Цивилизация
Каннский фестиваль близится к финалу, но ответ на главный вопрос — о масштабе сегодняшних режиссеров в сравнении с героями прошлых десятилетий — будет решен лишь в воскресенье, когда жюри огласит свой вердикт.
Возможно, он будет в пользу тех амбициозных фильмов, которыми этот год и запомнится: «Печать зла» Цзя Чжанке, «Внутри Льюина Дэвиса» братьев Коэнов, «Жизнь Адели» Абделлатифа Кешиша — любой из них достоин «Золотой пальмовой ветви».
Но не исключен и другой вариант. В жюри так много больших режиссеров — Кристиан Мунджиу, Анг Ли, президент Стивен Спилберг, что с них станется демонстративно наградить одну из маленьких скромных драм, согревающих сердце. Фильмов, сделанных не Великими Мастерами с больших букв, а скромными наследниками традиций прошлого, не ставящими перед собой задачи реформации киноязыка.
Не удивительно, что как минимум три из них объединены темой сыновне-отцовских отношений, метафорически отражающей положение, в котором оказались сами авторы.
Иранец Асгар Фархади («Развод Надера и Симин», лауреат «Оскара» за лучший иностранный фильм) хоть и является сейчас самым знаменитым в мире представителем кинематографа родной страны, но явно чувствует свою зависимость от отцов-основателей — Аббаса Киаростами, Мохсена Махмальбафа, Джафара Панахи. Отсюда его стремление вписаться в новый контекст: стать подлинным космополитом, освободившись как от цензурного гнета со стороны иранских властей, так и наследия классиков. «Прошлое» — вновь фильм о болезненном разводе, но снят он во Франции на французские деньги, а две центральные роли в нем играют Беренис Бежо («Артист») и Тахар Рахим («Пророк»). Тем не менее по понятным причинам автору ближе не они, а приехавший из Тегерана благородный иранец-космополит (Али Мосаффа) в европейском шарфике. Он давно не живет со своей супругой-француженкой и прибыл в Париже специально для того, чтобы подписать бумаги о разводе: тогда его бывшая благоверная сможет наконец-то расписаться со своим бойфрендом.
«Прошлое» оставляет любые сексуальные контакты в прошлом, заставляя нас иметь дело с последствиями — обустройством и сохранением семьи. Это сложная, заковыристая, изысканная мелодрама, сюжетные линии которой завязаны морскими узлами.
Вроде бы чужой и чуждый иранец играет в ней самую интересную роль — суррогатного отца.
Его бывшая жена импульсивна и инфантильна, ее порывистый бойфренд страдает из-за самоубийства собственной супруги (дело осложняется тем, что та не умерла, а впала в кому), и единственными пострадавшими оказываются дети. Благородный визитер Ахмад берет на себя заботу о них, выслушивая болезненные секреты и излечивая душевные раны. Искусственность всей конструкции, не позволяющая этому формально виртуозному фильму достичь высот предыдущей иранской картины Фархади,
выдает отчаянную нужду в «скрепах» — если не духовных, то моральных, и в сторонних авторитетах, без которых повседневная жизнь европейцев превращается в перманентную катастрофу.
Азиатская вариация на сходную тему представлена одним из самых тонких японских режиссеров — Хирокадзу Коре-Эдой («Никто не узнает»). Его фильм называется «Каков отец, таков и сын». Снятый просто и прозрачно, он
рассказывает современную историю детей, которых медсестра перепутала в роддоме.
Теперь мальчикам по шесть лет; биологический сын благоустроенной образцовой пары живет в многодетной семье разбитного электрика, а родной сын этого весельчака учится соблюдать идеальную дисциплину в доме менеджера старшего звена. Узнав о роковой ошибке, семейства знакомятся и решают обменяться детьми. Последствия предсказуемо мучительны для всех:
тихий мальчик-пианист не без брезгливости моется в одной ванне с чужим дядькой (пусть тот ему и отец по крови), хулиганистый отпрыск электрика постоянно сбегает от чужих людей в пугающе выглаженных дизайнерских шмотках.
Исход этой драмы предсказуем, но от этого не менее трогателен. Ведь «Каков отец, таков и сын» — не просто курьез из рубрики «Скандалы и сенсации», а детальное исследование пробуждения отцовского инстинкта, наименее изученного и очевидного из всех данных человеку. Не претендуя на новаторство, Корэ-Эда ратует за олдскульный гуманистический пафос в духе великих японцев — Ясудзиро Одзу или Микио Нарусэ. Саундтрек картины составлен из баховских «Гольдберг-вариаций» и фортепианных этюдов попроще. Звуковая дорожка отражает «школу чувств» центрального героя – преуспевающего архитектора, неожиданно для себя самого понимающего, как дорог ему неродной сын. Решение жюри в Канне-2013 предсказать трудно, но Спилбергу такое кино просто не может не понравиться.
С другой стороны, еще ближе ему может оказаться американская версия поколенческой драмы «Небраска», новая работа знаменитого Александра Пейна («На обочине»). Черно-белое малобюджетное роуд-муви отсылает к первым невинным годам «Нового Голливуда»; в главной роли звезда 1970-х Брюс Дерн (российский зритель, очевидно, лучше знает его дочь Лору, героиню «Парка юрского периода» и любимую актрису Дэвида Линча).
Его персонаж — упрямый старик, одержимый идеей добраться из Монтаны в Небраску. Он получил по почте жульнический сертификат о якобы выигранном миллионе долларов и мечтает забрать его, чтобы купить грузовик.
Сыну приходится сопровождать не способного вести машину отца, постепенно проникаясь к родителю-эгоисту все более нежными чувствами. По пути им предстоит потерять и отыскать вставную челюсть старика, встретиться с его алчными родственниками, бывшими друзьями и первой возлюбленной. То есть, как водится в американском кино, заново прожить жизнь.
Тот же Линч 14 лет назад рассказал аналогичный сюжет в своей «Простой истории», выдержав его в духе житейского сюрреализма. Пейн — человек более приземленный и менее просветленный. Его центральная идея весьма прямолинейна: даже если твой отец — скучный и вредный алкоголик, а мать — стервозная старуха, других родителей у тебя не будет, так что люби этих, пока живы. Впрочем, банальность мессиджа все-таки компенсируется симпатичной ненавязчивой интонацией фильма, временами очень смешного, несмотря на весь мелодраматизм.
Кино «сыновей» не приносит в кинематограф новых идей, не заботится о формировании революционной эстетики, мало тревожится о социальном или политическом наполнении фильма. Зато оно обеспечивает преемственность, а сейчас, когда кинематограф перевалил за сотню лет, это важная задача. Не говоря о ценной способности успокоить умы и души зрителей, истерзанных экспериментами более масштабных авторов.
