Цивилизация
25 и 26 августа санкт-петербургский театр Post сыграл премьеру спектакля «Shoot/Get treasure/Repeat» по пьесам английского драматурга Марка Равенхилла в постановке молодых режиссёров Дмитрия Волкострелова и Семёна Александровского.
Впрочем, спектаклем как таковым это сложносочинённое действо назвать трудно.
Зрителям предлагается посетить «музей 16 пьес» из драматического цикла Равенхилла, которые одновременно разыгрываются в двух комнатах на протяжении восьми часов. Каждая пьеса демонстрируется дважды в определённое время, и смотреть их можно либо в порядке, заданном автором, либо в обратном, либо же в произвольном, по собственному «маршруту».
«Shoot/Get treasure/Repeat» — самый масштабный проект создателя театра Post Дмитрия Волкострелова. Среди его предыдущих работ «Июль» по пьесе Ивана Вырыпаева и несколько спектаклей по произведениям белоруса Павла Пряжко, в том числе «Солдат» в московском «Театре.doc», который состоит из одной фразы и длится 5 минут. Волкострелов идёт по пути отрицания театра во всех его остающихся традиционными проявлениях, лишая актёров любых выразительных средств, сводя действие к минимуму и почти от него отказываясь. Пока самым радикальным в этом плане оставался недавно вышедший спектакль «Я свободен»: пьеса Пряжко состоит из 533 фотографий и 13 подписей к ним, а вся постановка заключается в том, что режиссёр демонстрирует их на проекции с собственного ноутбука, в нужные моменты озвучивая названия кадров. «Shoot/Get treasure/Repeat» для Волкострелова — следующая веха на пути к детеатрализации театра.
Слово «Музей» здесь имеет принципиальное значение.
Постановка замещается серией инсталляций, спектакль из 16 отделений оборачивается выставкой театральных идей. Волкострелов и Александровский покушаются на основу основ всей театральной системы, возникшей в начале XX века и действующей до сих пор, — на понятие режиссёрской трактовки. Они отрицают за собой и своими актёрами право быть посредниками между текстом и зрителями, превращая спектакль из визуализации пьесы в её озвучание, близкое к читке и не несущее в себе дополнительного смысла. Они хотят надличности и объективности. Того, что в театре, как и в любом искусстве, вообще-то, невозможно.
К каждой из пьес Равенхилла здесь ищется свой ключ, не имеющий, как правило, отношения к её сюжету и смыслу: Волкострелов и Александровский играют с формой, изучая способы обезличенного донесения текста. Драма, состоящая из выкриков множества безымянных персонажей, разыгрывается в полной темноте, и зрители оказываются наедине с их заранее записанными голосами. В другой раз монолог героини журчит в наушниках, а стоящая перед нами актриса не произносит ни слова. В третий раз слова пьесы вообще не звучат, а идут по экрану титрами, пока муж и жена, которым они принадлежат, долго и медленно ужинают в полной тишине.
Лишь в пяти из шестнадцати пьес актёры появляются на сцене и заговаривают, во всех остальных случаях можно только услышать их голоса или увидеть немые картины.
Такой подход отлично ложится на тексты Равенхилла. Его цикл «Shoot/Get Treasure/Repeat» (дословно: «Стреляй/Захвати сокровище/Повтори») возник как рефлексия событий 11 сентября и обострившегося на их фоне конфликта Востока — Запада. Равенхилл исследует природу обоюдной ненависти чёрных и белых, христиан и мусульман, варваров и граждан «цивилизованного общества». Главные движущие силы пьес — боль, насилие и нетерпимость, иногда сдабриваемые едва ощутимым стремлением любить. Он говорит о начале новой великой войны цивилизаций, которая обещает стать самой страшной и самой последней. Противоречия двух миров в ней априори неразрешимы, многократно повторяемые слова «демократия» и «свобода» исполнены лживого пафоса, палачи и жертвы меняются местами так быстро, что кто есть кто — уже не понять. Каждая пьеса получает заглавие, роднящее её с тем или иным произведением из числа наиболее значимых для мировой культуры.
Здесь есть и «Война и мир», и «Преступление и наказание», и «Троянки» Еврипида, и «Одиссея», и «Гибель богов», отсылающая к фильму Лукино Висконти.
Речь, однако, не идёт ни о перепевах известных сюжетов, ни даже о прямых аллюзиях к ним. Равенхиллу важно просто обозначить сходство сегодняшнего дня с далёким прошлым, связать войну будущую с теми, что кончились 50, 100, 200, 2000 лет назад.
На первый взгляд может показаться, что театр Волкострелова чужд такому эпическому размаху. Но удивительным образом он находит с Равенхиллом точки соприкосновения. Пьесы из цикла, полные философских сентенций, беспорядочных монологов и подробных ремарок, кажутся то чересчур абстрактными для театра и лишёнными действия, то, наоборот, требующими такой сложной визуализации, которую на сцене почти не достичь. В этой ситуации метод Волкострелова с его антитеатральностью приходится очень кстати: самые изощрённые фантазии драматурга он даже не пытается материализовать, а сухим диалогам вообще не ищет сценических эквивалентов, как бы возвращая им мощь ещё неизречённого текста. Герои Равенхилла страстны, импульсивны и жестоки, когда же их реплики произносятся ровно, спокойно и отстранённо, они больше не могут вызвать сильных эмоций. Волкострелов не даёт возможности ни сопереживать персонажам, ни оправдывать их, делая акцент только на самом тексте и лишь тех смыслах, которые рождаются при соединении слов. Когда солдат-извращенец и пытаемая им вдова говорят одинаково бесстрастно, сострадать можно либо им обоим, либо никому из них — и второе здесь вроде бы предпочтительно. В созданной Равенхиллом и Волкостреловым модели мира нет места добру, любви и позитивным чувствам — всё подчинено цинизму, расчёту и жажде крови.
Каждый, кто терпит здесь лишения, поневоле становится соучастником войны, заполонившей всё.
Вот лежат на полу под настольными лампами два актёра, затылок к затылку. Перебрасываются репликами, постоянно меняясь ролями. Так, что не разобраться, кто из них маленький мальчик, а кто явившийся ему безголовый солдат. Здесь это просто неважно, ведь у любого убитого на войне было детство, а каждый младенец рано или поздно лишится головы. Военный передаёт ребёнку винтовку (конечно же, у Волкострелова — невидимую), и круг замыкается.
Вот сидят с двух сторон актёры перед камерами, держа в руках текст, и их улыбчивые лица смотрят на зрителей с телеэкранов. Играется эпизод о нападении на артиста прямо во время спектакля. Власти не могут найти свидетелей, после чего решают ввести обязательное клеймение раскалённым утюгом за недонесение о любом преступлении. Это, кажется, единственный раз в «Shoot/Get treasure/Repeat», когда все актёры эмоциональны и жизнерадостны. Их герои говорят наперебой, весело приветствуя репрессии. Всматриваются напряжённо из телевизоров в глубину зала, отыскивая среди зрителей «паршивых овец». Дружно поворачивают глаза в сторону того, кто сейчас произносит речь, чтобы ничего не пропустить. Лицо первого заклеймённого глядит на зрителей с айпэда, и губы на нём не двигаются, когда звучит его голос.
Своё наказание он и сам одобряет; растущую жестокость технократического мира все встречают как нечто правильное и само собой разумеющееся, чему совсем не нужно противостоять.
Похожие смыслы проявляются и в большинстве остальных 16 пьес, «инсталляции» каждой из которых строятся на интересных и неожиданных театральных находках. Рассуждать о них можно очень долго и продуктивно, но нельзя не сказать об одной большой проблеме, которая возникает в этом «музее». В определённый момент стерильная монотонность донесения текста достигает максимума, на котором его уже невозможно воспринимать. Стремление к простоте и отсутствию смысловых нанесений приводит вдруг к невероятной сложности и чересполосице смыслов. Текст разнимается и растворяется так, что его уже не восстановить. В некоторых отрывках, конечно, так и задумано, но это происходит и в других. Единую линию, которой Равенхилл связывает 16 пьес, уловить уже нелегко, значения не срастаются, сюжеты исчезают в деконструкции текстов.
Связность повествования и чёткая мысль возвращаются лишь в финале, когда детеатрализация доходит до абсолюта: последняя пьеса, «Рождение нации», разыгрывается в виртуальном пространстве.
Актёры сидят напротив зрителей за длинным столом — кто с ноутбуком, кто с айпэдом. На проекции открывается страница театра в фейсбуке. Театр Post публикует пост — название пьесы и время её начала. А дальше актёры без всяких масок-персонажей, под своими именами, пишут каждые несколько секунд комменты-реплики. В реальном времени, так что любой юзер фейсбука может присоединиться к общению, и сидящие в зале зрители достают смартфоны, лайкая комментарии. Переписка о руинах города, опустошённого войной, и о желании творить, которое вдруг пробуждается в его жителях после катастрофы. Война преодолевается волей писать-танцевать-рисовать. И то, что у Волкострелова это происходит в фейсбуке, принципиально важно: жажда творчества делается осознанным выбором нового поколения, того же, которое устраивает революции с помощью интернета. Спектакль заканчивается на позитиве, приглашая каждого, у кого есть свой аккаунт, принять участие в празднике зарождения нового мира.
«Shoot/Get treasure/Repeat» — проект для русского театра уникальный и аналогов по форме у нас пока не имеющий.
Придумать что-то новое в театре сейчас почти невозможно: перед нами тот редчайший случай, когда, как бы ни относиться к результату, это безусловно удалось, по крайней мере по меркам нашей страны. Волкострелов и Александровский создали театральный язык, на котором больше никто в России говорить ещё не пытался.
Язык этот только формируется, и может увести в самые разные стороны. Один из его побочных эффектов — низведение актёра почти до технической функции, возможно, сродни сверхмарионетке, о которой мечтал век назад английский режиссёр-реформатор Гордон Крэг. Если движение по такому пути продолжится, то в следующем спектакле Волкострелова вместо людей будут играть роботы. И это будет не театр и не музей, а уже какое-то совсем другое искусство.
