Недавнее празднование 80-летия Андрея Тарковского не отличалось особенной помпой; бывали у нас юбилеи классиков, отмечаемые куда масштабнее и грандиознее. При желании, в такой застенчивости можно даже усмотреть парадокс: ведь Тарковский – один из очень немногих российских кинодеятелей, кого знают и ценят во всем мире, а его соотечественникам будто и дела нет до круглой даты. Но парадокса на самом деле нет: «весь мир» в случае с Тарковским измеряется не миллиардами, а лишь тысячами – может быть, десятками тысяч – его поклонников в разных частях света. Пожалуй, как раз в России таких людей в пропорции к общему числу жителей гораздо больше, чем где бы то ни было в мире, но все равно мало — так что устраивать вокруг фигуры Андрея Арсеньевича массированные юбилейные пляски и камлания не было резона.
Хотя совсем уж без публичных мероприятий, конечно, не обошлось. Одно из наиболее заметных – выставка «Тарковский. Space» в галерее «На Солянке».
Сестра режиссера Марина Тарковская призналась на пресс-показе, что название проекта ей не нравится, но она готова с ним смириться, если модное двуязычие привлечет на выставку зрителей из нового поколения.
Надо полагать, им же адресована, кроме заголовка, еще и пространственная инсталляция в подвале галереи, где так называемый «мир творца» проиллюстрирован чередой бутафорских объектов, вроде хоругви из «Андрея Рублева» или шинели из «Иванова детства». Архитектор Катя Бочавар попыталась выстроить развернутую визуальную метафору, однако градус эмоций у зрителя ощутимо снижают кирпичи из пенопласта и выкрашенные серебрянкой трубы теплосети. Все-таки Тарковский – не Федерико Феллини; игрой с грубовато исполненными декорациями его мироощущение передать затруднительно.
Вроде бы совсем иная статья – подлинные предметы, окружавшие Тарковского в детстве и юности. Мемории вроде венского стула, примуса, жестяного кувшина и фотоаппарата призваны олицетворять персональную ретрореальность в пику опоэтизированной бутафории. Правда тут возникает другая закавыка для восприятия:
экспонаты действительно аутентичные и уникальные, но по своей сути представлявшие из себя советский ширпотреб.
Да и откуда было взяться в полуголодной семье Тарковских эксклюзивным вещам? Предъявлять эти свидетельства убогого советского быта в торжественных лайт-боксах, будто речь идет о сокровищах махараджи, несколько странно. Чтобы биографические артефакты заработали, требуется какой-то неожиданный сценарный поворот.
Этой выставкой ее организаторы представили концепцию будущего музея: куратор проекта киновед Вячеслав Шмыров сообщил, что соответствующие решения столичными властями уже приняты.
В доме детства Андрея Тарковского на улице Щипок, где сейчас располагается бизнес-центр, появится мемориальный комплекс.
Скорее всего, это будет не любовно сохраненный коммунальный заповедник, а некое музейное пространство с концептуальным наполнением – тот самый Space.
Исходных материалов будущей экспозиции немало, начинание базируется не на пустом месте. Помимо упомянутых предметов быта в распоряжении устроителей есть множество свидетельств взросления и становления Андрея Тарковского – писем, детских книжек и рисунков, семейных фотографий, документов об образовании (между прочим, в аттестате зрелости гения не найти ни одной отличной оценки, сплошь четверки или тройки).
Сюда добавляются его собственноручные рисованные раскадровки, рукописи сценариев, машинописные протоколы заседаний худсовета «Мосфильма», афиши фильмов.
Словом, компонентов для полноценного персонального музея хватает, пусть даже сегодня они принадлежат разным владельцам – и семье режиссера, и его друзьям, и Госфильмофонду, и Музею кино, и Библиотеке киноискусства имени Эйзенштейна. Существует вероятность, что они сумеют договориться и поделиться, когда дело дойдет до реальной передачи экспонатов в новый мемориальный комплекс.
Проблему с преподнесением этих материалов публике пока еще рано считать благополучно решенной. Пусть даже предъявленная версия в немалой степени соответствует сегодняшним музейным трендам (дополним предыдущее описание полиэкранным показом фильмов Тарковского и о Тарковском, шумной трансляцией электронной музыки Эдуарда Артемьева и регулярными вставками эскизов костюмов и мизансцен от кинохудожников Михаила Ромадина или Ипполита Новодережкина). Новым экспозиционным трендам эта версия соответствует, а вот глубинному содержанию творчества юбиляра – не очень. Посетителям музеев, конечно, не привыкать к ситуации, когда подобные проекты делаются «более или менее прилично» и даже «на неплохом интернациональном уровне», но при этом не совпадают с тем настроем, которые внушает предмет исследования. Тех, кому интересен Андрей Тарковский, все-таки не сотни тысяч, и как раз по этой причине устроителям его музея стоило бы дополнительно постараться: публика-то у них будет с запросами.