Цивилизация
В «Театре.doc» премьера спектакля «Двое в твоем доме» — о Владимире Некляеве, писателе и общественном деятеле, кандидате в президенты Белоруссии. Точнее, о тех нескольких месяцах, которые Некляев, арестованный год и один день назад, в день выборов, провел под домашним арестом в своей двухкомнтатной квартире в обществе двух сменяющих друг друга сотрудников белорусского КГБ. Вместо злободневного политического спектакля у режиссера Михаила Угарова вышла «драма пространства» — история о том, как надсмотрщик и пленники меняются местами, а смешное круто перемешивается со страшным. Михаил Угаров рассказал «Парку культуры» о том, как проходил сбор документального материала, почему в современной жизни не нужны харизматичные герои и много ли у ситуации в Белоруссии общего с Россией.
— Почему вы назвали «Двое в твоем доме» драмой пространства?
— Это определение дала автор пьесы, Елена Гремина. Здесь это определение напрашивалось: замкнутое пространство, фактически коммуналка. Такое возвращение давно ушедшей в прошлое коммуналки, только в совсем запредельном виде — у тебя двухкомнатная квартира и не просто соседи, а соседи с полномочиями. В советское время было много фильмов и книг о коммунальных квартирах— такое вот нечаянное возвращение дискурса, старая тема на новый лад.
— Вы для себя формулировали, зачем вы вообще за это взялись?
— Конечно, причем с каждым днем становится все яснее. Ситуация похожая до степени сличения — нечестные выборы, протесты, провокаторы, штурм, зачистка, аресты, процессы. Если, не дай бог, 24 декабря будет какая-то провокация — на этом основании можно будет арестовать сотни людей. Хотелось... ну не то чтобы предупредить общество, но хотя бы выговорить это.
— Как проходил сбор материала?
— В Минск отправилась наша драматургическо-режиссерская бригада — Екатерина Бондаренко, Александр Родионов, Талгат Баталов. Они три дня жили в доме Некляевых, вживаясь в то, как все происходило: вот здесь жили «сторожа», вот здесь дверь, к которой Некляеву запрещали подходить. Затем они встречались с минскими диссидентами, ходили на суды и пресс-конференции.
— Белорусские власти не чинили препятствий?
— Удивительно, но нет. Единственное, что за ними постоянно следила машина и пеший сотрудник. Они особенно не скрывались. Ребята пробовали завязать с ним диалог, но от диалога они уходили, естественно. Как уходили от диалога все сотрудники КГБ, с которыми ребята попытались взять интервью.
— И как же вы восстанавливали структуру диалогов? Что из показанного на сцене было на самом деле, а что нет?
— Восстанавливали с помощью средств документального театра: беседовали с бывшими кагэбэшниками, с нашими бывшими эфэсбэшниками и, конечно, делали актерские этюды — пытались понять, как кто может реагировать в тех или иных обстоятельствах. А слова Ольги и Владимира Некляевых и сама канва — они воспроизведены документально, конечно.
— У вас, пока вы работали над текстом пьесы, а потом и спектаклей, было ощущение, что вы погружаетесь в некую тоталитарную белорусскую экзотику и ставите спектакль о какой-то инопланетной несвободе?
— Нет, ничуть. Это настолько, во-первых, близко, а во-вторых, универсально... Вы, кстати, зря так говорите про белорусскую реальность. Вы думаете, там страшные гэбисты с оловянными глазами? Нет! Эти кагэбэшники — не безжалостные энкавэдэшники 1937 года в стиле «выводить на снег и расстреливать», эта традиция прервалась. Они сами в смятении от этой ситуации. Точно так же, как в смятении находится наша полиция, с одной стороны, готовая поддерживать порядок в государстве, это и их служебные обязанности, и их хлеб. А с другой — полиция с народом, и им с каждым разом все труднее разгонять нормальных людей.
— А сами вы во что целились — просто в интересный частный конфликт внутри камерного пространства или в некую универсальную историю?
— Знаете, все вышло совершенно не так, как мы задумывали. Мы ехали и думали, что вот сейчас мы привезем историю про Владимира Некляева, поэта, пошедшего в революцию, гуманиста, героя. А привезли оттуда совершенно другую историю. И героем в ней оказался не Некляев, а его жена Ольга. Которая объявила беспощадную войну тем, кто вошел в ее дом. И палачи с жертвы поменялись местами.
— То есть?
— Она им устраивала скандал буквально за все. Капля мочи на унитазе — конец света, убийственный, сводящий с ума крик. Правила запрещали им есть вместе с арестоваными и членами их семей, и они приносили с собой ужасную лапшу. Так в какой-то момент Ольга Некляева начала регулярно жарить страшно аппетитное мясо, да так, что вкусный запах стоял буквально по всему дому. Она ставила тягучий белорусский блюз, который они терпеть не могли, — на весь дом. Кто кого пытал — совершенно непонятно.
При этом Некляев вел себя совершенно как гуманист: говорил Ольге, что это их работа, что они такие же люди. Ольга Некляева этого признавать не хотела, ни на какие компромиссы не шла.
В результате получилась феминистская история. Более того, если вы посмотрите на нашу жизнь, образуется уже целый женский героический пантеон — посмотрите на бесстрашную и непобедимую Ольгу Романову. И образуется он потому, что мужчин очень сильно побило в прошлом — войной, пьянством. Вообще пора уже признать: женщины более отважные и лучше понимают, что за ценности надо сражаться. Меньше колеблются.
— Кстати, о героях: при взгляде на ваши постановки в «Театре.doc» возникает впечатление, что вы как раз и собираете новый героический пантеон. Сначала «Час восемнадцать», где человеком, встающим во весь рост, становится Сергей Магнитский, теперь Некляевы.
— Я бы не ставил в один ряд «Час восемнадцать» и «Двое в твоем доме». «Час восемнадцать» не вполне спектакль, это акция, гражданский жест; это цепь монологов, там нет никакой специальной режиссуры. В нем нет традиционной для документального театра «ноль-позиции», мы высказываем свое мнение. В «Двое в твоем доме» она присутствует — отказываемся от оценок героев ради объемного их представления. И если «Час восемнадцать» был вещью политической, то «Двое в твоем доме» — это прежде всего театральная работа.
— Вам нынешнее время кажется героическим или вам самому не хватает героизма?
— Боже нас упаси от героев-харизматиков. Весь ХХ век был заполнен харизматиками — Гитлер, Сталин. Ничего хорошего из этого, как мы знаем, не вышло. Люди организуются горизонтально, с помощью социальных сетей — и, скажем, во главе государства или, наоборот, оппозиции нужен не герой, а полнофункциональный администратор, нанятый служащий, который хорошо контролируется обществом.
Все эти «ищу героя» — это несерьезно. Время сейчас героев совершенно не требует, и ими становятся совершенно обычные люди под действием сильных обстоятельств — ими двигает вовсе пафос, они просто не могут больше. Вот здесь как раз такой случай: Ольга Некляева, всю свою жизнь бывшая немного позади своего мужа, готовившая ему завтраки, обеды и ужины, бывшая его секретарем, вдруг стала современной Лисистратой.
— Вам не кажется, что культура сейчас становится ареной протеста — вместе с площадью или в качестве альтернативы ей?
— Ну как, обычно да — культура становится такой ареной. Но вот конкретно сейчас и в случае с театром на самом деле — нет, не кажется, в том, что касается театра, по крайней мере. И я, например, совершенно не хотел бы, чтобы «Театр.doc» становился колыбелью каких-то политических процессов: у нас есть свои задачи, сведение к одной политике им повредит. И я внимательно за этим слежу, слышу много разговоров о появлении протестной культуры, но она пока развивается в других сферах. В театре это еще не началось.
