Цивилизация
Ноймайер родом из США, но карьера бывшего танцовщика, а затем маститого хореографа давным-давно проходит в Европе. С приходом креативного и плодовитого мастера никому — по балетной части — дотоле не известный немецкий город стал одной из мировых танцевальных столиц. Труппа не выступала в Москве с 1989 года, и многие успели забыть, насколько своеобразен этот хореограф, которому, как шутили в кулуарах гастролей, надо запретить читать. Чрезмерная (но кому-то, наоборот, подходящая — все зависит от субъективного зрительского темперамента) обстоятельность — главная примета авторского стиля. Прочитанное по теме балета и вокруг нее (а это немало — Ноймайер по первому образованию бакалавр литературы) он вгоняет в спектакли, что удлиняет их и загружает до предела. После этого тщательно перемешивает ингредиенты и педантично рассматривает полученную смесь в лупу.
Автору всегда есть что сказать, а потом еще и резюмировать. Отдельные горячие головы непочтительно именуют такую манеру «жует мочало». На самом деле тягучие, но пластически изобретательные постановки следует воспринимать как археологические раскопки: культурный слой идет за слоем, и нужно принять как данность, а находки терпеливо исследовать.
Натуру Ноймайера можно оценить по его отношениям с музыкой Густава Малера. Хореограф обожает неспешную мелодическую вязь знаменитого венца, он переложил на язык танца почти все его симфонии. В Москву привели «Третью симфонию Малера» — балет, который считается одной из самых удачных работ хореографа. На Малера, как известно, повлиял модный современник Ницше (в симфонии использованы его тексты). А возглас героя Ницше Заратустры — «я поверил бы только в такого бога, который умел бы танцевать» — принадлежит к наиболее цитируемым в наследии философа. Так что балет по третьей симфонии напрашивался, и образованный Ноймайер не мог пройти мимо.
Бессюжетный спектакль постановщик описал словами «системный подход».
Он подробно объяснил, как следует воспринимать постановку: это не «взять симфоническую музыку, прибавить сюжет «Мадам Бовари» — и получится балет». И не визуализация нот, когда под соловьиные звуки флейты-пикколо ставят «легкие» па, а под гулкое пиликанье контрабаса — «тяжелые». «Это история людей, рассказанная языком балета и музыки», сказал Ноймайер, придумавший в спектакле и свет, и костюмы. И, разумеется, танец, в котором техника пуантов на равных сочетается с раскрепощенным модернистским «корпусом», а приземистые пирамиды из тел по принципу «куча мала» — с изысканными воздушными поддержками.
Музыка и впрямь навеяла: уже в первом эпизоде лирический герой спектакля с хрустом продирался сквозь толпу возбужденно-агрессивных мужчин, в точности так, как в партитуре взвинченные до предела медные и духовые «рвались» через высокую «стену» струнных. Из статичных поз, напоминающих скульптуры Родена, танцовщики выходили в прихотливые извилистые цепочки, двигаясь то торжественно, то нарочито вульгарно — как в жизни. Они порхали, словно бабочки, и сражались, как борцы сумо, меняя костюмы с белых на бежевые и с красных на голубые. Герой же, пережив групповые пластические колебания, впадал в лирическое затишье, задумчиво прохаживаясь и наблюдая за чужими любовными играми в поисках собственного идеала. Пока в каждом углу сцены танцевалось что-то свое, юноша познал разнообразные дуэты и танец соло, пляски летних радостей и грусть осенних невзгод, а также явление ангела. Переживая драму выбора, он искал то одиночества, то компании, рвался из невидимых пут и выплескивал нешуточную патетику. В финале мальчик подходил к авансцене, проникновенно глядя поверх зрителей, а затем, повернувшись к ним спиной, медленно удалялся вглубь, к заднику. Может быть, это ницшеанский сверхчеловек, достигший вселенской мудрости и умиротворения?
«Нижинский» поставлен на сборную музыку и тоже полон символических намеков, но при этом парадоксально лишен неопределенности: смыслы густонаселенного биографического спектакля вколачиваются в зрителей с железной непреклонностью.
Начинаясь в швейцарском пансионе, где в 1919 году прошло последнее выступление заболевшего головой гения балета, спектакль выруливает в безбрежную область глюков: все, что мы видим, есть видения обезумевшего Вацлава, вспоминающего прежнюю жизнь. В многоярусной конструкции реальное смешивается с небывалым. Бесноватая женщина (персонаж знаменитой «Весны священной», поставленной Нижинским-хореографом) корчится на фронтах то ли Первой, то ли Второй мировой войны. Жена героя Ромола хоть и изменяет мужу с его лечащим врачом, но самоотверженно заботится о больном, слепляясь с ним телом (то есть, конечно, духом) и бесконечно возя застывшего (или впадающего в буйство) героя по сцене на санках. Вгоняющие публику в гипноз военные кошмары, демонстрируемые Ноймайером так и сяк все второе действие, по мысли постановщика, сводят героя с ума. А Дягилев, покровитель и любовник Нижинского, которого танцовщик, как известно, то обожал, то — в поздних дневниках — проклинал, называя своим злым гением, по мысли хореографа, ни при чем. Он в спектакле белый и пушистый: щеголяет черным цилиндром, много танцует со своим птенчиком Вацлавом (весьма эротические дуэты) и заботливо носит его на руках. Сестра Нижинского Бронислава (в жизни — знаменитый хореограф) и брат Станислав, страдающий наследственным в семье Нижинских безумием, запросто встречаются с персонажами, исполненными их знаменитым родственником. И не только они. Роли танцовщика — Фавн, Петрушка, Арлекин, Золотой Раб и Видение розы — вихрем мчатся среди солдат, поклонников, одалисок из «Шехеразады» (балет из репертуара Нижинского) и былых коллег по Императорскому театру.
В общем, чтобы понять перенасыщенный метафорами и аллегориями балет, надо по меньшей мере знать краткую биографию легендарного артиста и помнить историю дягилевской антрепризы — «Русских балетных сезонов». Иначе, как ворчал сидевший рядом зритель, «без поллитра не разберешься».
Как бы то ни было, а хореограф и его труппа могут радоваться успеху гастролей: публика у нас оказалась адекватная, не поглощенная клиповым сознанием, терпеливо принимающая все длинноты постановщика. Хлопали (особенно «Нижинскому») увлеченно и искренне, великолепно работавшие исполнители по праву получили свои букеты, Ноймайер раскланивался со счастливым выражением лица. А директор Музыкального театра Владимир Урин сказал на пресс-конференции, что в дни гастролей отключил телефон: увидеть, как танцуют сто человек из Гамбурга, стремилась, кажется, вся Москва, и спрос на билеты превысил все нормы.
