Цивилизация
Новая книга Умберто Эко — автора интеллектуальных бестселлеров «Имя розы» и «Маятник Фуко», а также семиотика, специалиста по массовой культуре и знатока Средневековья — посвящена литературе и тем сложным отношениям, которые возникают между автором, читателем и текстом. И вряд ли это удивительно: начиная с первой же публикации на русском, след в след за самым известным романом итальянского профессора путешествует хрестоматийное эссе «Заметки на полях «Имени розы», возможно, одним из первых объяснившее российским (вернее, тогда еще советским) читателям, что же представляет собой загадочный тогда «постмодернизм». С тех пор минуло уже четверть века, но тема большинства сборников статей, эссе и лекций Эко, иными словами — книг, написанных им в жанре «нон-фикшн», остается все той же.
Литературное творчество, вопросы, касающиеся идеи авторства, популяризация семиотики как науки и обсуждение проблем, возникающих по ходу развития современной философии и культурологи, — обо всем этом Умберто Эко рассказывает в книге «Откровения молодого романиста», составленной из четырех лекций, прочитанных писателем в Гарварде.
Хорошая книга нон-фикшн должна строиться по тем же принципам, что и хороший детектив,
заявляет Эко в первой же, самой легкой для восприятия лекции «Слева направо». В любой книге, говорит он, причисляют ли ее к художественной литературе или к научной, должна быть интрига — и сам же пытается следовать выбранной парадигме. Великолепный рассказчик, автор «Острова накануне» и «Баудолино», поначалу
предстает перед слушателями Гарварда ровно таким, каким ожидают его увидеть постоянные читатели его романов — немного самовлюбленным и неизменно ироничным интеллектуалом, у которого в запасе всегда есть исторический анекдот, удачная цитата и смешная шутка на любую тему.
Разумеется, в первой лекции, как и подобает любому настоящему писателю, Эко говорит по большей части о себе — вернее, о своем, известном еще со времен «Имени розы», творческом методе, построенном на детальнейшем изучении выбранной темы и ее контекста. Скрупулезная исследовательская работа автора читателю порой не видна — но именно она, как утверждает Эко, и позволяет писателю создавать настолько достоверные миры. И легко доказывает свою правоту примером: многие из тех, кому в руки впервые попадает, например, «Имя розы», уже много лет принимают фантастическое аббатство романа за существующее в «так называемой реальности», пишет письма автору в надежде получить подтверждение собственной версии или даже
пускается на поиски полуразрушенного монастыря где-то в горах.
Однако уже во второй лекции, посвященной «автору, тексту и толкователям», Эко делает неожиданный (и, казалось бы, совершенно невозможный для одного из главных теоретиков постмодернизма) ход, как будто бы опровергающий все наши представления о его философии и постмодерне в целом.
Сегодня модный когда-то «по-мо» если и не стал чем-то вроде ругательства, то давно перестал быть модным и ассоциируется (в силу, в том числе, исторических причин) с демонстративным цинизмом, в основе которого лежит совсем не философия, а банальный и в чем-то даже животный прагматизм.
Для очень многих сейчас постмодернизм — скорее идеология, размывающая и уничтожающая любые (в том числе, нравственные) критерии, эстетическая и этическая «уравниловка», оправдывающая всех и вся. Внезапно Эко указывает своим читателям на то, что, хотя текст, действительно, «есть приспособление, созданное, чтобы спровоцировать появление как можно большего количества толкований», совсем не любая интерпретация текста будет удачной и тем более — может считаться релевантной. «[…] читатели в основном сосредоточились на «открытости» процесса интерпретации, недооценив тот факт, что интерпретационное восприятие, в защиту которого я выступил, должно быть спровоцировано определенным произведением искусства (и нацелено на его толкование)», — замечает Эко.
Действительно, кроме прав интерпретаторов, которым, по мнению писателя, «на протяжении последних десятилетий придается слишком большое значение»,
существуют еще и права самого текста — такого же полноправного участника процесса, как автор или читатель.
А потому один из главных тезисов постмодернизма — о равнозначности всех возникающих трактовок — должен быть уравновешен объективными критериями, благодаря которым бред можно отличить от пусть замысловатой, но вполне правдоподобной интерпретации. Главная неожиданность здесь даже не в том, что постмодернист Эко в принципе допускает наличие хотя бы каких-то «объективных критериев», а в том, что эти критерии, по его мнению, очевидны еще со времен Блаженного Августина:
«любое толкование части текста является верным, если подтверждается остальной частью того же текста, и ложным, если вступает с нею в противоречие».
Как следует заинтриговав читателя, в следующей лекции, «Размышления о литературных персонажах», Эко (как и подобает писателю-детективщику) ловко создает ощущение саспенса, неизменного атрибута детективной литературы. Как будто бы отвлекаясь от основной темы, Эко начинает размышлять о том,
что же позволяет нам сопереживать очевидно придуманному персонажу Анне Карениной точно так же, как мы сопереживали бы реальным, живым и хорошо знакомым людям.
Начиная с легкого, Эко-ученый и Эко-популяризатор с течением лекции разворачиваются во всю свою мощь, позволяя наконец себе говорить на привычном для аудитории языке. Простая как будто бы тема «Что мне Гекуба?» раскрывается в пространной лекции о семиотике и, в частности, о взаимоотношениях «означающего» и «означаемого». С графиками, цитатами из Фердинана де Соссюра и Жака Деррида и прочими характерными атрибутами научного труда.
Но как раз тогда, когда недостаточно усердный читатель уже готов отложить на дальнюю полку все это нагромождение пусть и упрощенных, но все-таки не слишком легких для восприятия терминов и посылок (и даже удивляясь, что же заставило его дочитать это занудный том до середины), Эко неожиданно проделывает искусный трюк, отвечая на еще не заданный вопрос и демонстрируя редкое и глубокое знание читательской психологии. На протяжении всех «Откровений» итальянский семиотик демонстрирует не только игру ума и глубокую эрудицию, но и умопомрачительную фантазию.
В данном околонаучном труде эта фантазия проявляется по большей части в ярких, ироничных и запоминающихся перечислениях, где Микки Маус легко соседствует с Шерлоком Холмсом, Элинор Ригби — с итальянскими монахами, а Еврипид — с Сименоном.
Четвертая лекция (пожалуй, самая трудная и самая интересная из всех) как раз и посвящена апологии составления списков и каталогов как одному из мощнейших риторических приемов описания неописуемого — в том числе и всего мира, как реального, так и вымышленного.
Правда, здесь композиция книги как будто бы распадается — лишь ее финал, ироничная фраза «Таковы откровения молодого романиста» напоминает нам, какую же книгу мы взялись прочитать несколько часов назад. Детектива в его традиционном понимании у Эко не получилось: запутанное повествование, изобилующее пространными цитатами и самоцитатами (ближе к финалу Эко уже упоенно цитирует собственные романы даже не абзацами, а целыми страницами), так и не сливается в одно целое.
Но в умении заставить читателей дослушать себя до конца Эко все еще нет равных.
Что же до интриги, так и не получившей своей развязки, то в наше время смешения жанров и игры со стереотипами такие детективы не редкость. Как раз их обычно и называют постмодернистскими — и улыбка, которая возникает на лице после осознания этого факта, тоже наверняка была предусмотрена автором.