Цивилизация
14 октября в театре «Школа современной пьесы» состоится премьера спектакля «Медведь» по одноименной пьесе Дмитрия Быкова. В постановке руководителя театра Иосифа Райхельгауза среди прочих заняты Ирина Алферова, Елена Санаева, Владимир Шульга. Жанр пьесы режиссер описывает как политический памфлет. Автор Дмитрий Быков рассказал «Парку культуры» о том, как следует воспринимать его пьесу.
— У вас в последнее время наметился поворот в сторону театра и перформанса — успешный проект «Гражданин поэт», теперь полноценная и громкая постановка с известными артистами. Почему вдруг именно такая форма выражения стала для вас актуальной?
— Да нет, это не у меня, а у театра наметился такой поворот: артистам и даже режиссерам стали вдруг интересны современные темы, и лучше бы в ироническом освещении и в какой-то новой эстетике, хоть отчасти отличающейся от новой драмы или «Театра.Doc». Мне сейчас стали предлагать переделки классики, появились заказы на собственные пьесы. «Гражданина поэта» зовут в разные города, где мы выступаем, как правило, именно в театрах. Но это ведь не одного меня коснулось, у Шендеровича тоже поставили пьесу в Театре сатиры, многие мои друзья заняты новыми проектами, о которых пока рано рассказывать, и это далеко не полный список. Когда о современности нельзя говорить в газете или парламенте, она бежит в культуру — это обычное дело. Не всегда, как я понимаю, благотворное для них обеих, но тут уж что поделаешь.
— Пьеса была закончена больше года назад, а материал при этом остроактуальный. В пьесе ничего не устарело, не изменилось с тех пор?
— Пьеса закончена не один, а два года назад. В прошлом году она уже напечатана в одноименном сборнике, куда вошли еще пять пьес разных лет. С ними вообще выходило отлично: пьеса заказана, оплачена и не поставлена, то есть. деньги есть, хоть и скромные, а позора нет. «Медведь», по-моему, не устарел, а стал, напротив, как-то злее, больше, бурее за это время. Пишешь ведь, как правило, о предчувствиях, а предчувствовать я умею — этот навык у нас отрабатывался годами. Под «нами» имею в виду не только вечно трепещущую интеллигенцию, но и все население в целом. Особенно ту его часть, которая знает историю.
— Рифма между заглавным животным и партийной символикой «ЕдРа» кажется очевидной — вы настаиваете на том, что ничего не имели в виду?
— Когда предполагалась пьеса, то есть когда мы еще с Марком Захаровым ее обсуждали, он обратил мое внимание на пьесу Славомира Мрожека «Мученичество Питера Охея» — раннюю, малоизвестную. Там у простого обывателя в ванне вдруг заводился тигр. Я подумал, что в ванне у российского обывателя может завестись только медведь. Ну а дальше сюжет стал развиваться совершенно по-своему, без каких-либо рифм к Мрожеку. Справедливости ради заметим, что и он использовал фабульную рамку «Носорога» Ионеско.
— Но почему все-таки «Ленком» сначала заказал пьесу, а затем отказался от нее?
— Марку Захарову, которому я от души благодарен за идею сочинить современную комедию, хотелось, чтобы это была вещь более фантастичная, гротескная, праздничная, в духе Григория Горина. Я так не умею, хотя Горина очень люблю, и вносить в сюжет те изменения, которые предложил Захаров, мне показалось опасным — получилась бы слишком сложная и ветвистая конструкция. Никаких политических разногласий тут не было — чистая эстетика. Но я не исключаю, что мне когда-нибудь приснится сюжет в захаровском духе, с безумными путешествиями, карнавалами, абсурдом, музыкой и фейерверком. Я ведь очень люблю «Ленком».
— Какое впечатление у вас оставили оформление и режиссерское решение спектакля? Вы говорили, что пьеса слишком запутана и сложна для театра — не могли бы объяснить?
— Да нет, она сложна для театра не тем, что запутана, а тем, что в ней есть длинные монологи, разговоров больше, чем действия, отсутствует любовь, присутствует много чисто словесных трюков, которые жаль потерять, — обычные вещи для недраматурга, пишущего для театра. Но Райхельгауз придумал несколько аттракционов, которые оживляют все это, смягчают некоторый минимализм, который изначально заложен в действие (все происходит в одной квартире, в одном интерьере, в одном времени). Мне показалось, что оформление спектакля «Школы» даже слишком сложно и богато — там есть эксцентрические решения, очень трудные для реализации. Но все придуманное находится вполне в русле моих представлений, так что я нигде не морщился. Особенно вот эта история с распуханием во втором акте, с буквальной реализацией «жирных годов»... но это я рассказывать не могу, получится спойлер, смотреть будет неинтересно.
— Какое ощущение у вас было, когда вы увидели свой текст на прогоне? Драматурги иногда говорят, что видят на прогонах много нового для себя. А вы увидели что-то в своих персонажах, чего не видели «на бумаге»?
— Да нет, я именно таких персонажей и имел в виду. Особенно полное совпадение — это, конечно, Филозов, один из моих любимых актеров. Ну и Алферова, Санаева — высший класс.
— Выпуск «Гражданина поэта» на телеканале «Дождь», посвященный Путину и Медведеву, вызвал в свое время скандал, после которого проекту пришлось сменить место жительства. Как вы думаете, не произойдет ли чего-то подобного со «Школой»?
— Я не отслеживал, к сожалению, события на «Дожде», но в «Медведе» ведь нет никакой особенной фронды. Это скорей притча, довольно такая, я бы сказал, патриотическая. Где-то даже почвенническая такая.
— Как вам кажется, возможен ли вообще в России политический театр, а если нет, то что должно произойти для того, чтобы он появился?
— Политический в самом широком, брехтовском, таганском смысле — обязательно, почему же нет? Это отдельная эстетика, площадная, балаганная, плакатная. Театр обязан все-таки отзываться на современность, и не только в формате неодрамы, где пятеро бомжей сначала трахают, а потом едят шестого. Иное дело, что это должно быть именно эстетикой, а не читаемыми по ролям фельетонами. Театр Стуруа в Тбилиси был вполне себе политическим, что и доказано последними событиями вокруг него. Москва ничем, кроме климата, не хуже Тбилиси.
