Цивилизация
Театр «Практика» в нынешнем году предпринял эксперимент — здесь не закрывали сезон на время отпусков. Всего за последнее время в «Практике» было выпущено десять премьер — для совсем небольшого театра огромная цифра. Иван Вырыпаев, полтора года назад сменивший создателя «Практики» Эдуарда Боякова на посту худрука, запустил в театре процесс непрерывной реформы — из форпоста жесткой «новой драмы» эта площадка постепенно превращается в место, где ставятся совсем необычные и неожиданные тексты наряду с интерпретациями вполне классических текстов. Руководитель театра рассказал «Газете.Ru» о том, почему дети важнее взрослых, откуда в творческой среде берется размежевание по политическим мотивам и что в этой ситуации стоит делать.
— Начинается ваш второй сезон в «Практике» в качестве художественного руководителя. Можете ли вы подвести какие-то первые итоги, что было сделано за эти полтора года и как изменился облик театра, если это произошло?
— В прошедшем сезоне было сыграно десять премьер, и это для нашего театра оказалось катастрофически много. Все мои сотрудники теперь единогласно мне сказали: «Иван, пожалуйста, больше так не делай!» Это было очень тяжело для всех. Мы планировали выпустить всего семь спектаклей, что само по себе для такого маленького театра, как «Практика», количество очень большое. Но в итоге их получилось еще больше – незапланировано вышла «Золушка» Марфы Горвиц, и еще два спектакля для детей возникли в последний момент, мы их выпустили летом.
Помимо этого мы провели целый курс интегрального творческого развития — цикл занятий, в котором участвовали молодые актеры, режиссеры и театральные менеджеры.
Итогом его работы станет мой спектакль «Иранская конференция». 7 октября, в день рождения театра, будет его предварительный показ, но официальная премьера пройдет уже после Нового года.
И одно из главных достижений – это менеджмент, который поменялся полностью. Директор Юрий Милютин и продюсер Мария Горшкова провели очень большую и серьезную работу. Это был год, когда люди узнавали друг друга, привыкали друг к другу, знакомились – и в итоге у нас появилась крепкая команда. На данном этапе нам очень нужна была такая внутренняя перестройка, и она произошла на огромной скорости.
— Расскажите о планах «Практики» на сезон.
— Нам в этом году исполняется 10 лет, и план событий у нас большой. Первой премьерой станет спектакль «Black & Simpson», режиссерский дебют нашего актера Казимира Лиске. Мне очень нравится название – так могло бы называться печенье, или конфеты, или компьютерная игра. Но на самом деле это переписка двух американцев.
У одного из них убили и изнасиловали дочь. А второй – тот, кто это сделал, и из тюрьмы стал посылать ему письма. Они переписываются 15 лет, и между ними каким-то образом возникло такое тотальное, глубинное… прощение.
Это очень интересная, реальная история, которую Казимир услышал по радио в нью-йоркском такси. Он встретился с отцом девушки, Гектором Блэком, взял у него часть писем и сделал на их основе пьесу.
Он придумал, как мне кажется, очень необычный ход, на котором основывается спектакль, – то есть это будет не просто чтение писем. Премьера состоится в декабре.
Еще одна премьера – спектакль «Этика», по книге Станиславского. Его нам предложили ребята из творческого объединения «9», с которым мы сотрудничаем. Я перечитал эту книгу, которую когда-то несколько раз проходил в театральных вузах, и пришел в неописуемый восторг.
Потому что если в ней заменить слово «театр» на слово «жизнь», то она будет в чистом виде обращением к нашей стране, и мне это показалось очень интересным.
Будет и четвертая премьера, но она пока под вопросом – есть несколько разных вариантов, но мне интересно, не появится ли еще какой-то новый, который окажется самым важным и нужным. Поэтому ее мы пока не объявляем.
Еще мы продолжим совместно с ГМИИ проект «Практика. Персона»,
у нас будут очень известные гости, в том числе из других стран, мы сейчас ведем с ними переговоры. Все они будут говорить на театральные темы – театр и жизнь, политика, социальность. То, как искусство сегодня может менять мир и в чем его роль.
Мы готовим буклет о театре, будет снят фильм. Речь, конечно же, о десятилетии не только самого театра, но и вообще российского движения «новой драмы», с которым «Практика» тесно связана и из которого во многом возникла.
— В этом году «Практика» работала все лето и играла детские спектакли. Насколько это был удачный опыт?
— С коммерческой точки зрения это был не очень удачный опыт. Мы ничего не потеряли, но и не заработали. Нам не удалось сделать так, чтобы собирались полные залы.
И проблема не в лете, а в том, что люди не привыкли к такому, а мы не смогли их приучить.
Но с точки зрения творческой это абсолютный успех. На каждый спектакль приходили 20–30 детей с родителями, и им было по-настоящему хорошо.
Оказалось, что летом многим родителям некуда привести ребенка, поэтому все, кто до нас доходил, были очень довольны. Была прекрасная атмосфера, и мы обязательно будем это продолжать. Просто надо будет лучше подготовиться – в этот раз сделать такой опыт мы решили внезапно и почти спонтанно.
Нет смысла закрывать театр на лето. Сотрудники уходят в отпуск по очереди, а театр простаивает без работы – какой в этом смысл?
— Вообще в «Практике» детских спектаклей уже очень много, сейчас даже шутят, что «Практика» превращается в детский театр. Можно ли сказать, что для «Практики» теперь дети в чем-то важнее, чем взрослые, и с чем это связано?
— Да, у нас есть опасность превратиться в детский театр. Причем все эти спектакли получаются спонтанно, никакого плана нет. Как дети, которые рождаются в многодетной африканской семье. Раз – и ребята из ТО «9» принесли идею «Мухи-цокотухи». Мы посмотрели, и нам очень понравилось. На спектакль сходила моя двухлетняя дочь – впервые пришла в театр – и в него втянулась. Потом пришли Светлана Иванова с Алисой Гребенщиковой и предложили «Ёжика и медвежонка». Как отказать? Это спектакли маленькие и очень контактные. Не взять их в репертуар невозможно, как котенка, которого нашел на улице холодным осенним днем – его же не выбросишь. Он такой приятный, мягкий – вот так они у нас появились, хотя раньше всегда думал, что детские спектакли – это очень сложно.
Когда я был маленьким, я не видел хороших постановок для детей. Всегда были волк с лисой, которые, злые и ободранные, хромые, бегали по сцене.
А тут совсем другое.
И я подумал: может быть, нам правда стать детским театром?
Приходишь, здесь так здорово, такая атмосфера, вокруг бегают дети, едят пирожные. Я бы хотел таким театром руководить.
Вообще мне кажется, что сейчас в связи со всеми событиями на Украине наша страна показала свое лицо, мы все показали.
Показали, что мы, взрослые, немножко безнадежны. Поэтому нашей стране нужно сейчас инвестировать в детей. Это все, что мы можем сейчас сделать.
Я сомневаюсь, что мы можем изменить свое правительство или себя самих. Уже поздно. Все формируется в детстве. Поэтому нужно вкладывать средства и усилия не в нефть, и не в яйца с молоком, которые мы хотим сейчас производить каким-то мистическим способом, а в наших детей. Они должны вырасти и построить нашу страну. Это самая важная и актуальная тема.
— А вы бы не хотели написать детскую пьесу?
— Я уже написал. Для Театра Маяковского, но так получилось, что она не была поставлена. Это монопьеса, она называется «Чему я научился у змеи» — 7 сентября прошла ее читка на фестивале молодой драматургии «Любимовка». Ее очень трудно сыграть. Я показывал ее многим актерам – и все они говорили, что это сложно, в течение часа исполнять детям монолог, который к тому же звучит на первый взгляд довольно назидательно.
Театр им. Маяковского ко мне хорошо относится, и я к нему тоже, я очень уважаю их художественного руководителя Миндаугаса Карбаускиса и то, что он делает. Но способ существования в моих пьесах, наверно, не очень подходит этому театру. Ее оказалось невозможно там сделать. Она вроде бы понравилась и Карбаускису, и актерам, но они не могли найти ключа к ее исполнению.
— Вы второй год подряд принимаете участие в драматургическом фестивале «Любимовка» с новой пьесой. Зачем это вам, известному и успешному драматургу со своим театром?
— Ну, это известный и успешный фестиваль. Я вышел из «Любимовки» и ее люблю. Для меня Театр.doc и «Любимовка» остаются самыми лучшими проектами на сегодняшний день.
Я патриот своего театра «Практика», но мой любимый театр в стране – это Театр.doc. Театр.doc – это очень круто.
Мне нравится его формат, и мне очень нравится «Любимовка». Она действительно приносит свои плоды. Почти все современные драматурги в России были так или иначе связаны с «Доком» или «Любимовкой».
И только благодаря тому, что в прошлом году мою пьесу «Летние осы кусают нас даже в ноябре» прочитали на «Любимовке», она теперь идет в «Мастерской Фоменко». Мне бы даже в голову не пришло ее в этот театр отправить – но на читке была завлит, и так получился спектакль. Мне интересен отклик людей – и это очень важный шанс его получить. Когда я отправляю пьесу, я же не навязываю ее, а спрашиваю: «Можете ли вы ее взять?» И устроители фестиваля принимают решение. Поэтому я очень рад такой возможности.
— До последнего времени вы не работали как режиссер над чужими текстами, а теперь поставили «Женитьбу» и «Благодать и стойкость». В чем для вас разница между работой над собственным текстом и над произведением другого автора?
— Ни в чем. Никакой разницы нет. Когда я делаю свой текст, это все равно два человека. Я не знаю, поверят ли мне, но готов в этом поклясться. Когда я пишу текст – я драматург. Когда я ставлю его, я беру систему анализа пьесы, которой меня научил мой педагог Алексей Михайлович Поламишев, применяю его к своему тексту. И очень часто узнаю про него что-то новое, чего я не знал. Потому что пьесу пишешь интуитивно. Я просто представляю, что хочу сказать и как это должно выглядеть. А моя главная цель как режиссера – донести пьесу.
Вот я взял пьесу Гоголя, хочу понять, что он написал, и постараться сделать так, чтобы меня было как можно меньше, а Гоголя как можно больше.
В случае же с моими пьесами я хочу, чтобы Вырыпаева-режиссера было как можно меньше. Тот же самый подход. Конечно, здесь легче то, что в случае со своими текстами я все же знаю, что хотел сказать.
— В «Благодати и стойкости» на сцене ничего не происходит, а Казимир Лиске и Каролина Грушка просто по-английски читают с листов текст Уилбера. Как шла работа над спектаклем и в чем она заключалась?
— Дело в том, что это как раз очень сложно. В спектакле ничего не происходит в плане физических действий, но он очень трудный.
Это техника постоянного удержания внимания зрителей без всяких внешних средств.
Это медитативная вещь, для которой актерам надо долго тренироваться – чтобы в ситуации, когда ничто не отвлекает зрителя от текста, он непрерывно за ним следил и не уставал его воспринимать.
И еще я настаиваю, что это не читка, а именно спектакль. В этом и есть высказывание.
Спектакль о дневнике. Ты приходишь, и с тобой говорит реальный человек, который уже умер. Показывать его мы не можем, не имеем права. Изображать и играть было бы очень глупо.
Но мы хотим, чтобы прозвучал его живой голос. И нам помогает ритм, выстроенный с помощью видео и музыки, который как-то поддерживает наше внимание. Это была сложная работа для меня. Самая сложная из всех, что я делал.
— В последнее время в театральной среде многие говорят, что вы превратились в проповедника — учите всех жить и провозглашаете трюистичные моральные императивы. Почему возникает такое ощущение?
— Если честно, то на самом деле я этого не знаю, я не изучаю целенаправленно мнение о себе. Но я просто так думаю про реальность. Для каждого человека является реальностью именно то, что он про нее думает. Поэтому, если в зале кто-то видит в моем спектакле или пьесе пафос и назидание, то в этот момент для него так и есть. Хотя я сам в своих мотивациях совсем не хочу проповедовать и назидать. И мне кажется, что я пытаюсь каждый раз говорить, что это не моя мысль, моя задача – ее озвучить. Я не сравниваю себя с Шекспиром, но и он часто говорил пафосные и назидательные вещи, например в «Макбете»: «Что жизнь? Тень мимолетная, фигляр, Неистово шумящий на подмостках». Я надеюсь, что у меня все это происходит с юмором и иронией к самому себе.
Но, возможно, еще это происходит от того, что люди не любят, когда вещи называют своими именами. Мы привыкли жить в постмодернистской ситуации, где мы все время что-то прячем.
— Давайте тогда и кое-какие другие вещи назовем своими именами. Резкое обострение политической ситуации сейчас привело в том числе к тому, что появился вдруг колоссальный барьер между людьми из одной социальной и культурной среды. В том числе в театре: говорившие всегда на одном языке, считавшие себя друзьями, многие деятели теперь даже прекращают общение из-за разногласий по тем или иным вопросам. Как вам кажется, преодолим ли этот разрыв?
— Во-первых, я думаю, что все это – долгий процесс. А любой процесс – это развитие, то есть в нем всегда есть что-то позитивное. Даже если он плохой и больной.
Мне кажется, что вся эта ситуация возникла только из-за того, что в психологии называется термином «подавленность». Многие вещи были просто подавлены.
Если мы возьмем одного конкретного человека – то, что он в себе подавляет, никуда не девается и обязательно, рано или поздно, выльется в кризис.
Подавленность – вопрос времени. Подавленные сексуальные желания, эмоции. То же самое и с народами, странами, культурами.
Мы в России обладаем удивительным свойством страуса. Мы всегда прячем голову в песок, думая, что мы решаем таким образом проблему.
Но проблема нашего отношения с другими странами никогда не была решена. У нас чудовищная внешняя дипломатия. Мы всегда закрыты.
Мы никогда не решали проблемы со странами Балтии, с Польшей. Мы не обращали на них внимание.
Проблема России в одном – в отсутствии анализа.
Невозможно жить, не анализируя. Ни в жизни, ни в стране, ни со своими детьми. Мы подавляем анализ.
— Поясните, что вы имеете в виду?
— Что сейчас делает наше государство? Оно пытается подавить анализ. Анализ же – вещь неприятная. Вскрывает малоприятные вещи. Более того.
Неправильно проведенный анализ приводит к агрессии. И он действительно может привести к революции.
Выплескивается темная энергия, которая не контролируется. И она может кем-то использоваться в своих целях. Так было в 17-м году – Первая мировая война была хорошо использована одной группой людей.
Сегодня вроде бы никто не хочет крови и революций. Поэтому государство принимает решение: чтобы кровь не пролилась, нужно все запретить.
Проблема не решается, она подавляется. Но она тлеет, она продолжает жить. И по законам физики и психологии, она от этого только усиливается. Мы думаем, что её загоним – а она от этого взорвётся. Мы сидим на пороховой бочке.
На самом деле сейчас не произошло никакого переворота. Просто мы все мило пили чай, и не было острой темы. Теперь она появилась, и вместе с ней полезли наши комплексы, у каждого свои. В одном проснулся народник-патриот, в другом – крайне-левый либерал. И это все полилось рекой на наш общий кухонный стол. Не надо никого оскорблять и обвинять. С этим надо просто работать.
