Цивилизация
— В этом году ты попала в список номинантов театральной премии «Золотая маска» за музыку к спектаклю современного танца «40» (постановка Ольги Тимошенко и Алексея Нарутто), расскажи, пожалуйста — о чем он?
— В этом спектакле есть несколько смысловых слоев. Все зависит от того, с какого ракурса смотреть. Зритель, который впервые сталкивается с подобного рода постановками, зачастую воспринимает танец Леши и Оли как историю взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Но на самом деле гендер в их движении не всегда играет какую-то смысловую роль. Если говорить в общем — это «попытка» смириться с тем, что все конечно, это переживание утраты близкого человека и одновременно с этим рождения нового.
Хореографы — как инициаторы этой работы — пытаются с помощью техник современного танца выйти за пределы тела, своих возможностей, нащупать этот момент до и после. Получается своего рода новый шаманизм. А я с помощью звука поддерживаю этот ритуал. Одновременно с этим, в тексте их хореографии есть множество отсылок к сохранившимся в повседневности мифам о жизни и смерти.
— До этого ты уже занималась звуковым сопровождением немого кино — у тебя есть какие-то свои методы для работы над саундтреками, или музыка к этому спектаклю была для тебя экспериментом?
— Когда четыре года назад поступило предложение озвучить немой фильм «Дети века», у меня совсем не было опыта. Но мне захотелось попробовать, проверить — смогу ли я вообще таким заниматься. Одно дело — когда ты свободный художник, делаешь, что хочешь, и совсем другое — когда есть определенные рамки — стилистические, сюжетные, а еще временные. У меня нет академического композиторского образования, из-за чего я раньше, да и, наверное, до сих пор комплексую. По образованию я журналист. Но со временем заметила, что принципы построения композиции в тексте, изображении и звуке очень похожи.
— Можешь рассказать, как именно протекала работа над этой музыкой?
— Оля и Леша предложили мне сделать звук для спектакля, когда вся хореография была готова. И даже был один показ на зрителя. В качестве саундтрека они тогда пустили фоном зацикленную запись шагов и хруста снега, которую сами вырезали из какого-то трека. Мне понравилась эта идея, и я решила ее развить.
Мне показалось, что для этой постановки нужно что-то абстрактное и репетитативное. Я взяла рекордер и отправилась искать снег — это было не так просто найти в апреле. Но я нашла какой-то сугроб в Сокольниках, и как следует в нем потопталась. А дальше уже резала записанный материал на фрагменты, накладывала разные эффекты, и составляла коллаж под видео, снятое на репетиции.
— При этом, церемонию вручения «Золотой маски» ты пропустила, готовясь к презентации саунд-арт проекта на основе химических реакций. Расскажи про него подробнее, пожалуйста.
— Да, я не пошла на церемонию, чем очень удивила своих друзей.
Но этой весной у меня был не просто «пожар в аду» по количеству проектов, а какая-то следующая стадия, для которой я еще не придумала название. В тот вечер передо мной встал выбор: отправиться на светский раут и завалить диплом или поехать, купить недостающие детали и все-таки закончить свою работу.
Защита была на следующий день, 17 апреля. Она прошла успешно, а после я отправила свой проект на конкурс ВДНХ «Взлет» и выиграла. В феврале 2020 года у меня будет персональная выставка с этой работой в павильоне «Космос».
Проект называется «Спланированные случайности» — в нем колебательная химическая реакция Бриггса-Раушера управляет звуком. В своих первых медиа-проектах я работала с телесными данными и придумывала различные сценарии перформансов и инструменты, которые могли бы вовлечь слушателя в импровизационный музыкальный процесс. Но потом мне захотелось уйти от прямого контакта со зрителем и переключиться на создание звуковых систем, способных работать автономно, без моего участия, а я сама могла бы занять позицию слушателя и наблюдать за ними.
Для меня в творческом процессе самое интересное происходит в тот момент, когда что-то идет не так, или случаются ошибки. Поэтому я так люблю импровизацию и ощущение, когда не знаешь, что ждет тебя дальше.
С одной стороны — понятно, как именно протекает химическая реакция: раствор периодически меняет цвет, а его температура увеличивается, и эти параметры можно синхронизировать со звуковыми и таким образом манипулировать процессом. С другой стороны, химическая реакция привлекла меня своей непредсказуемостью. Нельзя сказать точно, сколько времени она будет длиться, какой будет амплитуда колебаний, на это влияет куча внешних факторов.
— Какие были первые шаги в работе над «Тревожным опытом»?
— Сначала я разрушила все, что было до, а потом начала строить заново. Последние несколько лет в моей жизни был какой-то тлен. То есть формально все было хорошо, но я почему-то не получала никакого удовольствия от происходящего. Перед каждым выступлением у меня болело горло, каждый день после работы я ехала домой с жуткими болями в животе. У меня была соматическая депрессия, но тогда у меня и мысли не было пойти к психиатру. Настолько привыкла к тому дискомфорту, в котором находилось мое тело, что мне стало казаться это нормальным.
Настоящий пожар начался на занятиях по импровизации и современным танцам. Впервые столкнувшись там с реальностью, я поняла, что больше не могу врать себе и нужно срочно что-то менять. И перемены были радикальными. Я уволилась с работы и со всеми вещами уехала домой в Великий Новгород. Каталась на велосипеде, встречалась со старыми друзьями, ходила к психологу и на студию. В тот момент я написала основную часть песен. Но мне не хотелось выпускать еще один фортепианный альбом и собирать новую группу.
Устав от поиска компромиссов с другими музыкантами, решила сделать все сама. Стала думать о том, как все это может звучать. И этот вопрос привел меня в школу Родченко, а затем на курсы к Антону Маскелиаде. Весь процесс в итоге занял 4 года. И сейчас я получаю огромное удовольствие от композиторской работы и могу писать музыку где угодно, когда угодно и как угодно. Больше всего мне нравится это делать ночью в поезде.
— Некоторые песни ты записывала, что называется, «в поле» и звуки городской среды играют на нем важную роль. Как ты думаешь, чем бы отличался альбом, если бы ты не пошла на это?
— Чаще всего я слушаю музыку в наушниках по дороге на работу. Сквозь них проникают звуки окружающей среды. Иногда они очень интересно попадают в песни. Например, в метро аккорд, сигнализирующий о прибытии поезда может попасть в тональность трека или интересно вписаться в ритм. И был момент, когда я стала сомневаться: нужно ли добавлять в запись шумы, потому что к ним могут примешаться еще и реальные звуки города, и получится… слишком много всего.
Но в итоге решила их оставить, потому что они создают нужный мне контекст.
Я хочу, чтобы этот альбом воспринимался, как история некого пути, путешествия, как диалог с городом, плюс для меня важны локации, которые я с помощью этих шумов обозначаю. Например, трек «Сам не свой» я сначала хотела назвать «7 минут до метро». За это время я успеваю так загнаться, так уйти глубоко в себя и свои мысли, что возвращаюсь в здесь и сейчас, только, когда какой-нибудь промоутер навязчиво пытается вручить мне свой спам у входа на станцию.
— Одним из важных вдохновений ты называешь современный танец. Как телесный опыт и его переосмысление отражаются на твоей музыке?
— Погружение в современный танец вдохновило меня не только на альбом. Попутно родилось еще несколько медиа-проектов. В одном из них, «Heart Hard Beat», я превращаю пульс зрителей в реальный бит. Другой проект «Внутренний ребенок», который мы сделали в соавторстве с Ирой Новичковой и Максимом Ивановым, дает возможность представить, что слышит младенец, находясь в утробе матери. Этот объект — силиконовый живот, начиненный разными микрофонами, можно увидеть сейчас на выставке «Тело: цифровые границы» в «Электромузее».
— На концертах ты скидываешь кожу, в музыке разрушаешь границу между живым и искусственным звуком, а на самом альбоме есть песни о Петербурге, Москве, Омске и, внезапно, Дели. Что становится видно с такой высокой точки обзора, когда снимаются основные границы?
— Да, в принципе все мне кажется, и так понимают, что мы живем в «Невроссии». Мы создали вокруг себя огромную кучу мусора — реального и информационного и теперь страдаем. Технический прогресс разогнал темп нашей жизни до таких скоростей, к которым наши тела не были готовы или еще не адаптировались, а мозг едва ли справляется со всей информацией.
Весь этот пластик — он от чего? Нет времени готовить завтрак - куплю готовую порционную еду в отдельной упаковке и еще кофе с собой. Опаздываю на работу - возьму такси. Все на пределе, у всех горят сроки, всем нужно все срочно и вчера, все куда-то торопятся, но по факту стоят в пробке.
Мне кажется, что нужно думать не только о том, как сортировать мусор и перерабатывать пластик, а о том, чтобы этого мусора в принципе не возникало. Его будет гораздо меньше, если просто замедлить жизненный темп до нормального — чтобы было время и выспаться, и еду себе приготовить и потом эффективно поработать и возможно, для этого будет достаточно четырех часов, а не восьми. И кстати, я выяснила, что в пределах города на велосипеде можно передвигаться быстрее, чем на общественном транспорте, а с учетом всех пробок - быстрее чем на машине.
— В 2013 году ты выступала на фестивале в поддержку политзаключенных «Рок-Узник» — важна ли для тебя сейчас тема политики?
— Когда-то я ушла в музыку, чтобы дистанцироваться от внешнего мира и политики. Но со временем даже во внутренняя Монголия (зачеркнуто) Ohmsk превратилась в какой-то ад. Молчание больше не золото.
Презентация альбома «Тревожный опыт» пройдет 2 июля в клубе «16 тонн» в Москве.
