Цивилизация
В некоторых кругах принято сетовать, что музея современного искусства в Москве нет. Но потребитель искусства не обращает внимания на корпоративные претензии, он-то знает, что музей существует и иногда делает в своих многочисленных зданиях прекрасные выставки. А также Московский музей современного искусства имеет собственную коллекцию, лишь малую часть которой может показать публике. Это нормально: все музеи мира выставляют лишь несколько процентов фондов.
Не все, что в фондах, шедеврально, да и выставочные площади в дефиците.
Поэтому основная экспозиция любого музея периодически меняется. Несколько месяцев назад обновился раздел новейших течений в ГТГ на Крымском Валу, несколько недель назад — залы искусства XVII века в старой Третьяковке, а теперь открылась и новая постоянная экспозиция ММСИ на Петровке. Последняя выставка ясно доказывает, насколько велика роль личности в истории — в данном случае, искусства.
Частенько современный куратор становится соавтором художников, включая покойных, и конструирует выставку так, что она становится иллюстрацией к неким интересующим его в данный момент идеям — бывает, совершенно внеположным произведениям. В музейном деле, как правило, применяется менее травмирующий искусство подход. К сожалению, коллекции ММСИ не повезло.
Когда-то очевидная всем и каждому идея «искусство = комментарий», которая лежит в основе выставки «Искусство есть искусство есть искусство», выпячивает разнообразие музейного собрания, но отнюдь не его художественную ценность.
Экспозицию строил приглашенный искусствовед из Эрмитажа Дмитрий Озерков. Как руководитель проекта «Эрмитаж 20/21» Озерков дважды в год делает большие выставки новейшего искусства, каждая из которых является событием. Но что хорошо как спецпроект для классического музея, не очень ловко вышло для ММСИ. Специалист по искусству XVIII века подошел к коллекции как к набору экспонатов кунсткамеры, разделив их на 25 произвольных категорий. Куратору Эрмитажа, привыкшему иметь дело с художественной продукцией давно ушедших эпох, удалось создать на основе разношерстной коллекции музея обветшавший с момента рождения аттракцион.
25 глав новой экспозиции должны, по идее куратора, демонстрировать все различные «пути интерпретации и комментирования».
Толерантность, возможно, штука хорошая в трамвае и других местах общего пользования.
А в нашем случае вещи выдающиеся она уравнивает с балластом, какого в любой музейной коллекции достаточно. И, в постмодернистской игре вырывая произведения из их контекста, превращает в унылое развлечение историю искусства ХХ века.
Экспозиция открывается на лестничном пролете огромным видео Якова Каждана «Как хорошо, что мы не умерли в 90-е». Заунывная музыка смешивается по мере подъема по ступенькам с громким бульканьем музейных батарей. Первый зал, или первая глава выставки, называется «Человек играющий». Он целиком занят конструктором Дмитрия Теселкина. Несколько лет назад Теселкин изобрел «первоэлемент искусства» — оргалитовую пластину сложной формы, из которых собирает различные конструкции. На этот раз конструкция криволинейна и напоминает американские горки. В стену между двух обрамленных объектов из таких же пластин вбит угрожающий крюк, под ним подпись: «Художник за работой. П. Пикассо». Как объяснила смотрительница, это шутка.
Все это напоминает разрушенные карусели в Парке Горького совсем недавно: красиво, но не работает.
Дальше попадаешь в категорию № 2, озаглавленную «Очень доброе и приятно знакомое», или «родная речь», что на сленге антикваров означает любимые народом картинки из учебников русской литературы. Здесь милый букет Митурича-Хлебникова, московские и дачные пейзажи и две акварели Бориса Иогансона, автора картины «Допрос коммуниста». Одна из акварелей — вид из окна знаменитых мастерских на Масловке на еще не построенную Москву. О покинутом аттракционе-конструкторе напоминает поставленная посреди дачно-замоскворецкой пасторали скульптура «Мать и дитя», очень похожая на садово-парковые упражнения гипсовых комсомолок-физкультурниц с замесом левого МОСХа.
Пастораль, оказывается, последняя: черный проем ведет в лабиринт «Страх и трепет».
Освещать путь предлагается сотовым телефоном.
В тусклом свете экрана видны фрагменты висящих рядом мрачного всадника Пурыгина и «Свидетеля убийства» Пиросмани. В категорию трепета угодили полосатый «Артефакт № 1» Инфанте и коллаж Гробмана «Ведьмачка». Кажется уже, что все это называется «они пугают, а нам не страшно», хотя выход из черного лабиринта можно только нащупать. Кто не испугался и смело ушел во тьму, попадает в черную-черную комнату с видео Айдан Салаховой «Невеста» и смутным пятном неизвестно чего в углу. Разглядывать его нужно с уровня пола. Оказывается — невинные цветочки. Это и есть, видимо, то фрейдистское, о чем предупреждала надпись при входе.
Если еще поискать, можно найти рисунок Пикассо.
Через фрейдистские тернии выходишь к звездам Анзельма и Гороховского. Самая удачная глава выставки, в которой впервые, кажется, в визуальной форме произошло уже нередкое в устной речи смешение соцреализма и соц-арта. Здесь четыре бюста Ленина, выстроенные по росту, смотрят фильм «Аэроград», пионеры на ферме, разгон демонстрации и октябрьские дни висят вперемежку с высоткой Телепнева и Гороховским, «СССР-оплот мира» Макаревича соседствует с интересной акварелью Родченко 40 года. Все это только играет в соц-арт и соцреализм, но играет неплохо.
В следующей комнате, «Сон разума», пора остановиться, взять под локоток экзальтированную искусствоведку, если она случится рядом, и посмотреть, лежа на кровати, большой телевизор.
Где еще увидишь телевидение, как не в музее?
Если любопытство уведет дальше, разум от бессмысленности категорий, на которые поделена выставка, уснет неминуемо. Там, в продолжении кунсткамеры, шпалерная развеска портретов в крохотном закутке и за ними полупустой раздел «Обман зрения» с Целковым, «Эрогенная зона», в которой зрителю, уже слопавшему соц-арт с соцреализмом в одной обертке, предлагают различать эротику и порнографию. Тут действительно можно испытать Переживание, в попытке разглядеть детали видео нашей современницы Маши Ша попав в жаркий луч проектора. В разделе «Квадратиш» все квадратное, как шоколадка. Немного его почему-то нашлось. За комнатой для отзывов, очень-очень похожей на интерьер вагона метро «Читающая Россия», следует «Конструктивизм».
Тот же хаос и на третьем этаже музея. Мутность композиции тут не столь беспощадна ввиду коридорной системы. И здесь, возможно, кроется ключ к чересчур сложным конструкциям куратора. Зал Перестройки заполнен кичем а ля Измайлово, слегка разбавленным панками и академиками. В нем крутится единственный на выставке фильм «Конец каникул» с Виктором Цоем в главной роли. Его наивная искренность постмодернистскому переворачиванию не поддается.
Цой 20 лет назад умер.
И все новое искусство, в Перестройку вышедшее к широкому зрителю, а позже попавшее в музей, в интерпретации Озеркова так же мертво (читай — неактуально), как искусство XVIII века. Название новой выставки «Искусство есть искусство есть искусство» взято из стихотворения Бродского. Не следует забывать, что следующая за этой строчка звучит «Но лучше петь в раю, чем врать в концерте».
Концерт не удался, да и понятно: искусству ХХ века гораздо ближе строка Всеволода Некрасова «Свобода есть свобода есть свобода». Но мертвому художнику свободы не надобно.
Средний посетитель музея — студенческого возраста, то есть, как правило, не знаком с контекстом большинства произведений. И при выходе из музея он снова пройдет, провожаемый взглядами человекообразных обезьян Кулика (работа называется Memento mori), под видео «Как хорошо, что мы не умерли в 90-е» и невольно задумается: «А правда ли они выжили в эти далекие 90-е? Или вымерли, как Виктор Цой?» Пытливый студент обратится в соцсеть, а для куратора ответ ясен. Мумии покойных гения из Нары Лени Пурыгина и академика Тимура Новикова он беззастенчиво тасует в некрополе новейшего искусства с бодрым пенсионером Оскаром Рабиным и питерской красавицей Ирой Дрозд, чтобы смотрелись без чинов и позабавнее.
Забавно и вышло, да все же как-то обидно: старались ребята, а их сосчитали.
На ум приходит фраза, которой заканчивается фильм «Борис Годунов» Владимира Мирзоева: «Мы видели их мертвые трупы». Когда свободы не видать, остается только тасовать старые тексты и смеяться.
