Живущий в Иерусалиме знаменитый русский советский композитор Давид Тухманов однажды написал партитуру оперы «Екатерина Великая» о метаниях русской царицы в поисках фаворита. В тамбуре поезда дальнего следования Тухманов, по собственному признанию, рассказал о партитуре певцу Льву Лещенко. Выйдя из вагона, певец нашел Николая Цветкова, председателя совета директоров финансовой корпорации «Уралсиб» и главы Семейного фона Цветковых «МЕТА», который выделил денег на постановку. Либретто написали Юрий Ряшенцев и Галина Полиди. Худрука «Геликон-Оперы» Дмитрия Бертмана и искать не пришлось — он сам пришел. С сегодняшнего дня театр «Геликон-Опера» имеет все права на масштабную костюмную оперу советского композитора Давида Тухманова.
Первое, что сделал Дмитрий Бертман, — переименовал оперу из «Екатерины Великой» в «Царицу». На вопрос «зачем» Бертман ответил журналистам предельно ясно: «Мне нравится русская буква «ц», которой нет ни в какой латинице, а в «Царице» их целых две штуки».
Во вступительном слове худрук «Геликон-Оперы» Дмитрий Бертман обмолвился, что по ходу постановки оперы владелец партитуры на тот момент (то есть Николай Цветков), а также его супруга и дочь давали дельные советы относительно либретто и вносили изменения в партитуру. На вопрос «Газеты.Ru», какие именно советы давались, композитор Давид Тухманов ответил: ключевые.
«Цветков пришел на репетицию и подумал, что хорошо бы внести в оперу мотивы евангельских хоралов, — объясняет Тухманов. — Но их же надо было где-то взять, эти хоралы. Ну и мне пришла в голову мысль использовать тексты из евангельского покаянного канона, и я по вдохновению сочинил музыку для хора a cappella. Ну и получилось, что это едва ли не самые сильные места оперы».
Тогда корреспондент «Газеты.Ru» спросил Николая Цветкова, почему он был озабочен именно евангельскими хоралами в опере, которая, судя по ранее сказанным им словам, должна стать «первой народной».
«Я был на прогоне и почему-то вспомнил нашу страну, — заявил финансист. — Сколько у нее, у страны, было всего разного.
А опера ведь — это прикосновение к власти, то есть к сердцу России.
Ну, я подошел к Тухманову посоветоваться: а что, Давид Федорович, если опера поможет духовному очищению? Вы как?»
Композитор согласился. Сразу стало ясно, почему «Царицу», по словам Бертмана, рвали на части западные театры: чуть ли не переубивали друг друга Метрополитен-опера, Сан-Карло и Ковент-Гарден. В России тоже вроде бы развернулась конкурентная борьба: оперу хотели Челябинск и Санкт-Петербург.
Цветков также сообщил, что, передавая оперу «Геликону», его супруга испытывала «небольшую грустинку». Вслед за супругой Цветкова о «грустинке» заговорил вдруг и Бертман. Казалось бы, у худрука грустинки быть не должно, но она была. Причем, по его словам, «грустинка большая». Затем собравшимся показали первый акт оперы.
Никакого нарочитого радикализма и новшеств, все как положено по уже сформировавшимся канонам неосоветского шика: сотни две зеркал, семь сотен свечей, километра три златотканых и шелковых мантий, килограммов пять грима, парики, кринолины.
Грустинка накатывает только один раз — когда Екатерина Великая поет, что всякой власти нужен фаворит. И не грустинка даже, а настоящая такая грусть-тоска. Потому что это у него, говоря словами героев «Понедельник начинается в субботу» братьев Стругацких, «художественная правда получилась».