Цивилизация
Принято считать, что перестройку, завершившуюся крахом СССР, подготовили и запустили в ход те люди, чьи взгляды сформировались в «оттепельное» шестое десятилетие ХХ века. Возразить на это можно было бы тем, что, во-первых, противники политических перемен тоже в большинстве своем прошли через хрущевскую эпоху и были ей не так уж чужды, а во-вторых, перестроечный энтузиазм куда сильнее проявлялся у представителей следующего поколения. Однако по существу упомянутый тезис верен. Даже мнимых свобод, дарованных населению вслед за антисталинской риторикой руководства, хватило, чтобы исподволь стало распространяться недовольство тоталитарным режимом. И к тому моменту, когда Никита Сергеевич на ХХII съезде КПСС провозгласил программу скорого построения коммунизма, завершив свою речь словами: «Наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи!» — в стране уже существовал изрядный слой тайных и даже явных диссидентов.
А еще больше было тех, кто инстинктивно чувствовал: идет блеф, никакого коммунизма к 1980 году не построить. Об этом пусть и вполголоса, но все же говорилось на миллионах кухонь в свежевозведенных «хрущобах». Последовавшая вскоре брежневская подморозка этого массового ропота унять так и не смогла.
Почва для горбачевских реформ была подготовлена именно в 1960-е, а уж переход от «социализма с человеческим лицом» к «звериному оскалу капитализма», о котором мало кто задумывался, — это был лишь вопрос исторической неизбежности после определенного рубикона.
Приблизительно с таких позиций рассмотрена «оттепель» на выставке «Тогда, в шестидесятые...» в Литературном музее. В качестве лейтмотива здесь взяты темы вольнолюбия и инакомыслия — кстати, не обязательно политического. И хотя фигурирующие материалы большей частью касаются культуры дозволенной (скажем, количество книг, выпущенных официальными советскими издательствами, на выставке явно превосходит число машинописных самиздатовских копий), все же фрондерская линия не превращается в пунктир.
Пожалуй, именно этим проект отличается от нескольких недавних сюжетов, тоже ставивших эстетику 1960-х во главу угла — вспомнить хотя бы экспозицию Музея дизайна в Манеже или «Советский неореализм» в Новом Манеже.
Там произведения и артефакты оттепельных лет преподносились в виде трогательного ретро, разве что косвенно связанного с идеологией. А в Гослитмузее на передний план выходит противостояние творческой интеллигенции и власти.
Правда, противостояние это лишь в отдельных случаях обнаруживает свою драматическую глубину — например, при демонстрации протокола собрания Союза писателей, исключавшего из своих рядов Бориса Пастернака (к слову, происходило это в 1958 году, так что «шестидесятые» в заголовке не догма), или подслеповатой стенограммы суда над Иосифом Бродским, ходившей когда-то по рукам.
Многое остальное нужно домысливать, припоминать из прочитанного или услышанного.
Но тут уж трудно что-то поделать — не присовокуплять же развернутые аннотации к каждому экспонату, будь то экземпляр журнала «Юность» с повестью Василия Аксенова «Апельсины из Марокко», томик стихов Николая Глазкова, «барачная» композиция художника Оскара Рабина или афиша любимовского спектакля «Добрый человек из Сезуана». Практически любой предмет здесь мог бы послужить поводом для множества комментариев мемуарного толка, но их появление мигом перегрузило бы и так довольно плотную экспозицию. Так что подключение собственной эрудиции попросту неизбежно.
Будем откровенны: без хотя бы минимального культурного ретробагажа поход на эту выставку окажется не слишком продуктивным,
хотя устроители приложили силы для того, чтобы сделать ее зрелищной и понятной вроде бы каждому. При входе в зал красуется коллаж из агитплакатов и газет (заголовки в последних соответствующие — «Советский человек в космосе!» и «Обуздать провокаторов войны!»). Картонные фигуры в натуральную величину с фотографиями Андрея Вознесенского, Беллы Ахмадулиной, Евгения Евтушенко и Роберта Рождественского помещены на фоне памятника Маяковскому, возле которого в свое время устраивались импровизированные поэтические чтения. Дубовый письменный стол, книжные шкафы и табличка с надписью «Редакция журнала «Новый мир» призваны символизировать обстановку, в которой Твардовский со товарищи осуществляли прорыв к правде и новой словесности.
Ряды фотографированных мизансцен из шестидесятнических спектаклей должны давать представление о тогдашней театральной атмосфере.
Воспроизведена даже обстановка той самой среднестатистической кухни, где под шум чайника и телевизионные реплики «Клуба веселых и находчивых» велись критические разговоры о ситуации в стране.
А в финале экспозиции зрителей поджидает видеоинсталляция «Паспортный контроль» с манекенами пограничников и фигурой «отъезжанта» (признаться, это зрелище оставляет по себе скорее комическое, нежели патетическое впечатление). Словом, музейщики всячески старались привнести в выставку сценографическую бодрость, и местами получилось неплохо. Хотя в этом «оттепельном» мемориале многовато скороговорок, перечислений через запятую, дайджестов и символических обозначений вместо развернутых образов и выразительных ассоциаций, все же сам подход к предмету симпатичен. Шестидесятые — это не только джаз, рок-н-ролл, турпоходы, автомобиль «Чайка» и платья с зауженной талией, но еще и время нравственных выборов, гражданских поступков и интеллектуальных озарений. Подобные категории трудны в иллюстрировании, зато они более судьбоносны, чем мода или дизайн.
