Цивилизация
Социальный принцип «от каждого по способностям, каждому по труду» может кому-то и сегодня показаться привлекательным, однако не стоит забывать, что в тоталитарной практике ключевым было слово «каждый». Иначе говоря, хочешь или нет, а придется прикладывать свои способности куда скажут, да и вознаграждение «по труду» определят специально для этого созданные инстанции.
Таким образом, эксплуатация человека человеком отменяется, зато на смену ей приходит эксплуатация человека государством – и с этим государством уже не поспоришь, тем более не поборешься за свои права.
Как гласили первые строки знаменитого плаката Александра Дейнеки: «Работать, строить и не ныть! Нам к новой жизни путь указан». Под вредоносным «нытьем» понималось нежелание ходить строем и вкалывать за копеечные трудодни, не говоря уж о недовольстве лагерными нарами. Конечно, в послесталинскую эпоху гайки постепенно откручивались, но морально-этические установки декларативно оставались прежними:
«люди труда» – это те, кто приносит пользу не себе, а государству.
Думать о собственной выгоде стыдно, а отвиливать от общественно-полезного труда – еще и преступно.
Воспитывать подобную ментальность требовалось плотно и постоянно, дабы не влезали в головы населения крамольные мысли. На прославление трудовых подвигов во имя индустриализации и коллективизации бросались немалые творческие силы – тут и писатели, и кинематографисты, и живописцы, и скульпторы, и фотографы. Плоды их деятельности могли выглядеть очень по-разному с позиций художественности. Диапазон включал и шедевры вроде того самого мухинского монумента, и откровенную халтуру, которая составляла основную массу «идеологически выверенного искусства». Властям пригождалось и то, и другое, и третье – главное, чтобы таланты не отклонялись от заданных им целей, а бездари не скатывались в совсем уж явную неумелость.
Средневзвешенный контент официальной советской культуры давал неплохие пропагандистские результаты до той поры, пока «воздух свободы» не начал исподволь проникать в самые неожиданные и неподходящие «социальные щели».
Чем дело кончилось, всем известно.
От эры большого советского стиля сохранилось множество материалов, в том числе визуальных. Одно время после перестройки их пробовали нещадно гнать из музейных и прочих культурных пространств, полагая, что они могут повредить курсу на построение новой России. Потом выяснилось, что это почти экзотика, еще потом – что это коммерчески выигрышная ностальгия. Продвинутые кураторы принялись за аналитические ретро-проекты, а
некоторые галеристы и музейщики стали набрасывать в выставки соцреалистические холсты, плакаты и фотографии просто ради исторического прикола.
Короче говоря, у этого слоя искусства образовалась «вторая жизнь», вполне успешная. Ведь и впрямь интересно, что и как обстояло в нашем недавнем историческом прошлом. Разговоры о «реваншизме» и «протаскивании тоталитарных идеалов» в данном случае сами собой утихли – скорее всего, потому, что стало очевидно:
угрозой возвращения к тоталитаризму веет отнюдь не от музейных экспонатов. Они-то как раз в этом отношении безобидны, зато поучительны.
С конца прошлого года в Москве появилась постоянная площадка, где репрезентация советского искусства положена в основу выставочной политики. Обновленный пьедестал под «Рабочим и колхозницей» представляет собой комплекс залов, которые отныне будут регулярно заполняться соответствующими экспозициями. Не так давно здесь прошла выставка «Венера Советская», на очереди еще один «женский» проект, приуроченный к празднику 8 Марта, а сейчас вот расположились «Рабочие и колхозницы». Гендерный аспект, впрочем, не столь существен:
название придумано скорее для рифмы с местоположением.
Зато классовая подоплека напрямую связана с предметом исследования. Куратор выставки Марина Лошак преподносит едва ли не краеугольный камень советской эстетики (после любви к вождям, разумеется) – искусство, посвященное «созидательному труду, без которого невозможно построение светлого будущего». Другими словами, речь об изобразительной пропаганде трудового энтузиазма.
Агитировать ведь нужно за то, что само собой, естественным путем, идет не слишком гладко. Нет надобности усиленно призывать людей делать то, что им выгодно и приятно – сами потянутся, достаточно рекламных объявлений.
Пропаганда же – не реклама, это переформатирование мозга.
Одной из наиболее любопытных на выставке представляется картина Кузьмы Николаева «На меже коммуны», где клином идут по колхозному полю могучие трактора, а рядом единоличник пробует вспахать на тощей лошадке собственный земельный надел. Не зря сын-пионер указывает отцу рукой в направлении коллективной пашни: мол, вон как сознательные-то люди поступают.
Папаша покуда в сомнении, но интуитивно понятно, что выбора у него нет. Как миленький поковыляет писать заявление о членстве в совместном хозяйстве.
Это, кстати, пример начальной фазы соцреализма, когда и термина такого еще не существовало. А классика стиля – убеждение не за счет противопоставления «старого» и «нового», а за счет демонстрации полного торжества идей социализма, без каких-либо смутных и подозрительных альтернатив. Вторая половина 1930-х предъявляет апофеоз такой политтехнологии: тут уже такой размах строительства цехов и собираемости урожая, что вспоминать о каком-то индивидуальном выборе попросту нелепо. Скажем, живописец Елена Мельникова изображает экскурсию на заводе «Шарикоподшипник» (дело происходит в 1937 году) – так экскурсантам и объяснять не надо, в чем преимущества индустриализации.
Все же видно воочию, комментарии излишни. Производственный процесс выше всяких похвал, работники увлечены и счастливы, страна развивается и богатеет.
Подобных опусов на выставке немало, хотя внимательный зритель наверняка обнаружит, что живописно-скульптурный раздел этой экспозиции не столь уж однороден. Здесь попадаются произведения, за которые художникам в ту пору могли и втык сделать при случае. К примеру, полотно Павла Радимова «Болтовый завод» – яркий образчик «буржуазного экспрессионизма». В отдельных работах ощущается не преодоленное наследие московской группы ОСТ, а кое-кто из авторов слишком близок к немецкой «новой вещественности». Эх, разобраться бы с ними всеми как следует, по-пролетарски, да время безвозвратно упущено...
Живопись и скульптура для выставки предоставлены из нескольких источников – Государственного музейно-выставочного центра РОСИЗО, преемника советской структуры под названием «Росизопропаганда», а также Института русского реалистического искусства и других частных коллекций. Однако не меньшую роль в проекте играют фотографии, большинство из которых позаимствованы в архиве журнала «Огонек» – некогда самого популярного в СССР иллюстрированного еженедельника.
Вернее, позаимствованы слайды и негативы, с которых отпечатаны нынешние экспонаты. Использован нетривиальный, но вполне уместный метод показа старых карточек: они фигурируют в дублях, по паре на каждый сюжет.
Скажем, кружевница Надежда Жигунова запечатлена в двух похожих состояниях – но на одном из кадров ее улыбка проблескивает вставным зубом, что никак не годится для журнальной идиллии.
А там, где позирует фотографу бригадир силоточной машины А. В. Богданов, вдруг возникает в небе оптический эффект, рождающий мысли об НЛО – тоже ведь брак с точки зрения редакции.
И в таком духе далее: то петухи в руках знатной птичницы отвернутся от объектива, то заправщица целинной МТС неловко обхватит арбузы, доставшиеся ей за трудодни. Жанр «производственного портрета на рабочем месте» был чрезвычайно сложен, ошибки не прощались. Зато на вставной мини-выставке огоньковских обложек можно насладиться идеальными параметрами советского репортажа конца 1940-х. Тут передовики производства и знатные доярки образуют настолько гармоничный ансамбль, что тянет мысленно схватиться с ними за руки и вместе спеть «Широка страна моя родная». К сожалению или к счастью, спеть вместе уже не выйдет.
