Цивилизация
Вот вы говорите: «Москва — жестокий и страшный город». А я вам отвечу: «Вы неправильно ее любите».
Сегодня на остановке ко мне подошла старая женщина.
— «Букашка» была?! Давно стоите?! — очень громко проорала она.
— Нет, я только подошел.
— Не врите, — проорала еще раз бабушка и уселась на остановке. Недовольная.
Почему она на меня накричала? Почему она уверена, что я лгал? Еще несколько лет назад я бы поломал голову, думая над этим, но сейчас… Сейчас мне от этого как-то спокойно на душе. Я знаю, что я дома, в России. На Родине, если позволите.
На днях материализовалась соседка.
— Не знаю, вас ли я сегодня видела днем, ведь все квартиранты для меня на одно лицо, — сообщила она, рассматривая выпирающее из кальсон достоинство.
Ей нужно было срочно узнать, не из моей ли квартиры так сильно пахнет гарью. Гарью нигде не пахло. Я прослушал очередную ее историю, а потом, сославшись на срочный звонок, закончил беседу.
Слякотное серое московское утро, наполненное вязким и тягучим воздухом. Отряхнув грязь с обуви, захожу в троллейбус.
— Что вы тут топаете? — стоит передо мной женщина, — что вы так прижимаетесь? — оборачивается, — не прижимайтесь.
Мне снова хорошо. Реальность и осознание ее как нельзя лучше приходит именно в Москве. Ты знаешь, тебя ненавидят, но делают это искренне. И эта искренность подкупает. Скажите, что для вас предпочтительней — неискренние, но приветливые или искренние, но ненавидящие? Для меня второе.
В троллейбусе я вдыхаю тлетворный запах московского увядания. И той самой пушкинской светлой тоской наполняются душа и разум.
Ничто не вечно. А Москва — с ее неприкрытой и искренней ненавистью, с пульсирующим в городском наземном транспорте старушечьем сердце — вечна.
Вы любите Москву? Эти помпезные сталинки вдоль Кутузовского, серые, желтые, бесцветные и такие же громоздкие каменные дома Садового. Они будто застывшие во времени воины, готовящиеся к роковому дню апокалипсиса. Здесь, присмотревшись в тревожные силуэты зданий по Яузской набережной, улавливая еле слышный, мерцающий «клекот» затухающих фонарей Басманной, ты понимаешь — все готовится к войне, к отражению какого-то неприятельского удара извне, к осознанию, что враг — это все, чем невидимые кварки наполняют бытие человеческое. «Словно самка спящего страуса» стоит она где-то в пустыне, страус ее давно не подает признаков жизни. Москва знает — сила, которая позволяет ей жить и насыщаться, — это ее ненависть.
Я спрашиваю: вы любите Москву? Может быть, ту самую, что, как вы считаете, сосредоточена в Третьяковке? Или в Артплее, куда вы с хипстерским видом ходите, выдавая себя за московских интеллектуалов?
Вы не ту Москву любите. Вы не теми тропами ходите. Грош цена любви, не имеющей настоящего адресата. Чтобы любить Москву искренне, нужно уметь искренне ненавидеть. Нужно, например, непонятно зачем оказаться в самое позднее время в трамвае, курсирующем от Чистых прудов до Университета… и слушать. Прислушиваться к электрическому стуку трамвайных линий, диалогам городских сумасшедших. Вы давно сбились с пути, прогуливаясь в парке Горького ласковым летним вечером с малиновым смузи в руках. Вы так и останетесь с замыленным взором, считая, что познали Москву.
Отражаясь в окнах «Шоколадниц», разбросанных по Садовому, мчится троллейбус. Выхожу на Курской, вижу свой трамвай. Бегу.
«Не беги, успеешь», — слышу звонкий женский голос. Добегаю, трамвай не тот. Нужен двадцать четвертый. Через некоторое время, ковыляя по рельсам, как черепаха, он появляется. Едем. Рядом садится та самая женщина. С лица не сходит блаженная улыбка, по виду ей лет пятьдесят. На следующей станции заходит молодой человек. Она обращается к нему:
— Я же кричала, не беги, успеешь. А он мчится как угорелый.
Стало понятно, почему на ней шляпка с пером и грязные калоши.
— Банк там, на улице Радио, очень хорошие женщины, обходительные, — слышится голос другой старой женщины.
— Девушки весьма приятные и тихо разговаривают, — повторила она еще громче, — я сейчас туда собираюсь.
Рядом с ней стоит пожилой мужчина и понимающе кивает головой. Но между собой они не знакомы.
— Совсем дурная стала, забываю как прислонить билет к турникету, — с тоской в голосе делится другая пенсионерка со своей подругой. Ее седую голову украшает розовый берет.
Трамвай продолжает свое медленное путешествие по зимней столице. И в эти минуты ее наполняет любовь. Своенравная, отвергающая тебя ударами по лицу, исцарапавшая в порыве ненавистной страсти твою спину острыми когтями, но дающая любовь тогда, когда ей заблагорассудится, Москва.
Я еду в общественном транспорте и понимаю — все кругом искренне и неподдельно. И любовь, и ненависть, и равнодушие.
