Цивилизация
— Томас Эдисон уже давно стал неотъемлемой частью американской мифологии, чем было вызвано решение пригласить на его роль Бенедикта Камбербэтча — символ современной кинематографической Британии?
— Представить себе другого Эдисона в современном кино трудно — сегодня образ интроверта, социопата и интеллектуала в кино занят Камбербэтчем. Начиная с Шерлока Холмса, он один за другим играет подобных героев. Остальных персонажей нашего фильма играет полный набор супергероев, будто Мстители собрались: Человек-паук, Майкл Шеннон играет, Николас Холт.
— Раз вы упомянули о комиксах, скажите, как вы относитесь к недавней критике в адрес Marvel со стороны Мартина Скорсезе, который выступил генеральным продюсером «Войны токов»?
— Он по-своему прав. Но я думаю, что зритель вправе выбирать сам, какое кино ему смотреть. Фильмы по комиксам сейчас вышли из фанатской ниши, выросли в огромную индустрию. И я уверен, что они переживут свои взлеты, свои падения, а затем дадут место новому тренду, а сами вернутся к своим поклонникам.
— Эдисон изобрел свою версию кино одновременно с Люмьерами, но мы помним их, так как эдисоновский кинетоскоп был предназначен для индивидуального просмотра, а кинематограф Люмьеров — для общего. Однако с появлением home-video в 1980-х в академической среде все чаще стали говорить о необходимости пересмотра заслуг Эдисона. Кажется ли вам актуальным подобный ревизионизм как пионеру screenlife-формата?
— В том, что Эдисон изобрел кинематограф для индивидуального просмотра, скрыто само его мировоззрение — он был индивидуалистом. Что касается переосмысления изобретений Эдисона, это касается и формата кино, и электричества.
Он не проиграл в этой войне, он просто отступил, как Кутузов, на заранее подготовленные позиции, сдал Москву, чтобы потом устроить Березину. Потому что, если вы посмотрите на то, чем вы пользуетесь сегодня, тот же мобильный телефон или компьютер, они работают на постоянном токе.
Переоцениваем мы и заслуги Теслы — например, беспроводная передача электричества, которую пытался продвигать Никола Тесла. Сейчас это стало реальностью. Это говорит о том, что наработки всех участников «Войны Токов» сейчас живут параллельно, периодически то одна, то другая технология становится более популярной. К слову, вот в кино индивидуальный просмотр сегодня доминирует, и это связано с мобильными телефонами.
— Прорывные идеи Эдисона часто разбивались о его же хитрость и жадность — он придумал индивидуальный просмотр видео ради больших заработков и проиграл Люмьерам, он сделал ставку на брендирование и черный пиар и проиграл Вестингаузу. Тем не менее, именно его методы доминируют сегодня. Мы догнали Эдисона или наоборот – перестали сопротивляться его соблазнам?
— Я не думаю, что он рационально планировал эту войну. Эдисон просто не мог быть другим и по-другому вести себя не мог. Он был эгоистом, провинциалом, который стремился покорить мир. Его характер и обстоятельства его жизни превратились в мировоззрение, мировоззрение превратилось в изобретения. Поэтому он олицетворяет собой чаяния простого человека, а его идеи были популярны и так быстро распространялись и распространяются.
На самом деле я хотел сделать фильм про Теслу. Искал сценарии, читал книги — и не мог найти историю, не понимал, как про него рассказать. Потому что Тесла — гений, сумасшедший, про которого невозможно рассказать так, чтобы вы могли ему сопереживать, потому что он слишком непохож на нас, на зрителя.
А Эдисон как раз человек. Он — идеальный герой для фильма, потому что он такой же, как зритель, все его открытия совершены усилием воли, страстью. Такие герои-инноваторы живут и сегодня – Илон Маск, Сергей Брин, Павел Дуров.
— Какую роль играл Мартин Скорсезе в производстве фильма?
— Зная, что Харви Вайнштейн любит вмешиваться в творческий процесс, — часто это эффективно, а иногда деструктивно, — в договор с режиссером был внесен пункт о том, что в случае разногласий последнее слово остается за учителем режиссера – Мартином Скорсезе.
На финальном этапе в связи со скандалом вокруг Вайнштейна фильм оказался на полке, работа над ним была остановлена. Но так как картина была уже предпродана во многие страны, новые правообладатели решили просто разослать ту версию, которая была в тот момент. Наша задача была – закончить фильм и мы нашли этот пункт в контракте, по которому Скорсезе заявил, «вы не имеете права называть фильм завершенным, он не закончен, закончите – тогда я разрешу его выпускать». И те, у кого были права, были вынуждены следовать букве договора, а значит — выделить средства и помочь нам, как творческой команде завершить фильм.
— Какие мысли посетили вас, когда вы узнали об обвинениях в адрес Вайнштейна?
— Я считаю, что назвать человека виновным может только суд. И информационные войны, которые позволяют обвинить и уничтожить любого, даже невиновного человека без суда и следствия — это очень опасная тенденция сегодняшнего мира.
Когда я узнал об обвинениях в адрес Харви Вайнтштейна, я размышлял не над вопросом: правда это или неправда. Меня больше интересовало, почему так много людей обвиняет человека через средства массовой информации, а не через суд.
Вот что меня больше всего волновало и волнует. На месте Харви Вайнштейна может оказаться каждый из нас. И у нас есть примеры из истории нашего государства, когда людей миллионами осуждали, не разбираясь.
— Вы считаете, возможно, чтобы такой процесс произошел в России?
— Я надеюсь, хотя могу ошибаться, что у нашего общества есть стойкий иммунитет к лишению человека права на оправдание. У нас есть очень серьезная прививка — события 1937 года, когда людей легко обвиняли и в результате человек и его семья теряли все, даже саму жизнь. Мы пережили 20 лет репрессий и кровавого хаоса, и сейчас наше общество настороженно относится к обвинениям, пока не убедится, что они правдивы. Мы не доверяем нападкам, и когда много людей атакуют одного – мы на стороне того, кого атакуют, такая у нас привычка.
— Вы говорили, что с процессом Вайнштейна рухнула «вавилонская башня Голливуда» и на смену эре кино придет эра мультиплатформ. Не могли бы вы объяснить, что именно имеете в виду и почему этот процесс оказался завязан именно на Вайнштейна?
— Это гипотеза, домысел. Платформы живут и развиваются за счет привлечения новых подписчиков. Можно проследить как меняется стоимость акций этих компаний-платформ, если фильм побеждает на каком-либо большом фестивале. Но на пути к этим наградам всегда стоял Вайнштейн. И когда он исчез с поля боя, у всех появился большой шанс. Ну это домысел, шутка. На самом деле, Вайнштейн — олицетворение независимого продюсерского кино, когда один человек берет на себя риски: принимает решение и производит фильм.
А платформы совершенно по-другому мыслят. Для них кинопроизводство — это фабрика. Платформы, как корпорации, хотят и вынуждены управлять процессом создания своих фильмов.
Помните, когда не было антимонопольного регулирования, студии были сами и производителями, и дистрибьюторами контента. И только потом закон запретил студиям владеть кинотеатрами. Примерно тот же самый процесс сейчас происходит в онлайн-дистрибуции.
Я думаю, будет закон, по которому производитель контента не сможет доставлять его потребителю чтобы избежать монополии. Как, например, Netflix – он покупает сценарии, потом производит фильмы, выкладывает его на площадку, сам продвигает, сам продает. Это монополия.
— Знакомы ли вы с отчетом Счетной палаты о проблемах Фонда кино?
— Очень поверхностно.
— Кажутся ли вам обоснованными претензии к непрозрачности системы распределения госсубсидий и обвинения в выводе рядом компаний полученных средств в офшоры?
— Я могу только теоретизировать. Четыре года назад я был членом экспертного совета, но сейчас таковым не являюсь, поэтому не знаю, как это происходит сейчас. Но когда создавался Фонд, это была правильная система, потому что она смогла запустить механизм кинопроизводства. На одну площадку были приглашены продюсеры и компании, которые уже много лет системно производят фильмы. И им было дано право экспертизы – какие проекты поддержать, какие отклонить. Это была рациональная система, механизм сработал, появился «Базелевс», сильно выросли «ТриТэ» и «Дирекция кино». Было запущено много хороших проектов. Что касается незаконного использования средств — мне нечего комментировать. Это вопрос юридический.
— Какие впечатления оставил у вас разговор с Юрием Дудем?
— Знаете, уныние. К сожалению, разговор с Юрой вышел корявый, я ничего интересного для себя в нем не обнаружил. Вопросы, которые мы обсуждали, мне уже пять лет задают на каждой конференции, например, «Почему много рекламы в кино?».
Я отношусь к Юрию с большим уважением, думаю, что будет еще возможность поговорить о чем-то более интересном, чем количество продакт-плейсмента в фильмах.
Фильм Альфонсо Гомес-Рехона «Война токов» выйдет в российский прокат 5 декабря.
