Цивилизация
18 и 21 апреля Василий Вакуленко — он же рэпер Баста — выступит в Государственном Кремлевском дворце в сопровождении симфонического оркестра. На традиционных концертах, приуроченных ко дню рождения артиста, будет представлен новый альбом «Баста 5». Релиз альбома состоится в два приема — 20 апреля и 9 мая. В преддверии концертов «Газета.Ru» встретилась с Бастой, чтобы обсудить новый виток его творческой жизни, участие в шоу «Голос» и многое другое.
— Мы встречались год назад в прошлый раз, за это время вы успели собрать «Олимпийский», отработать сезон в «Голосе», сейчас — два концерта в Кремле. Дальше уже я не знаю, что — «Голубой огонек», «Старые песни о главном»?
— Да, причем мои старые песни (смеется). Я, на самом деле, сам пока не знаю. Летом планируем сделать большой фестиваль Gazgolder Live на «Арме», попробуем площадку.
— А как вы вообще себя чувствуете с учетом всех этих событий?
— Мне нравится. После «Голоса» многие люди открыли для себя мою музыку. Я сейчас был в туре по России и видел, как меняется публика на концертах. Очень много стало взрослых людей, которые, конечно, приходят послушать определенные песни — Высоцкого, «Темную ночь», «Маму». Очень много было теплых встреч — с взрослыми это иначе немного, чем с молодежью. Они меня еще по имени-отчеству называют — кошмар, конечно, но в то же время очень трогательно. Мне все это дает понять, что ничего стыдного я, слава Богу, не сделал. В метро и на улицах города чувствую себя спокойно.
— Правда ездите на метро?
— Когда пробки — конечно. Ну и в аэропорт. Это не игра, для меня это правда нормально и комфортно. И ни разу не было, чтобы подошел человек и сказал: эй, ты, такой-сякой. Люди здороваются, улыбаются.
— Чувствуете возросшую в связи с популярностью ответственность?
— Я стараюсь от этих ощущений избавляться. У меня был период, когда я себя размышлениями об ответственности, обязательности просто уничтожил. Мне тогда было 19 лет, и дальше я от этого отказался (улыбается). Это самое губительное, что может быть. Благодаря моим попыткам избавиться от ответственности, мне кажется, в итоге многое и получилось. Например, я придумал Ноггано, который мог бы убить сам по себе проект «Баста»…
— Почему вы так считаете?
— Ну, потому что люди могли расстроиться, что я совсем не такой лапочка. Но я пошел на это осознанно и не проиграл. С «Голосом» похожая была ситуация — я пошел туда, потому что программа была интересным опытом, и не боялся испортить отношения со своим слушателем. Мне кажется, что жизнь из таких пассионарных толчков и складывается. Я в какой-то момент пришел к выводу, что безумные поступки приносят больше всего пользы.
— То есть, несмотря на «Голос», Ноггано получит продолжение?
— Конечно! 100%! Я уже написал восемь песен для Ноггано, таких прямо очень… У меня сейчас, чем ближе выход альбома Басты, тем больше к нему отторжение — хочется скорее с этим разобраться и заняться другими делами. Для Ноггано есть несколько очень интересных решений — от песен в духе «Собака съела товар» до каких-то самокопалок сумасшедшего бандита. Условия, которые я задаю своему герою на этом альбоме, довольно странные, но работать над этими треками очень интересно. Вообще, чем сложнее задача, тем интереснее.
— А у Нинтендо будет новый альбом?
— Да, тоже пишутся песни. В саундтрек к «Хардкору» у нас должна была войти не та песня, что в итоге там оказалась. Мы на нее даже клип сняли в очень правильной эстетике: на айфон во время тура в Иркутске, Ижевске, купили норковую шапку, ходили по стрип-клубам местным. В общем, Нинтендо будет обязательно, хотя пока до конца не очень понятно, в каком русле. Мы в какой-то момент хотели сделать второй альбом англоязычный. Ну на таком английском, на котором я говорю обычно — на очень плохом: «Ван-ван зыс, ван зыс, ван зыс». В общем, я альбомы Басты выпускаю раз в четыре года, сейчас мне 36 — до сорока будет чем заняться.
— Расскажите теперь про альбом Басты. Каким он будет? Я пока только знаю, что дисков будет два.
— Что касается объема, то у меня не было задачи сделать именно двойной альбом, просто накопилось много песен. Я вот еще в туре правил какие-то тексты, редактировал музыку. Есть песня «Зажигалки вверх» — хочу сейчас туда записать куплеты со Скриптонитом и ATL. Вообще, очень мрачный и странный альбом получился, но мне нравится. Видимо, с чем-то совпало, может, у меня кризис среднего возраста. Я когда писал некоторые песни, чувствовал себя как гострайтер, который сочиняет для самого себя… Еще там будет «Черт» на стихи Галича и «Трамвай» на стихи Окуджавы. Стилистически даже не получится определить, что это все в целом такое. Очень много песен про любовь, но зловещих. Вроде бы считается, что если про любовь, то это такая няшность, но я, как всякий взрослый человек, пришел к тому, что любовь — самый большой хардкор.
— Вы же еще и для кино писали в последнее время.
— Песни, которые я написал для «Родины» и фильма «Ке-Ды» Сергея Соловьева, тоже в альбом вошли, да. И эта работа мне в итоге очень помогла. Буслов меня позвал посмотреть «Родину» до премьеры, я согласился с умыслом — у меня для Ноггано есть новая песня «Ролексы», хочу, чтобы Петя (Буслов. — «Газета.Ru») клип на нее снял. В общем, я приехал в кинотеатр, посмотрел фильм, и меня прямо разорвало: вышел из зала и, клянусь, за 10–15 минут написал текст. У меня такого лет десять не было — даже сейчас рассказываю, и мурашки. С музыкой тоже быстро понял — у меня давно валялся этот минус, только темп надо было замедлить. Короче, я подорвался, очень быстро сделал трек, отправил Буслову. Он меня попросил туда гармошку прописать, и я через силу несколько нот туда записал, но мне так понравилось, что потом еще аккордеон в несколько треков вставил.
В общем, благодаря Пете у меня уже есть песня и еще будет клип для Ноггано.
Или вот например, когда мы работали с Соловьевым, он ко мне пришел как-то и принес стихи Полозковой про рыб, чтобы я их положил на музыку… Это было интересно — я люблю эксперименты, и в фильме песню девушка очень красиво спела. Но когда я этот трек писал, у меня возник припев, который туда совершенно не ложился. В итоге из него получилась песня, которой я горжусь. И таких как бы случайных историй было много. По звуку получилось очень много отсылок к советскому романтизму, много синтезаторов. Такой внутренний империализм — раздвижение границ пространства в бесконечность.
— С рэпом сейчас происходит что-то подобное, настоящий расцвет. С чем это, по-вашему, связано?
— Да я бы не говорил о расцвете или прорыве русского рэпа, это триумф русской словесности — я так Оксимирону и написал, когда мы его альбом обсуждали. Среди популярных русских рэперов ведь нет рэперов в чистом виде. Оксимирон — панк, анархист; Скриптонит — очень круто читает, но то, что он делает, это скорее рок; ATL — я вообще его фанат… Да кого ни возьми, любой к рэпу имеет опосредованное отношение, все разные. Просто людям интересны явления, а каждый из этих артистов — явление. И эта культура останется, я уверен, как золотая эра русского рока (смеется).
Ну да, это же все русский рок, на самом деле.
Я имею в виду посыл, который все, кого я перечислил, вкладывают в эту музыку — он вообще не рэперский в том смысле, в котором это происходит в Америке, допустим. Это какая-то вообще другая штука. У нас нет этой ограниченности: если ты начал делать такую музыку, то другую ты уже не можешь, нету этой узколобой херни. Я вот как китаец — сам пишу музыку, какую хочется, пишу тексты, рисую, снимаю видео. Можно меня назвать сумасшедшим графоманом или, там, самовлюбленным кретином, но мне по-другому просто неинтересно.
— А почему русские рэперы не реагируют на важные общественно-политические события, не пишут про них песни, как черные про Фергюсон?
— Я довольно давно уже написал песню «Солнца не видно», она до сих пор актуальна, я ее постоянно пою на концертах. А что еще я должен написать? Про то, что доллар упал? Про все это надо говорить, а не песни писать. Мы в Челябинске сняли ролик, его по телику показывали, про то, в каком состоянии у нас федеральные трассы. Раньше были бюджетные деньги, можно было класть асфальт раз в год, а сейчас денег стало меньше и надо положить один раз, но не получается. Все же и так понятно. Я фанат Льва Гумилева и его взгляда на жизнь. Понятно, что все мы должны умереть, старый мир должен разрушиться, а на его руинах построится что-то новое.
А что касается социальной критики — прежде чем сокрушаться и заниматься прочей комсомольской деятельностью, стоит честно на себя посмотреть.
Я знаю, кто я — старый коррупционер, у меня абсолютно совковая ментальность. Да, я могу ездить на дорогой машине, восхищаться парижскими ресторанами и самопожертвованием Солженицына или книгами Довлатова, но я такой же совок, какими были и они, на самом деле. Только советский человек мог написать такие вещи, которые писал Довлатов, большим поклонником которого я являюсь. Это совок. Это есть в нас, есть в наших детях, и, возможно, только через 70–80 лет здесь что-то изменится. Это медленный эволюционный процесс.
— Давайте теперь вернемся к тому, с чего начали. Вы уже достигли, кажется, всех возможных вершин, которые российскому артисту доступны. Понимаете, куда дальше расти?
— Да, надо достойно встретить старость, я много об этом думаю. Размышляю, в какой момент нужно уйти со сцены… С другой стороны, есть люди, на которых я ориентируюсь, — Джонни Кэш, Джей Зи, которые занимаются этим всю жизнь, потому что сумели найти новый взгляд на музыку, которым хватило мужества не превратиться в старое циничное говно.
— А не боитесь, что в русский шоу-бизнес затянет? Многие после вашего появления в «Голосе» про это говорили.
— Нет, не боюсь. У меня есть преимущество — за плечами десять лет без всего этого дерьма. Я пришел туда через другую дверь. Я могу легко отказаться от этого, потому что я ничего не потеряю. Есть какие-то компромиссы, на которые я не смогу пойти, и все прекрасно об этом знают.
— А какие это компромиссы? Если скажут от мата отказаться, согласитесь?
— Есть разные ситуации. Если я выступаю на Дне города в своем родном Ростове, я, конечно, не буду со сцены материться. И я вообще не считаю, что исполнение матерной песни это «тру» — прыгни с гаража, если ты такой крутой. Есть какие-то рамки, которые я соблюдаю, — их все знают, с кем я работаю. С другой стороны, когда я пишу музыку, то я делаю все ровно так, как считаю нужным, и ориентируюсь только на это. Только тогда в этом есть какая-то правда.
