примеры. Меня всю кампанию не покидает ощущение, что ни вы, ни ваши избиратели, ни журналисты не очень понимают, кого на самом деле выбирают 8 сентября. Собянин и другие кандидаты ведут кампании по выборам мэра, а от вашей кампании складывается ощущение, что вы избираетесь и мэром, и президентом сразу...
— Прав Акунин.
Это кампания за выборы мэра, но по большому счету это кампания о том, сколько мы все можем занять политического пространства.
Эта кампания ровно об этом. Сейчас в политическом пространстве существует один Путин. Есть еще какие-то его сателлиты, которые от него кормятся. Но тут возникли какие-то люди, которые сказали: «Мы будем заниматься политикой, в том числе выборами, без телевидения, без кремлевских денег, опираясь на волонтеров. И мы сможем это сделать».
За нами в Москве есть сотни тысяч или даже миллионы людей, которые разделяют наши взгляды и убеждения. Сейчас вопрос в том, насколько мы сможем мобилизовать этих людей. Люди должны прийти на избирательные участки и нарисовать для власти новые красные флажки. По итогам возникнет новая конфигурация, в которой будет понятно, что можно делать, а что — нельзя, кого можно сажать, а кого – нельзя, сколько процентов можно украсть на строительстве дороги: 100%, как это сейчас с московским метро или любой развязкой, или меньше?! Вот об этом избирательная кампания. Она мэрская, но она могла бы быть президентской и какой угодно.
Это все о том, что люди наконец-то осознали: «Мы хотим новых правил. Сколько можно-то?!» У меня был ужин с бизнесменами – это поразительная вещь. Год назад такие встречи могли быть только подпольными, потому что все боялись. А сейчас люди из Сбербанка вставали и говорили, не боясь камер: «Я работаю в Сбербанке, а вечером стою на кубах Навального и раздаю листовки». Подходили инвестбанкиры и говорили: «Мы вот тоже на кубе стоим». Это важная штука.
Вот история с памятниками. Семья Высоцкого заявила, что они возмущены. Мы позвонили Никите Высоцкому, а он говорит: «Я сейчас еду на куб. Куб собираю». Я с ним даже не знаком, просто так обстоятельства сложились, что у сотен тысяч людей появился повод мобилизоваться, прийти и выставить новые правила игры. Если это случится, все поймут, что «вот она, оппозиция». Она не липовая, не фейковая — это люди, объединенные идеей и занимающиеся прямой политической деятельностью. Абсолютно независимые. И сделать с ними ничего не возможно. Нельзя их распустить, как «Гражданскую платформу», а мне, как Прохорову, сказать: «Тормозни и на год иди на дно». Это кампания про то, каким мы сами определяем свое место в политике.
— А ваши избиратели понимают, что речь идет об этом, а не о современных трамваях?
— Ядро сторонников понимает. Но это не такая простая вещь... Это сейчас главная вещь этой избирательной кампании: от того, смогу ли я объяснить или не смогу, многое зависит. Я пытаюсь объяснить, что мы говорим про дороги и ЖКХ, но речь не только об этом. Разговор о том, что «вы нас упрекали, что у нас нет конструктивной программы». Мы говорим: «Нам есть что предложить. Мы знаем, что надо делать. У нас понятная команда. Мы готовы занять это политическое пространство».
— При этом вы все-таки ведете сугубо городскую кампанию. И, когда видишь борца с коррупцией Алексея Навального рассуждающим про «современный двухсекционный трамвай» (это цитата), возникает ощущение явного несоответствия изначального образа этому посылу. Насколько вам самому комфортно в этой роли?
— Мне очень в этом комфортно. Я же не разделяю. Современный двухсекционный трамвай – это вопрос сугубо политический.
— Что-что?
— Абсолютно политический. Они говорят: «Транспорт. Мы потратим много денег на транспорт». На практике 48 млрд остается у департамента транспорта, 400 млрд идет в департамент строительства — и это все вбухивается в гигантские стройки, на которых все разворовывается. Моя ключевая политическая риторика строится вокруг борьбы с коррупцией. Это важнейший политический вопрос. Когда мы говорим про трамвай, про долю на общественный транспорт, про то, что не нужно вкладывать гигантские деньги в грандиозные проекты, а надо расширять капиллярную сеть и связность районов, – все это политические вопросы, которые между собой увязаны.
Текущие доходы москвичей весьма высокие: они находятся на европейском уровне. Бюджет города огромен. Но мы не получаем того качества жизни, которое должно порождаться этими доходами.
Качество жизни у нас убогое. И это политический вопрос.
А чем я занимался, когда боролся с «Газпромом»?! Когда я с «Межрегионгазом» боролся из-за того, что перепродавали газ по левым схемам.? Вся эта коррупция, все эти стройки и ЖКХ? Я всегда по большому счету занимался хозяйственными вопросами. Просто я никогда не лицемерил. И всегда говорил, что эти хозяйственные вопросы можно поменять, применив ключевые политические решения.
— Насколько возможно изменить систему в целом, будучи всего лишь мэром? Круг полномочий у него все-таки довольно ограниченный.
— А это не просто мэр. Это очень специальный мэр. Это мэр города, в котором живет 15% населения страны. Мэр города, у которого колоссальный бюджет. Мэр города, в котором принимаются все важные политические решения. Если в Москве меняется мэр города, причем меняется по желанию горожан, – Путин как раз понимает, как разумный человек, что все: политическая реальность поменялась.
— Ну хорошо. Представим этот дикий сценарий: вы выигрываете выборы…
— Почему «дикий»? Довольно вероятный.
— Ну хорошо, сбывается довольно вероятный сценарий — и вы становитесь мэром Москвы. Вам как главе региона предстоит встречаться с Владимиром Путиным. Как вы вообще себе это представляете после того, как называли его «главным жуликом и вором», давали ему оскорбительные личностные характеристики?
— Послушайте, огромное количество политиков публично или непублично, за спиной или не за спиной говорят друг про друга ужасные гадости. А потом все приходят и решают какие-то вопросы. Это политика. Это и в парламенте так происходит: на выборах идешь и размазываешь их всех, а потом в одном комитете сидишь и разрабатываешь законопроекты. Это нормальная ситуация. Я не буду брать назад никаких своих слов, но москвичи от меня хотят, чтобы я выполнял свои должностные инструкции, чтобы я взаимодействовал с федеральной властью, — я буду с ней взаимодействовать, не нарушая своих принципов и подходов. Это вполне возможно. Люди не становятся политиками того уровня, на котором находится Путин, если они не понимают этих элементарных вещей.
— То есть вы рассчитываете на понимание Путина?
— Нет, я не рассчитываю на понимание Путина. Я уверен, что Путин поймет: что если миллионы москвичей выбрали этого мэра, значит наступила новая политическая реальность, с которой он должен считаться. Слушайте, они же все друг друга ненавидят! Степень, с которой я не люблю Путина или Путин не любит меня, наверное, ничто по сравнению с тем, как они друг друга ненавидят все, в этой кремлевской банке мерзких клопов и пауков. И ничего — нормально сидят потом все вместе на съезде «Единой России». Мы выстроим новое политическое пространство. Но-во-е.
— Вы говорите, что это нормально, что это политика и все всегда так делают. Не кажется ли вам, что за время этой кампании вы слишком удачно перевоплотились в политика? Был такой веселый юрист, общественный деятель Алексей Навальный, который проходил по делу «Кировлеса». Теперь это расчетливый политик, прагматик. Вас за это многие упрекают — за очевидные политические шаги.
— Например?
— Ну вот история с этим согласием Путина на участие Собянина в выборах мэра. Андрей Бузин, ваш представитель в МГИК, за две недели до скандала писал у себя в фейсбуке, что он видел эту бумажку с согласием Путина и его подписью. Зачем вы все это начали-то вообще на пустом месте?
— Бузин вообще сам настаивал на том, чтобы мы подавали в суд. Это все очень важные вещи о процедурах. Они придумали муниципальный фильтр и ломают с ним комедию уже много лет. Через него они не пропустили кучу людей. Мне они тоже устроили эту сценку: сначала не пропускали, а потом пустили. Сами при этом свои же элементарные правила демонстративно не соблюдают. Ну что это такое — виза на бумажке «поддерживаю»?! Мы показали избирателям, что они презирают даже процедуры, которые они сами же и придумали.
— А, например, ответ на публичное обращение журналиста «Московского комсомольца» Айдера Муждабаева?
— Что я ему ответил?
— Ответ был просто хамский.
— Так он меня упрекает в том, что я слишком политик, или в том, что я хамлю, как блогер какой-то?
— Хамите в статусе политика.
— Раз в полгода ко мне приходит кто-нибудь и говорит: «Ты теперь не блогер — ты теперь политик». Каждый раз, когда я что-то заметное делаю. Это все ерунда. Я ровно тот же самый человек, который в 2007 году начинал все эти процессы против «Транснефти», а гораздо раньше делал Комитет защиты москвичей.
Я занимаюсь политической борьбой. Я занимаюсь ею в тех форматах, в которых ею удобно заниматься.
В рамках избирательной кампании я делаю то, что положено. Раньше мне бы даже в голову не пришло отвечать какому-то не известному мне журналисту, который мне что-то пишет. Но тут многие вещи ты вынужден комментировать, общаться с прессой больше, чем тебе хочется общаться.
— Вот у вас в программе есть такой пункт – ликвидировать цензуру в городских СМИ. При этом до сих пор вас не особо можно было назвать защитником свободной прессы…
— Меня?!
— Да. Коллеги, например, жалуются на то, что вы не являетесь слишком уж доступным политиком. Вот возникает вопрос: как человек, не доверяющий журналистам, сможет обеспечить свободу слова хотя бы на уровне городских СМИ?
— А я всегда считал, что журналисты меня очень любят... Первое: к сожалению, сложилось так, что единственный независимый политик в России, при этом находящийся в Москве, — это я, поэтому вся пресса без конца хочет брать у меня интервью. У меня нет ни времени, ни достаточного количества слов, чтобы давать интервью всем. Я являюсь самым открытым кандидатом. Я даю интервью три раза в день — все СМИ заполонены моими интервью, но, к сожалению для меня, я не могу удовлетворить даже 5% запросов об интервью: это тогда съело бы все мое время. Больше того, я бы хотел давать больше интервью. Я бы хотел дать интервью «Комсомольской правде» и «АиФ», но они у меня его не просят.
Сейчас, во время избирательной кампании, я даю много интервью. Между избирательными кампаниями я хотел бы заниматься своей схемой Якунина, а не отвечать на дурацкие вопросы про судьбу России.
— Еще известно ваше отношение к журналистам: мол, сдавайте пресс-карты и идите на митинги, бессмысленные люди. Вопрос: где гарантия, что, в случае победы на выборах, вы не захотите использовать журналистов в своих целях? Это к вопросу о цензуре в городских СМИ.
— Так в том и гарантия, что я считаю нормальным, когда у журналиста явно выражена политическая позиция. Ярко выраженная политическая ориентация СМИ – это нормально. Я только против заказных статей. Гарантией является то, что я сменю систему управления городскими СМИ. Сейчас есть этот Горбенко (вице-мэр Москвы Александр Горбенко. – «Газета.Ru»), есть система собственности, политические темники.
Я считаю, что городу не нужен телеканал «Москва 24», а если он и нужен, то там не должна быть зависимая от мэра редколлегия, там не должно быть какого-то Горбенко и всяких чиновничьих охламонов в совете директоров. Никакого кормления бессмысленных районных газет, которые существуют только для того, чтобы расхваливать действующего главу управы и мэра. Я не буду тратить на это деньги: это ненужно.
— Вам очень много вопросов задают по поводу мигрантов из стран Азии. Много было слов о том, что это несчастные люди, фактически попавшие в рабство к недобросовестным работодателям. Я не очень понимаю обещание ввести визы, звучащее от кандидата в мэры: решение ввести визовый режим с той или иной страной принимает федеральная власть.
— Это федеральный вопрос. Но когда вопрос введения визового режима поднимает мэр Костромы – это одно. Когда вопрос о визовом режиме по требованию миллионов москвичей поднимает мэр города, где живет 15% населения страны и 85% мигрантов, мэр, у которого есть право законодательной инициативы, я уверен, что точно можно будет заставить федеральную власть ввести визы. Тем более что под этим требованием подписывается большинство населения страны, не только москвичи. А я единственный кандидат, который поддерживает визовый режим.
— Есть еще один вопрос по поводу национальной политики. Визы вы предлагаете ввести для граждан стран Средней Азии и Закавказья. При этом раздражение у москвичей зачастую вызывают не они, а некоторые выходцы с Северного Кавказа. Вы говорили о том, что нужно запретить им танцевать на Манежной площади лезгинку. А я не понимаю, как можно запретить гражданам России что-то делать, например танцевать на Манежной площади...
— Если бы вы ходили на мои встречи с избирателями, вы бы знали ответ на этот вопрос. На 89 встречах с избирателями я примерно 80 раз ответил на этот вопрос. Когда люди говорят, что они недовольны миграцией, они в это понятие чаще всего вкладывают стреляющие дагестанские свадьбы, Северный Кавказ, Чеченскую Республику и все остальное. Здесь подход может быть только один: это граждане России.
Для того чтобы бороться с негативными проявлениями, нужен лишь одинаковый закон для всех. Вот не могут по российскому закону сидеть в «Президент-отеле» какие-то непонятные и бородатые чеченцы в тренировочных штанах и с пистолетами Стечкина и распугивать посетителей. Они не могут там находиться.
У нас же сейчас, когда есть три хулигана – русский, дагестанский и чеченский, – Уголовно-процессуальный кодекс действует по-разному в отношении каждого из них.
Берут чеченского и начинают выяснять: есть ли у него дядя в Чечне, не нарушит ли все это сложные отношения с Рамзаном Кадыровым. Поэтому существуют эти «дагестанские свадьбы»: каждый раз, чтобы с ними что-то сделать, полиции нужно согласование. Когда три одинаковых хулигана будут одинаково попадать в полицию и получать там по трое суток — вот тогда ситуация начнет меняться. Полиция при мэре Навальном к хулигану будет относиться как к хулигану, а не как к русскому, чеченцу и дагестанцу.
— А при чем тут лезгинка на Манежной площади? Это что, хулиганство?
— Когда мы говорим про лезгинку на Манежной площади, нужно в первую очередь перестать лицемерить. Мы говорим про конкретные примеры этой лезгинки, известные всем. Всякие малолетние чеченцы, которым их родители должны надрать уши, собирались через «ВКонтакте» идти на Манежную площадь и там всех задирать. В ответ на это русские начинают делать свои группы: «Ах они пошли танцевать? Пойдемте туда и будем их там гонять!» Потом они там устраивают драку. То, что происходит на Манежной площади, – это самое настоящее мелкое хулиганство. Это провокативное действие, которое происходит для того, чтобы задирать прохожих, провоцировать драки и скандалы. Все это неприемлемая ситуация, с которой мэр Москвы должен бороться. Пусть их забирают в полицию — полиция проводит с ними воспитательную беседу и отдает родителям, а родители пусть надирают им уши.
Одни и те же действия в разной ситуации отличаются по последствиям.
Просто загораешь в парке в купальнике – нормально. А если вы идете в купальнике или голая по метро, это ненормально. Это вызов и хулиганство. И вас заберут в полицию.
— Крайне удивительным кажется предложение нанять ЧОПы для охраны города. Понятно, что никаких полномочий у этих суперчоповцев быть не может: в программе у вас написано, что они должны будут «патрулировать улицы, следить за порядком», а в случае беспорядка вызывать полицию. То есть в итоге получается, что это все сколь смелое предложение, столь и бессмысленное. Довольно неразумная трата денег. Помнится, была уже идея с волонтерскими отрядами казаков с неясными полномочиями — над ними все смеялись...
— Это очень разумная трата денег. Такая практика применяется в Европе и США. Улица нуждается в патрулировании. Как и видеокамеры на улице, это превентивная мера. Если потенциальные злоумышленники знают, что улица просматривается, – это снижает число преступлений. Да, у них нет права никого арестовывать, задерживать, обыскивать, надевать наручники. Но они ездят, все снимают и быстро вызывают полицию. У них есть ясная инструкция, как контактировать с полицией, в каких случаях ее точно нужно вызывать.
— Вот вы еще предлагаете число видеокамер увеличить, хотя их и так много вроде бы. Зачем? Это все ведет только к дополнительному контролю за гражданами...
— Мы в Фонде борьбы с коррупцией (организация включена Минюстом в список иноагентов) одно время пытались изучить и обжаловать конкурс на несколько миллиардов рублей на установку видеокамер в Москве. Нам сказали, что этот конкурс секретный, это государственная тайна. Спустя пару лет выяснилось, что половина этих камер – муляжи, а половина не давала картинку нужного разрешения. Они просто украли эти деньги, поставили некачественные камеры, которые не могут считать номера машин и сфотографировать лицо. Есть города с положительным опытом использования камер — Лондон, Сингапур.
Да, граждане, конечно, могут испытывать определенный дискомфорт в связи с тем, что там все записывается. Но если мы на чаши весов поставим дискомфорт и важность снижения уличной преступности, то важность снижения уличной преступности все-таки перевесит.
— То есть безопасность все-таки важнее свободы?
— Свобода важна. Никто же не будет ставить у вас камеру в квартире. Камеру в лифте нужно поставить. Вы, когда возвращаетесь домой в два часа ночи, хотели бы знать, что в лифте есть камера и в эту камеру, возможно, кто-то смотрит. Например, тот же самый сотрудник ЧОПа. Конечно, любой нормальный человек хотел бы, чтобы в его подъезде висела видеокамера.
— Есть какой-то парадокс в том, что главный оппозиционный кандидат, по сути, предлагает усилить контроль над гражданами.
— Я не предлагаю усиливать контроль над гражданами. Я предлагаю принять те решения, которые принимаются во всех крупных городах, в том числе в странах, где вопросы свободы граждан ставят превыше всего, типа США или Великобритании. Видеокамеры везде, просто к этому нужно разумно подходить. Публичные пространства есть публичные пространства — пусть там снимается все.
— Вы неоднократно заявляли, что, по вашему мнению, второй тур выборов неизбежен. Эта тема очень агрессивно продвигается вашим штабом. Зачем? Вы как будто бы намеренно подогреваете разочарование своих сторонников в результатах выборов...
— Есть тренды:
есть безусловный рост моего рейтинга и безусловное падение рейтинга Собянина, поэтому мы говорим про второй тур. Мы верим в него и считаем, что он неизбежен.
— А что будет, если Собянин победит в первом туре?
— Мы хотели бы получить ровно столько голосов, сколько за нас проголосует москвичей. Если так случится, то ничего не будет.
— В смысле, если будут чистые выборы, то…
— Чистых уже не будет. Они уже нечестные по определению. Включи «Москву 24» — там в каждом новостном выпуске Собянин. Да они по Первому каналу повторили старый КВН — повторили его просто потому, что там Собянин выходил на сцену.
Да, выборы конкурентные, я конкурирую с Собяниным, но они ни в коем случае не честные.
При равном доступе к телеканалам Собянин не имел бы ни малейшего шанса. Но мы хотели бы, чтобы хотя бы подсчет голосов был честным.
Если будет честный подсчет, то все будет нормально. Невозможно вывести людей на улицы без причины, они просто так не идут. Они вышли 5 и 10 декабря не потому, что кто-то их призвал, а потому, что три тысячи наблюдателей рассказывали про то, как их выгоняли с участков. Потому что все было заполонено видео с фальсификациями, потому что все москвичи знали, что фальсификации были, и этим возмущались. Искусственным образом никакие беспорядки устроить нельзя. Но если наши голоса будут воровать – мы молчать не будем.
— И что будет?
— Я не знаю, что будет. Я же не знаю, какая у них там система фальсификаций, сколько они собираются набрасывать. Мы будем действовать адекватно ситуации, находясь в рамках закона.
— Коммунисты, например, тоже считают, что второй тур будет. Но только, по их мнению, Собянин будет соперничать с Мельниковым. Как вам такой расклад? Вы что тогда будете делать?
— Штаб каждого кандидата, естественно, пытается подбадривать себя, мобилизовать своих сторонников. Это нормальная ситуация. Но я уверен, что второй тур будет и его участником буду я.
— Сегодня заканчивается срок ознакомления защиты с протоколами по делу «Кировлеса». После этого дело уже уходит в областной суд и начинается процесс апелляции. То есть уже 9-го числа может быть назначена дата первого заседания. По-вашему, это случайно так получилось?
— Они просто сделали дату, которая поможет им накануне «дня тишины» иметь информационный повод, чтобы напомнить всем москвичам, сделать кучу репортажей про то, как Навальный украл весь лес, и про то, что на самом деле над ним висит приговор, поэтому бессмысленно за него голосовать. Это первый мотив. Второй мотив – они точно так же, как и мы, допускают «план Б» — считают второй тур очень вероятным и оставляют себе дорогу на случай второго тура. Мы знаем, что зачастую во вторых турах очевидные фавориты проигрывают. Они оставляют для себя возможность такими квазиправовыми методами меня выключить из гонки.
— У меня остался всего лишь один вопрос. Как себя сейчас чувствует кандидат Навальный? После «Кировлеса», после этой кампании и с возможной перспективой второго тура?
— Кандидат Навальный чувствует себя прекрасно. Это тяжелая работа, но очень интересная работа. Когда я прихожу в штаб, я вижу сотни волонтеров, и это самое воодушевляющее зрелище, которое только может быть. Я понимаю, что это очень большая ответственность — оправдать надежды этих людей, не разочаровать их, продолжать вести их за собой, вне зависимости от результатов выборов. Усталость есть, но она проходит. Надо просто лечь поспать.
— И много вам спать удается?
— Все же познается в сравнении. Я бы мог сейчас находиться в следственном изоляторе или в колонии общего режима, где у меня было бы много возможностей спать, но меньше возможностей давать интервью «Газете.Ru». Поэтому сейчас в любом случае я чувствую себя прекрасно.
