Цивилизация
Для Патласова, кинорежиссёра по образованию, «Антитела» стали первой работой на сцене, но сделаны они на самом высоком профессиональном уровне. У нас привыкли к плохим документальным спектаклям, которые зачастую сводятся к тому, что актёры сидят на стульях и тихими голосами повторяют заученные тексты, собранные в процессе репетиций. Эти постановки попросту теряют связь с театром, превращаясь в своего рода сценическую публицистику — жанр, имеющий право на существование и, возможно, иногда очень важный, но построенный по совсем другим законам и с иными целями, нежели театральное представление.
В «Антителах» Патласов не стремится ни выдать происходящее на сцене за непосредственную реальность, ни ограничиться лишь устным рассказом. Он с самого начала предельно обнажает приём. Перед закрытым занавесом появляется один из актёров и сообщает, что все тексты в этом спектакле не являются вымышленными и взяты из интервью реальных людей.
Затем представляются остальные артисты: «мой герой — бывший фашист», «я играю собирательный образ оперативного работника, которому небезразлична судьба России», «моя героиня — мать убитого», «мать убийцы».
Каждый из артистов играет реального человека, но речь здесь идёт не о буквальном копировании взятого из жизни героя, которое часто играет злую шутку с документальными постановками, сводя актёрские работы к простым этюдам-наблюдениям. Создатели «Антител» заявляют: на сцене не настоящие люди, а актёры, которые работали над ролями своих героев так же, как работали бы над ролями из полностью придуманной пьесы. Они произносят монологи о подлинных событиях, но вместе их речи образуют историю с идеально выстроенной драматургией, сюжетом, страшная реальность которого казалась бы фактом искусства, если бы мы не знали, что всё это случилось взаправду.
Действие происходит в условном пространстве, которое вроде бы не несёт смысловой нагрузки, но в итоге получает символическое значение. За мутным, на паутину похожим, сетчатым занавесом стулья, длинный стол, одиноко стоящая дверь, ширмы-экраны. На заднем плане большие вёдра из-под краски, за ними сплошь покрытая пылью стеклянная стена, на которой то и дело будут делать надписи «Бей хачей», «Мы на своей земле», слово из трёх букв и другие подобные.
Актёры появляются в разных концах сцены и почти ничего не делают, просто произносят текст, но их лица снимаются в реальном времени и выводятся крупными планами на экранах, причём не всегда мы видим лицо того человека, который говорит в данный момент.
Иногда лица на проекциях множатся бесконечной змейкой, иногда камеру поворачивают в зал и на экранах появляются внезапно видящие самих себя зрители. Отсветы видеоряби бегают по стенам, и пространство делается иллюзорным — мы как бы переносимся внутрь сознания героев.
Ситуация «Антител» — ситуация суда, но не прямая реконструкция конкретного процесса, а скорее, неформальная встреча его участников, пытающихся разобраться в самих себе, своих мотивах и побуждениях и докопаться до истинной картины не отдельно взятого преступления, а всего мироустройства.
Это, конечно, не Страшный суд, это что-то вроде чистилища, где столкнувшиеся волей судьбы души рассказывают о себе, надеясь на сострадание и оправдание.
Сценарий спектакля создан драматургом Алексеем Совлачковым из интервью участников событий, но они скомпонованы таким образом, что превращаются в монолитный текст, льющийся потоком разных актёрских голосов, становятся серией монологов, постоянно перебивающих и подхватывающих друг друга.
Это хор, в чём-то сродни античному, но состоящий не из безликой толпы, а из сильных индивидуальностей. Каждый здесь говорит свою историю, ведёт свою партию, и объединяет их только то, что все они ведут речь о двух людях — Тимуре Качараве и убившем его националисте Александре Шабалине. Впрочем, Шабалина, отбывающего срок в тюрьме, настоящим именем в спектакле не называют, и из Саши он становится Пашей.
Все остальные и вовсе лишены имён.
Просто охранник магазина «Буквоед», у которого произошло нападение, просто девушка Тимура, просто его друг-анархист, просто две матери. Потому что по-настоящему для создателей спектакля имеют значение лишь эти два героя.
Сами они на сцене так ни разу и не появляются, иначе документальность была бы нарушена. Тимур не может рассказать, как его убили, а тот, кто это сделал, говорить не пожелал. Но, как ни удивительно, смотря «Антитела», с какого-то момента зрители забывают, что главных героев нет на сцене: в монологах остальных персонажей создаются настолько подробные и объёмные портреты, что возникает полный эффект присутствия.
Такой результат достигается благодаря композиции текста и способу существования актёров: они играют не конкретных людей, а как бы самих себя, попавших в определённую ситуацию.
Пытаются представить, как думали бы и что говорили на месте матери убийцы-националиста, отсидевшего несколько лет бывшего скинхеда или работающего над громкими делами оперативника. Ракурс постоянно меняется — мы видим ситуацию со всех сторон. Свидетельства не идут друг за другом от разных людей, а возникают параллельно, наперебой. Вот мать Тимура говорит, как узнала о смерти сына; а вот мать Паши вспоминает, как в квартиру ворвались милиционеры и его задержали. Одновременно женщины рассказывают о своих сыновьях почти с момента рождения — и вдруг понимаешь, что на самом деле между ними много общего.
Да, материнское воображение склонно идеализировать детей, но они описывают их иногда одними и теми же словами. Перед нами вдруг возникают живые люди, и кажется, что мы их не просто видим воочию, а можем до них дотянуться рукой. Надолго запоминаешь, как Паша, учась в школе, приводил домой и представлял маме малознакомых приятелей: «Это мой друг, надо его покормить». Или как Тимур принципиально не носил одежду дороже ста рублей, как он в один прекрасный день решил навсегда отказаться от мяса и с тех пор корил родителей за то, что те поедают трупики.
Когда ставишь спектакль о том, как зверски убили антифашиста, очень легко удариться в политику.
Дать волю жгучему пафосу, дидактике и заставить зрителей литрами лить слёзы. Обрушиться с праведным гневом на националистов и камня на камне не оставить от этих нелюдей. Или, напротив, доказать, что скинхеды мало чем отличаются от антифашистов — жажда убивать одинаково движет и теми и другими, обе стороны одинаково хороши и в равной степени заслуживают истребления. В «Антителах» все эти точки зрения, конечно, звучат, но ни одна из них не доминирует.
Михаилу Патласову удалось невозможное: он отказался от главного права режиссёра — права на манипуляцию зрительским сознанием.
Он сделал то, что в театре кажется немыслимым, — создал по-настоящему объективную картину события, сумев залезть в шкуру каждого из героев и показать историю со всех ракурсов.
Глядя на «Антитела» из зрительского зала, сложно догадаться, что на самом деле думает режиссёр об этом убийстве и как к нему относится каждый из актёров, — такой итог можно считать большой победой. Этот спектакль намеренно не даёт никаких ответов, а только задаёт вопросы, мучительные и неразрешимые. Показывает мир во всех его противоречиях, пытаясь взглянуть на них со стороны и приподняться над ними. Говорит о том, что нет правых и виноватых, что в определённых условиях каждый из нас вдруг сможет совершить убийство, что палач и жертва всегда могут поменяться местами, что человек далеко не всегда повинен в своих взглядах, которые часто формируются волей случая.
Зрители в этой ситуации оказываются только пассивными наблюдателями — до поры до времени. А когда придёт их черёд сделать выбор, он может оказаться совсем не таким, как они бы хотели.
В «Антителах» в такую ситуацию попадает охранник — единственный герой, не произносящий документальный текст (его прототип говорить отказался).
Весь спектакль он рубит правду-матку, изобличает националистов и говорит о том, какое они зло. Ему охотно веришь и проникаешься к нему симпатией. Да вот только в конце звучит фрагмент из реальных показаний охранника: он ничего не сделал, увидев, как десять человек напали на двоих, а когда тот из них, кто уцелел, побежал в здание — не впустил его, чтобы пол не запачкался кровью. И не нужно быть пророком или хорошим психологом, чтобы понять: любой мог бы поступить в такой ситуации точно так же.
