Цивилизация
Саратовский ТЮЗ — один из самых известных, успешных и современных российских региональных театров. Возглавлявший его до этого года (и недавно со скандалом уволенный) директор Валерий Райков сумел в последнее время превратить эту труппу в один из главных театральных центров за пределами Москвы и Петербурга. Здесь не только работают постановщики самых разных поколений и школ со всей России и проводятся лаборатории молодой режиссуры, но — случай у нас действительно уникальный — постоянно ставят режиссёры со всего мира. Некоторые из них, как итальянец Паоло Ланди или француз Жан-Клод Фаль, явно принадлежат ко «второму эшелону» и мало кому известны. А вот выпустивший в Саратове несколько лет назад спектакль «Проклятье голодающего класса» Ли Бруер — один из основоположников американского авангардного театра 60-х годов, без которого немыслимо всё современное сценическое искусство.
Новым гостем Саратовского ТЮЗа стал Маттиас Лангхофф — режиссёр, которого в своё время принимала на работу в театр «Берлинер Ансамбль» Елена Вайгель, вдова Бертольта Брехта. Лангхофф много лет проработал бок о бок с Хайнером Мюллером, величайшим драматургом прошлого века. Режиссёр, когда-то бывший возмутителем спокойствия в Восточном Берлине, теперь работает в основном во Франции и по сегодняшним меркам кажется довольно консервативным. Но это не отменяет мастерства и сложности его спектаклей, в которых яркая визуальность в духе театра художника (Лангхофф часто сам оформляет свои постановки) сочетается с замысловатыми философскими концепциями.
В Саратове Лангхофф поставил пьесу своего соратника и любимого драматурга Хайнера Мюллера «Софокл. Эдип, тиран».
Мюллер часто переписывал классические тексты, в том числе и древнегреческие, деконструируя их до основания и переводя на язык XX века.
Впрочем, в отличие от самых известных его драм «Эдип», созданный на основе трагедии Софокла в переводе немецкого поэта-романтика Фридриха Гёльдерлина, выглядит просто лёгкой адаптацией сюжета, оставившей оригинал почти нетронутым. Конечно, античный гекзаметр у Мюллера ужесточается, подводное движение действия как бы выходит на поверхность, но всё-таки о том полном разъятии слов, смыслов и перипетий, которое случается в поздних пьесах автора, нет и речи.
Фабула мифа остаётся нетронутой.
Но историю о царе, пытавшемся бежать от рока и всё равно в итоге исполнившем его волю, Лангхофф помещает в абстрактное тоталитарное государство, где в апокалиптическом хаосе смешиваются все времена.
Эдип носит поверх пиджака красочную мантию, а с современным мусором на сцене соседствуют полуразваленные античные колонны. Участниками хора делаются обездоленные жители охваченного эпидемией города, похожие не то на бродяг, не то на нищих, не то на рабочих. Они запевают патетические строфы под гитары то на манер бардовских песен, то чуть ли не в духе Виктора Цоя:
хор превращается в кружок интеллигентов-бунтарей, ставящих диагноз безумной жестокости мира, но неспособных ей противостоять.
Очевидны и ассоциации с «Пиром во время чумы»: вот один из них, казавшийся главным, падает замертво, как только допел. Друзья тут же спускают его тело в зияющую на авансцене общую могилу, а вместо земли труп посыпают белым порошком дезинфекции.
Потом в эту же могилу будут сбрасывать тела детей, завёрнутые в синие целлофановые мешки, и проделывать ту же процедуру.
Здесь носят не античные маски, а медицинские, и по сцене бродит служитель в комбинезоне с баллоном, на котором написано «ДЕЗ», а на стене висит плакат «СТОП-ЧУМА-КАРАНТИН».
«Эдип» Лангхоффа разыгрывается на осколках империи сразу и античной, и советской, и всей мировой культуры XX века. На жестяных дверях дворца Эдипа выкованы пятиконечные звёзды, а чуть выше светится вывеска «Кино Орлёнок». Стены обшарпаны, окна покрыты сплошным многолетним слоем пыли. Это город-кладбище, в котором ничто уже не напоминает о былом величии, а жизнь кажется просто немыслимой. В нём приходится существовать под постоянный аккомпанемент воя ветра, вороньего карканья и жужжания мух. В определённый момент внезапно пустится в движение поворотный круг, площадь перед дворцом сменится его интерьерами, но в прежнем виде декорация уже не вернётся, всё время поворачиваясь разными сторонами: разъятый мир невосстановим.
Ещё одни обитатели этого города — дети, которых, как сообщает программка, играют саратовские школьники. В начале они сидят за партами и дружно учат древнегреческий, повторяя по слогам слова. В финале заполняют огромное брачное ложе Эдипа, играют на нём, бегают вокруг него, гоняя, как мяч, большой глобус, и декламируют теперь уже строфы о несчастном царе.
Лангхофф забавно обыгрывает сакраментальное Софокловское обращение Эдипа к фиванцам: «О дети, Кадма древнего питомцы», — мальчики и девочки оказываются сразу и горожанами, и жрецами, и хоревтами, и детьми царя, и его далёкими потомками.
Их резвые и беззаботные игры на осквернённой правителем кровати, которую он делил с матерью, — знак того, что урок не усвоен и история будет повторяться снова и снова, а вслед за одним Эдипом вырастут многие другие. В конце спектакля к обшарпанным стенам приставляют стремянки и собираются начать ремонт, но очевидно, что он так никогда и не закончится.
В «Эдипе» Лангхоффа есть только одна проблема, но очень большая. Он прекрасно придуман на уровне концепции и богат на красивые метафоры, но, как только музыка смолкает, пространство прекращает меняться, а массовка уходит, действие сразу замирает на месте.
Лангхофф явно пытался привить игре саратовских актёров максимальную естественность, сделать так, чтобы строки из античной трагедии они произносили в ритме сегодняшнего дня. И сбить классический пафос, безусловно, удалось — стенания, крики и патетика декламации сведены на нет. Но простота при этом так и не рождается, живое чувство не возникает. Спектакль выглядит вымученным, вялотекущим, вязким.
Но Лангхофф сделал то, что сегодня бывает крайне редко: он поставил большой эпический спектакль, от начала до конца абсолютно серьёзный и даже подавляющий демонстративной углублённостью в себя. Спектакль, в котором можно с трудом найти хотя бы одну сцену, которая предполагала бы зрительский смех. При всех своих несовершенствах и длиннотах «Софокл. Эдип, тиран» — творение настоящего мастера, один из самых интересных и необычных провинциальных спектаклей большой формы, показанных на «Золотой маске» за последние годы.
