Цивилизация
В прокат выходит «Инородное тело» — новая картина польского киноклассика Кшиштофа Занусси. Это драматическая история любви — к Богу, к власти и к человеку, начинающаяся в Италии, продолжающаяся в Польше и заканчивающаяся в России. Верующий и чистый сердцем молодой итальянец Анджело любит польку Касю, а та собирается вернуться на родину, дать монашеские обеты и стать невестой Христовой. Итальянец не унимается — устраивается в польский филиал большой энергетической корпорации, чтобы быть рядом. Однако энергетический гигант оказывается настоящим вместилищем зла, и работа в нем готовит множество искушений для добродетельного итальянца; фактически, дальнейшее течение сюжета представляет собой исследование евангельского афоризма «Худые сообщества развращают добрые нравы», а триллер с участием транснациональных корпораций прирастает напряженной теологической и этической коллизией.
— В вашей истории объединяются Италия, Польша и Россия. А для вас лично они чем-то объединены?
— Для меня — прежде всего историей, которую мы рассказываем. А вообще-то нас объединяет принадлежность к иудео-христианской цивилизации. В каждой из этих стран христианская традиция нашла свое преломление. В фильме есть кадр, когда герой приезжает в Москву и разговаривает с монашествующим священником — и тот рассказывает ему, что не он выбрал путь схимника, а этот путь сам выбрал его. Анджело не может согласиться с тем, что его возлюбленная сама услышала такой голос — и тоже пошла путем, который ее выбрал.
— Складывается ощущение, что ваш фильм о кризисе идентичности — национальной, религиозной, гендерной. Герой вынужден оставить родину, затем попадает в корпорацию, где с ним общаются как со слугой, а унижающая его глава польского филиала компании, миловидная девушка, ведет себя как мужчина.
— Понимаете, национальной идентичности в Европе не так много лет. Еще Александр I называл себя Царем Православным, и только после Отечественной войны 1812 года стал называть себя Императором Российским. Очень долго сохранялось это... единство христианских народов, противопоставленных мусульманскому и буддистско-индуистскому миру. Однако со времен Просвещения есть такая тенденция — взять у христианства все лучшее, что в нем есть (идеи социальной справедливости, прав человека), но при этом отринуть все остальное; взять этику, отринув веру. Мне этот подход кажется ужасно фальшивым: должны быть надмирные, высшие ценности, на которые опираются и права человека, и социальная справедливость, и даже любовь к ближнему. А сейчас светская этика претендует на звание универсальной…
— То есть вам кажется, что полнейшая безнравственность в поведении топ-менеджеров корпорации продиктована тем, что люди живут в секулярной, нерелигиозной этике?
— Они живут вне этики вообще. И в фильме мы показываем, что это уже второе поколение людей без этики: так, мать главы польского филиала корпорации во времена Сталина была прокурором, подписывала смертные приговоры и, как теперь признается, верила вождям, а не идеалам. Знаете, это как в семьях с разведенными родителями ребенок вырастает, не имея перед глазами примера любви, примера борьбы за любовь. Так и здесь героиня просто не имела перед глазами опыта нравственного поведения и потому сама творит черт-те что. Как может появиться нравственность в такой ситуации? Через покаяние, через сожаление о содеянном. Покаяние, через которое прошли немцы, но не прошли некоторые другие страны, например Россия. Знаете, ведь покаяние — это не месть и не насилие. Это просто называние зла по имени, признание зла злом.
— У вас в фильме местом сосредоточения зла становится как раз корпорация, и у фильма мощнейший антикорпоративный посыл. При этом известно, что ваш фильм выходит при поддержке большой российской госкомпании. Вы не видите здесь противоречия?
— Это все-таки совместная продукция трех стран. На самом деле российская компания вошла в проект, когда один из продюсеров, Андрей Разумовский, скончался за несколько дней до начала съемок. Ваша госкорпорация пришла на помощь. Я понимаю ваши сомнения, но для себя я решил, что не буду брать на себя больше ответственности, чем мне по моей скромной роли положено. Я не знаю ничего, что компрометировало бы этих людей, и не буду играть в прокурора и выискивать, что о них говорят; пусть в отношении этой компании действует моя личная презумпция невиновности.
— Если коротко, можно ли сказать, что ваш фильм о закате или распаде Европы?
— Ну можно сказать, что это мой (очень аллегорический, правда) дневник наблюдений за этим процессом. Помните, героиня говорит: «Мы ставим на прогресс и отказ от любых ограничений, в том числе порядочности?» Мы сейчас находимся в фазе, когда есть стремление снести все, что было до этого, и ни у кого нет никакого желания говорить о том, что предлагается взамен.