Цивилизация
Место действия
— Писатели всегда работали для театра, но сейчас прямо тренд — прозаики пошли в драматурги. В вашем случае — что привело вас в театр?
— Я не могу отвечать за всех, отвечу за себя. В моем случае вдохновляющим стал пример пары — поэта Андрея Родионова и драматурга Катерины Троепольской, которые буквально на глазах совершили экспансию из литературного мира в драматургический: написали несколько пьес в стихах и продолжают работать в этом направлении. Я же прозаик — соответственно, решил попробовать написать пьесу.
— Поэтам стало тесно в российском литературном процессе?
— Не могу сказать, что лично мне тесно. Но более широкого поля — хочется, конечно. Я человек совершенно не театральный и в этом виде искусства разбираюсь плохо. Однако благодаря своим друзьям я стал ходить на спектакли — и видеть, как там горят глаза у людей.
Если коротко — в театре есть то, что называется словом «движуха». Движение вперед, одним словом.
— Обычно для смены жанра или вида искусства у творческих людей бывают личные побудительные мотивы — или события. У вас было что-то подобное?
— У меня не было никакого такого спускового крючка. У меня просто в какой-то момент возникла идея —
странный допрос в полиции, где полицейские были бы совсем не такими стереотипным «ментами», какими мы привыкли их видеть.
И вот эта идея варилась в голове, варилась года три — и постепенно превратилась в пьесу. А жизненного впечатления в основе — не было. И таких «ментов» я не видел. Среди них, я думаю, есть самые разные люди — в том числе, наверное, и такие, как у меня в пьесе.
— Почему ваш человек — из Подольска? Это усредненный город-спутник большого города — или в Подольске для вас есть что-то специфическое?
— Ну как вам сказать. С одной стороны, да — человек из небольшого города приезжает в мегаполис. Но с другой — Подольск город совсем немаленький, после присоединения к нему Климовска там живет более 300 тыс. человек (он до последнего времени был самым крупным городом Московской области). Город, у которого есть самость и есть идентичность. В котором, скажем так, есть что посмотреть — а не одни только ряды одинаковых домов.
Там есть красивые места, которые ни с чем не перепутаешь, — например, квартал с конструктивистской застройкой. А при этом у него почему-то имидж фабричного города.
Вот на противоречии между этим имиджем мрачного фабричного города и реальностью, которая открывается при внимательном взгляде, я и хотел сыграть.
— У вас была серия журналистско-писательских очерков о повседневной жизни небольших городов, таких как тульский Новомосковск или кемеровский Прокопьевск. Подольск для вас — из той же серии?
— Не совсем так, у меня с этим городом имеется вполне конкретная личная связь. Я некоторое время жил рядом с Подольском — в небольшом поселке Быково. И часто туда ездил — интернет тогда был по карточкам, а в нашем поселке они не продавались, мне приходилось прочесывать весь город в поисках. Так вот, что для меня еще важно — в Подольске последние годы прожил мой друг, к сожалению, уже покойный музыкант Анатолий Монахов. Я часто навещал его во время болезни, а потом поселил своего заглавного героя в одну с ним пятиэтажку (улыбается). Так что мне есть что сказать об этом городе.
А что касается того, встраивается ли Подольск в эту мою галерею, — то да, встраивается. Я выбирал города для очерков не по величине, а по другому принципу — это должны быть места, в которые мы никогда не поедем, если у нас не будет там дел.
Их повседневность, их ритм жизни, способ жизни, характерные типажи — вот что меня интересует в первую очередь.
— В Подольске другой ритм жизни?
— Да, конечно. Там жизнь течет совершенно иначе, чем в Москве. Представьте себе пластинку, которая крутилась на 78 оборотов — после приезда туда ты скоро начинаешь чувствовать, что жизнь переключается на 45.
— Можно ли сказать, что конфликт в вашей пьесе строится на противоречии этих образов жизни, на разнице жизни внутри МКАД и за Кольцевой автодорогой?
— На противоречии? Вот уж не знаю. Некая сущностная разница есть, и она, конечно, отражается. Но пьеса не совсем про это, конечно.
Слово и сцена
— Все писатели, когда видят свои произведения, представленные в театре в лицах, потом рассказывают о сильных переживаниях, связанных с этим, — не однозначно позитивных, зачастую очень противоречивых. В вашем случае как было?
— Ну, это сильное впечатление, действительно. Когда ты пишешь, театр происходит у тебя в голове. А потом ты приходишь на спектакль и видишь, как все, что ты писал, начинает оживать и наливаться жизнью. Это необычайное ощущение. Я бы назвал это словом «трепет».
— Говорят, раньше драматургов не пускали на репетиции, чтобы не мешали работать своими переживаниями и требованиями соблюдения большого количества ремарок…
— Мне очень повезло, что за мою пьесу взялся Михаил Угаров — один из отцов «новой драмы», умеющий работать с разными видами текста, от совершенно документального до «абсолютно сочиненного». Для начинающего драматурга этот режиссер, прямо скажем, везение. Ну и постановку я увидел уже на премьере. До этого были читки в разных театрах — вот там иногда был какой-то внутренний позыв сказать: «Ребята, это не так — сделайте по-другому». Но я его смирял, этот позыв, конечно. У Угарова были небольшие отходы от текста, но они были правильными, обогащающими. И вообще в постановке персонажи стали более объемными, сложными — и это не может не радовать.
— Вы уже написали вторую пьесу — расскажите о ней, пожалуйста.
— Она называется «Сережа очень тупой» (дружный смех). Она в целом имеет некоторую перекличку с «Человеком из Подольска» — она тоже о том, что в жизнь обычного человека вторгается нечто иррациональное и необъяснимое. Если в первой пьесе с героем взаимодействуют полицейские, то здесь по сюжету к человеку в квартиру приходят три курьера, просятся зайти внутрь, он, растерянный, их пускает — и вот с этого момента все и начинается. Но
если в «Человеке из Подольска» у меня есть некие дидактические нотки — полицейские говорят герою некоторые правильные вещи, как бы расширяют его взгляд на реальность,
пусть и очень жестоким образом, то в «Сереже» этой дидактичности нет совсем. Но при этом действие, как мне кажется, гораздо более… страшное, что ли, чем в моей первой пьесе. Мне самому немного жутковато перечитывать «Сережу».
— Где ее услышать?
— На драматургическом фестивале «Любимовка» 2 сентября.
