Цивилизация
Время, которое мы привычно называем Серебряным веком, обладало целым рядом ярких, подчас вроде бы несовместимых характеристик. Например, одним из самых важных направлений тогдашней мысли было богоискательство, удивительным образом уживавшееся в культурном сознании с ощущением неотвратимости революционных перемен. Вспомнить хотя бы блоковскую поэму «Двенадцать», где эти концепции как раз слиты воедино. Разумеется, Александр Александрович не был одинок в своем стремлении увидеть религиозную подоплеку в событиях начала ХХ века – на этой почве сходились отчасти и символисты с футуристами, и даже классические философы с эзотериками.
Многим мнилось, что крах прежней жизни – это промысел божий, очищение от заблуждений и предвестие новой эры, подлинным идеалам христианства куда более соответствующей.
Можно подумать, что и отец Павел Флоренский, принявший революцию и сотрудничавший с большевиками в разных сферах, находился в плену подобных иллюзий. Однако в его случае, похоже, имели место иные соображения. Флоренский богоискательством никогда не увлекался, поскольку
в вере был тверд с ранней юности и не снимал подрясника даже во время научных опытов.
Его лояльность к советской власти объясняется скорее жертвенной терпимостью: уж коли назначил Господь испытания – надо их преодолевать, нести свою миссию. А миссию эту отец Павел видел не только в исполнении обязанностей священника (хотя оставался в сане до последнего дня жизни), но и в преобразовании основ человеческого познания. Сам он о своих устремлениях писал так:
«Произвести синтез церковности и светской культуры, вполне соединиться с церковью, но без каких-нибудь компромиссов, честно, воспринять все положительное учение церкви и научно-философского мировоззрения вместе с искусством и т. д. – вот как мне представляется одна из ближайших целей практической деятельности».
История знавала, конечно, примеры того, как двигали науку монахи и просто глубоко верующие люди вроде Исаака Ньютона, но к началу прошлого столетия между религией и наукой пролегала пропасть, казавшаяся непреодолимой. Флоренский же действовал так, будто никаких противоречий тут вовсе не существовало. До того, как поступить в духовную академию, он закончил физмат Московского университета – и вознамерился соединить две стези в одну. Эта идея и сегодня выглядит утопичной (даже, наверное, более утопичной, чем век назад), однако персональные дарования отца Павла оказались просто выдающимися.
Нынешняя мемориальная выставка приурочена к 75-летию мученической гибели Флоренского. Включенное в экспозицию машинописное свидетельство о смерти от 8 декабря 1937 года казенно сообщает:
«Причина смерти – расстрел, место смерти – Ленинградская область».
Где он захоронен, в точности неизвестно. А до того были ссылки, тюрьмы и лагеря – в частности, последние годы он провел в СЛОНе, Соловецком лагере особого назначения. При такой биографии трудно рассчитывать на сохранность архивных материалов и личных артефактов, но у отца Павла была большая и очень дружная семья, по великому счастью, от репрессий не пострадавшая. Благодаря этому обстоятельству до наших дней дошли многие предметы, документы, книги, фотографии, связанные с деятельностью Флоренского. Для выставки в МАММ они позаимствованы из персонального музея-квартиры, открывшегося в 1997 году.
Признаться, масштаб этой личности в экспозиции лишь обозначен, поскольку для адекватного о нем представления требуется знакомство как минимум с основными трудами ученого и богослова – книгами и брошюрами «Иконостас», «Столп и утверждение истины», «Обратная перспектива», «Мнимости в геометрии». Но даже и после прочтения упомянутых сочинений за рамками гуманитарного сознания останутся научно-технические интересы отца Павла (для примера упомянем только два названия его статей – «Диэлектрики и их техническое применение» и «Наблюдения над стратиграфией ледяных формаций»).
Своеобразным визуальным символом многогранности его талантов может служить на выставке макет прибора для решения алгебраических уравнений и интегрирования – увесистый и хитроумный аппарат, самим своим видом напоминающий об изобретениях Леонардо да Винчи.
Впрочем, приклеившееся к отцу Павлу сравнение с Леонардо все же выглядит не слишком удачным. Пожалуй, более точен был Василий Розанов, написавший когда-то: «Флоренский – Паскаль нашего времени».
Подобно великому французу,
отец Павел искал рациональные объяснения мистике и верил в то, что прогресс должен вести к укреплению веры.
Вместо схоластических рассуждений о возможном числе ангелов на конце иглы он базировал свое личное богословие на всем опыте человечества. Например,
склонен был объяснять феномен Туринской плащаницы теми же причинами, которые впоследствии привели к изобретению фотографии.
Кстати, к фотографии он относился с большим увлечением, чему есть немало подтверждений на выставке. А еще чрезвычайно интересовался открытиями в области ядерной физики и собственным умом, без специального оборудования и без доступа к засекреченной информации, пришел к пониманию того, во что могут вылиться познания в этой сфере. По воспоминаниям дочери, Павел Флоренский говорил в начале 1930-х: «Я мог бы изобрести оружие, которое завоевало бы весь мир, но я не буду этого делать». Почему-то безоговорочно веришь: действительно, мог бы – и действительно, не стал бы.
