Цивилизация
У этого балета затейливая предыстория. Его родословная начинается в 1789 году, за пару недель до Французской революции. Несмотря на комически-пасторальный сюжет, а точнее, благодаря ему спектакль хореографа Жана Доберваля стал памятником истории культуры и просто истории. Доберваль, выпустивший премьеру в Бордо под названием «Балет о соломе, или От худа до добра всего лишь один шаг», обратился, что большая редкость в театре тех лет, не к богам и героям, а к своим современникам, да еще представителям «третьего сословия», хотя, конечно, идеализированным.
В балете дело происходит в деревне, но не реальной, а в той, где крестьян называют пейзанами, нравы ясны, как вымытое стеклышко, а коровы, нарисованные на занавесе, похоже, обладают изящными манерами.
Доберваль не ведал, что запечатлел последние дни — сам воздух — XVIII столетия. Он поставил точку в культе счастливой приватности, сентиментальной уютности, исподволь окрашенной игривым эротизмом. «Тщетная предосторожность» стоит в одном ряду с живописью Греза и Буше, передавая привет «пастушеской поэзии» и комедиям Мариво.
Разумеется, оригинальный балет не сохранился, но его идея дожила до наших дней, хотя название сменилось на «Худо сбереженную дочь», а затем — на «Тщетную предосторожность».
Да что название! Балет, первоначально поставленный на народные песни, впоследствии не раз менял музыку и танцы. Многие хореографы в XIX и XX столетиях брались за крестьянский сюжет. Михайловский театр обратился к одной из лучших версий, появившейся в Лондоне более полувека назад. Ее, на музыку Герольда, с вкраплениями из Россини, сделал Фредерик Аштон в театре Ковент-Гарден.
История о том, как поселянка Лиза любила, да и вышла замуж за бедного поселянина Колена, хотя вдова Симона, ее мамаша-тиранка, хотела выдать дочку за придурковатого, но богатого соседа, сама по себе вряд вдохновит сегодняшнего зрителя. Ему, зрителю, вообще непонятно, отчего в финале балета такой переполох. Ну, заперли случайно Лизу с Коленом в одной комнате, так что, из-за этого мамаше за голову хвататься, разрывать помолвку дочери с богатеньким мальчиком и, сгорая от неловкости, срочно женить влюбленных голубков?
Публика наших дней, как, впрочем, и публика прежних времен, мгновенно откликается на другое.
Главная прелесть спектакля Аштона в добрейшем веселье: не зря этот балет называли «визуальным антидепрессантом».
Тут умиляет все. Дом Симоны, в гостиной которого рядком висят портреты покойного мужа и любимой овцы. Пылающий камин, графин с вином на столе и копченый окорок, вкусно подвешенный под потолком. Уморительные танцующие куры, расправляющие могучие крылья. Изысканная жатва на пуантах с серпами в руках танцующих. Соломенные снопы, в которых прячутся герои, крестьянский танец в грохочущих сабо, разноцветные ленты на шесте — вокруг него водят хоровод на празднике урожая. Живой пони в повозке. Здесь сбивают масло в ручной маслобойке, прядут с веретеном, а горе-жених, взметаемый ветром, запросто летает в грозовом небе. В финале балета никто из его героев не уйдет обиженным, даже этот отвергнутый недотепа, счастливо гарцующий на любимом зонтике.
Спектакль Михайловского театра получился что надо:
труппа очень старалась — и значительно преуспела в том, чтобы передать британскую (и персонально аштоновскую) манеру танца. Надо сказать, это непросто: у нас традиционно танцуют по-другому, более размашисто, и роли, как правило, лепят более «жирными» мазками. А здесь артистам предстояло соединить легкую эксцентрику с комедийной элегантностью, естественную «выпуклость» актерства — со сдержанностью хорошего вкуса, не отменяющей любви к сценическим подробностям. Иван Зайцев (Колен) не был, увы, силен в мелких «заносках», но преуспел в эффектных перекидных прыжках и умении крепко держать партнершу в высоких поддержках. Его сдержанно-чинная, улыбчиво-благородная манера держаться вызвала к жизни фантазии зрительниц: они сочли этого, по либретто, полевого работника по найму обедневшим джентльменом из романов Джейн Остин. Анжелина Воронцова была раскованна и органична в партии Лизы — надлежаще воспитанной в строгости, но при этом себе на уме крестьянской девицы. Демонстрируя (одновременно с кокетством в адрес Колена и игрушечным, как и положено, негодованием по поводу деспотизма матери) хорошую устойчивость, уверенные вращения в обе стороны, четкость поз, крепкие пуанты и приличную выворотность. Кстати, танцевала она два вечера подряд, причем во второй раз лучше, чем в первый.
Партию вдовы по традиции исполняют мужчины.
В первом спектакле мамашу Лизы показал Роман Петухов. В дамском парике, зеленом клетчатом платье, в огромной шляпе с полями и в ботинках на каблуках, он честно следовал поставленным Аштоном стилистическим задачам. Артист-Симона должен показать, как мужчина играет женщину, причем так, чтобы зрители помнили о переодевании.
Во второй вечер на сцене появился Николай Цискаридзе, педагог и наставник Воронцовой в те времена, когда оба участника «Тщетной» служили в Большом театре.
Предложив собственную трактовку образа, народный артист превратил роль Симоны в конкретно-реалистическую: как есть, заботливая мать. Чечетку в сабо Цискаридзе отстукал не так чтобы очень декоративно, без педалирования (а жаль!) ударных акцентов ногами, зато добавил в текст балета мимическую сцену с раскладыванием карточного пасьянса. И не забыл подчеркнуть, что перед нами классический, а не характерный танцовщик: когда (в другом эпизоде) эта Симона любовалась собой в зеркале, то делала это, исполнив не предусмотренный сценарием арабеск. Впрочем, аплодисменты получил не только всенародно известный гость труппы Цискаридзе, но и артисты Михайловского театра в целом. Дети на спектакле хохотали, взрослые умилялись, и финальные поклоны как поселян в соломенных шляпах, так и поселянок в чепчиках потонули в море зрительского удовольствия.
