Цивилизация
В село Козыревск в долине реки Камчатки я приехал один. На месте познакомился с инспектором Ключевского природного парка Сергеем. Остановился у него дома. Он сдает кровати (400 руб. за сутки). В доме никого больше не было. Туристов тут немного: на вулкан Толбачик, который рядом, чаще едут напрямик из Петропавловска, в Козыревске не останавливаются.
В селе 80% — пенсионеры. Трудоспособных на весь Козыревск человек шестьдесят. Заготавливают лес. Воруют лес. Этим и живут. В магазинах Козыревска считают на счетах.
Как Толбачик стал извергаться, к селу потянулись медведи. Лезут к рыбакам. Выйдут на опушку, кричат, корчатся — просят рыбы. Им бросят гольца, они схватят да назад, в лес бегут. Вот вчера по селу ребята на мотоциклах гоняли медведя, развлекались.
День я отдыхал, готовился к походу. В селе явный матриархат. Мужики тут помягче, потише, помельче своих баб. Мимо прошел пьяный старик. Крикнул мне: «Хай, Гитлер!» (подумал, что я иностранец). Зашел во двор, а там на него жена накинулась. Комары мешают прогулке.
В Козыревске на реке Быстрой есть своя небольшая ГЭС. Электроэнергия — 3,85 руб. за 1 кВтч.
Сергей помог составить маршрут. Долго сидели над картами. Я решил обойти Толбачик, выйти к Ключевской сопке, оттуда спуститься назад, к селу. Ухожу дней на двенадцать. Сергей обещал подбросить до сопки Клешня. Договорились, что я заплачу ему за эту поездку 10 тыс. руб. Именно на этой сопке можно было увидеть извержение активного Толбачика. Выехать договорились в девять утра.
Дороги черные (пеплом заносит). Снежные вершины Толбачика и Ключевского прячутся в густых облаках; порой не разобрать, что — горы, а что — облака.
Повезло, облака разошлись. Вулканы — во всей снежной исполинской красоте. Совсем близко. Удивительно, что здесь устроился такой резкий подъем — от равнины к высотам 5 тыс. м.
Вечером ясно. Хорошо видна лавовая трещина на Толбачике — будто притаенные угли. Сколько же там лавы! Звезды яркие. Светясь, пролетают метеоры. Комары пропали. Тихо, прохладно.
Следующим утром выехали, как договаривались, в девять утра. Дорога через тайгу осталась от леспромхоза. Новых дорог после СССР не пробивают. Тогда ездили за вулканы брать лиственницу. В этих местах часто застревают: буксуют — дерн срывают, а под ним — жижа. В иных районах четырехметровый шест весь в глубь этой жижи уходит. Мост строили через Камчатку, так сваи на 40 м вбили, а там все равно песок. Здесь на речках много замытой техники.
Едем. Внедорожник «хайлюкс». Не лучшая машина для этих дорог. Друг Сергея купил себе по дешевке из Владивостока. Машина оказалась «тройником»: на ее документы были оформлены еще две такие же машины. Долго ходил по судам. Наконец признали его машину запчастями (чтобы он смог оформить собственность). Де-юре машины у него нет. Номеров тоже нет. Но здесь, в тайге, к этому придраться некому.
Дорогу перерезает река Студенка. Черная от вулканического песка. Сейчас Студенка помельче, можно переехать. Она часто кривит руслом. То шире, то уже. Геологи на ней искали какие-то пустоты. Тут вообще часто что-то ищут. За селом осталось много воронок: геологи взрывали. И скважину оставили. Искали неизвестно что, а нашли горячую воду. Местным хорошо.
Здесь раньше было много брусники. Брусничник любит открытые места. Пока лес рубили, ягодников много приезжало. Теперь все заросло, и брусника в тени толком не растет. Вдоль дороги — следы лосей, помет. Раньше на Толбачике пасли лосей. Да, было такое. Пролетела кедровка.
Сергей смеется. К ним как-то приезжал иностранец и рассказывал об американском национальном парке. Говорит, сел под дерево отдохнуть, а там, смотрит, трава подстрижена.
На Камчатку со всего мира прилетают охотники, рыболовы. Им нравится, что здесь можно охотиться на действительно дикого зверя (такой сопротивляется, борется, а не бежит к тебе, как это бывает в частных угодьях). Зимой туристы охотятся на медведей. Зимой тут бывает под минус 50. Снег местами лежит глубиной в три метра. Найдут берлогу, сунут туда видеокамеру на палке — проверят, есть ли внутри зверь. Выкуривают его — бросают тлеющую вату. Часто наперед вылезают недовольные медвежата.
Дорога разбита «Уралами», от них остались глубокие колеи. Ехать нужно по ребру. Если соскочишь, потом не выберешься. Дорогу эту будут выравнивать. На горе Шиш нашли золото. К ней и проведут новую дорогу (поверх старой). Лес тут молоденький. Черемуха-растопырщина, поломана — медведь ленивый, ломает и ест, не хочет тянуться. Скоро начнет боярку ломать.
Едем по старому руслу Черемоошной. Здесь было много глухарей. Они интересные: под одну самку подкидывают все яйца. Получается детский сад. Остальные ходят рядом, если что — изображают подранков, отвлекают от гнезда. Всех выбили. Поймали как-то браконьера. Он за день 24 штуки отстрелил. Спросили — зачем. А он: «Ну как... Они сами выходят на дорогу. Как тут не стрельнуть?»
Сергей служил во Вьетнаме в 1980 году. Рассказывает, как мучился там от местных паразитов. Крепко держит руль — машину трясет.
Когда началось извержение Толбачика, над селом загрохотало, от гор поднялось зарево. Позвонили вулканологам, спросили об извержении; те ничего не знали (при том что на вулкане держали сейсмодатчики, камеры). Вулканологи приехали; увидели, что на Толбачике все быстро стихло. Сказали, что извержение не повторится. Через два дня был новый выброс. В Козыревске дрожали стекла. Непрестанная канонада. Это было трещинное извержение, то есть лава исходит не из верхушки, а из боковины.
Дорогу раньше преграждал большой бугор: его после извержения 1974 года насыпал леспромхоз, чтобы мужики не ездили охотиться. Тогда на свежий теплый шлак сбежались тысячи зайцев. Белые комки на черном поле. В день по сорок штук выстреливали. Для развлечения. Сейчас бугор раскатали, и все же он остается небольшим препятствием. Впрочем, дорога прямая (рытвины закончились).
Нужно опасаться лосей. Могут броситься под машину. Друг Сергея в пришлом году сбил одного. Тот лось все жался на обочине, поглядывал на машину, а в последнюю секунду вдруг рванул вперед. Насмерть. Приехали лесники, охотоведы. Друг Сергея думал, что ему страховку выдадут; вместо этого получил штраф 50 тыс. Мясо бесплатно раздали в сады, школы.
Дорога уперлась в десятиметровую лавовую стену. Я вскарабкался на нее. Стена оказалась краем черного потока лавы. Отсюда хорошо видны Толбачик и сам поток (бугристая борозда вспоротой тайги). Лава сыпучая. На ощупь — пемза. Проплавленные камни.
Стену пришлось огибать по недавно прорубленному объезду — по корням, валежинам, оврагам. За шлаком иногда приезжают из деревни, собирают его себе на крышу вместо гравия.
Почва тут как пирог: поверх старого лавового потока нарастает дерн с лесом. Иногда встречаются провалы. Кекур — так здесь называют старую лаву, заросшую травой, кустами.
Выехали на пепельное плато. Здесь бы испытывать луноходы. Пейзажи в самом деле лунные. Уже виден сизый дымок прорыва — как от горящей купюры. Свернули на юг. Выехали к старым прорывам, окруженным мертвым, выжженным лесом (одни сухостои). Сергей рассказывал, как он в юности с друзьями собирал красивые белые кристаллики, дарил их родственникам, приезжим. Потом узнал, что это яд, хлорный газ или что-то в этом роде.
Мертвый лес постепенно зарастает мхом, иван-чаем. На шлаке видны мокрые следы от растаявших снежников. Здесь бывают пепловые бури. Всюду лежат обожженные валуны — как большой лошадиный навоз, как большая черная живучка. Другие камни — как обмытые комли, лежащие вдоль рек.
Сергей остался в мертвом лесу. Я поднялся в кратер 1975 года. Шел по сыпучему шлаку. Желтые, сизые прослойки. Сильный ветер давит в спину. От кромки взглянул вниз. Воздух ребрится. Здесь все еще горячо. Черный шлак перемешан с красной крошкой. На дне кратера пусто.
Отсюда хорошо видно, как на севере дымит Толбачик. От Южных прорывов поехали напрямик к сопке Клешня. Там остановились перед свежей лавовой рекой. Здесь мы с Сергеем должны были распрощаться. Договорились, что после похода я опять буду ночевать в его доме.
Еще до подъема к извержению я шел по полю черного шлака. На юге дымился Кизимен из Кроноцкого заповедника. Тут все дымится. Даже кратеры на Южных прорывах. Последнее извержение там было почти сорок лет назад, а стенки кратера до сих пор горячие, копни пальцем — и обожжешь его, брось на дно палку — и она загорится.
К прорыву Толбачика я шел по затвердевшему панцирю лавового потока. Карабкался, укрывал лицо от зловонных фумарол. Обжигал и царапал руки, задыхался в газовых потоках. Пахнет как на химическом заводе. Слезятся глаза. Жар чувствуется даже через ботинки. Дышать кисло. Специального снаряжения у меня не было. Ботинки, брюки, штормовка. Даже респиратора не было.
Лава шикает, гремит, алеет в трещинах под ногами. Жар от нее тянется на несколько метров. Застывшая лава складывается самыми необычными завихрениями. Тут можно угадать все части человеческого тела и не только. Боксерская перчатка, искореженная, разбухшая ступня, ломаные губы, печень, лица сказочных монстров, задыхающиеся уродцы, у которых изо рта — пар.
Поднялся к прорыву, но долго не решался подойти к кромке. Боялся. Задувает едким маревом — не продохнуть. Приходится прятать лицо в штормовке. Наконец решился. Шаг за шагом. Отбегал, когда из жерла разлетались лавовые ошметки. Огромные, размером с мою голову. Падают повсюду, совсем близко.
Наконец приблизился. Вышел на кромку — так, что дальше идти можно только на спуск. И теперь уж никакие газы и взрывы не могли меня спугнуть. Долго стоял завороженный. Смотрел, как из глубин земли хлещет огненная масса, тут же вливается в тоннель, из него расходится по всей долине предгорья. Захлебывающаяся мощь. Спустившись на следующий день к лавовым рекам, лавопадам, я узнал, что даже раскаленная лава тверда как камень (укрывая лицо от жара, ткнул ее трекинговой палкой). Пока я там стоял, куски лавы несколько раз подлетали ко мне, но я успевал отступить. Поначалу думал, что они могут ляпнуться мне на голову, как кусок теста или жидкой карамели. Потом понял, что они бы ударили меня, как раскаленный камень. Лава не жидкая, хоть и течет. Она — камень. До сих пор не могу этого понять...
Теплый едкий газ обдувает со всех сторон. В метре падают куски лавы. На голову сыплется мелкая черная крошка. Лавовые брызги большими блинами растекаются по стенкам кратера. Земля под ногами красная, желтая, зеленоватая. Все пахнет и выглядит ядовитым. Но уйти невозможно. Не могу даже глаз отвести от того, как неутомимо выхлестывается бесконечный лавовый поток. Тоннель тянет к себе. Вспомнил черную стену застывшего лавового потока (там, в лесу). Стоя на кромке жерла, понял, что все это разлилось отсюда, из этого тоннеля. И продолжает разливаться. Удивительно. Неодолимая мощь. Стихия. Ничто не остановит этот поток, пока он сам не прекратится.
Заставить себя уйти от извержения оказалось сложнее, чем подняться к нему. Впервые я чувствовал поражающую все сознание животную покорность. Ни одной мысли. Только смотришь на то, как всасывается в тоннель лава. Мне физически тяжело было отойти от кромки. Хотелось поставить тут палатку и всю ночь смотреть на извержение. В сумерках, когда чуть ослабли газовые потоки, успел сделать фотографии, заснять прорыв на видео (его можно увидеть ниже. — «Газета.Ru»). Ушел, когда стемнело.
Спускался потемну. Ориентироваться сложно. Шел медленно — боялся оступиться на корчавом лавовом поле. Начался дождь.
Ночевал возле застывшего лавового потока. Капли выстукивали по тенту палатки. Не мог уснуть. С утра начнется поход, мне нужно было отдохнуть, и все же я не спал до поздней ночи. Я вспоминал увиденный тоннель в прорыве Толбачика. Такое запомнится на многие годы...
