Цивилизация
Так же неуклонно, как вымышленная Ларсом фон Триером планета Меланхолия двигалась к Земле, новая картина датского режиссера «Меланхолия» приближается к российским экранам. Напугав полмира своей симпатией к Гитлеру, режиссер-провокатор ухитрился одновременно с этим сделать фильм-катастрофу, который понравился всем. В итоге Триера прогнали с Каннского кинофестиваля, а сыгравшую в «Меланхолии» главную роль Кирстен Данст наградили малой «Золотой пальмой». В пятницу картину покажут на ММКФ, и в преддверии премьеры мы не могли не побеседовать с опальным режиссером.
— Каково это – чувствовать себя персоной нон грата?
— Вообще-то я и мечтать не осмеливался, что когда-нибудь стану персона нон грата! Разумеется, я очень горд этим статусом, хотя отнюдь не горжусь обстоятельствами, которые стали тому причиной. Бывает, я превращаюсь в стихийное бедствие и перестаю контролировать то, что делаю и говорю… Иногда это хорошо, в других случаях проблем не оберешься. Как сейчас, например.
— Забавно: вы годами утверждали, что являетесь коммунистом, и в этом все видели более или менее удачную шутку, но стоило назвать себя нацистом, как все моментально поверили!
— Я сам в замешательстве. О чем это, по-вашему, свидетельствует?
— Неужели о том, что нацисты нынче популярнее коммунистов?
— Похоже на то! (Смеется). Между нами, коммунисты тоже пристрелили несколько человек, и полагаю, что вы догадываетесь об истинном положении вещей: я коммунист, но не на сто процентов. Что ж, здесь мы вступаем на опасную территорию. Мне не хватило ума промолчать тогда, когда следовало бы держать рот на замке. Пресс-конференции не мой конек. Сидим мы с вами, разговариваем, и я что-нибудь такое ляпну — я тут же пойму по выражению вашего лица или тону голоса, обидел ли я вас или рассмешил, поняли ли вы шутку. Сморожу глупость типа «я уважаю Гитлера» — вы, естественно, ответите «в каком смысле?», и я дам какое-то осмысленное объяснение… На пресс-конференции это невозможно. Что ни скажи — возникнут какие-то трактовки. Скажу вам определенно и честно: я не считаю себя нацистом. Напишите это, прошу вас.
— Не были ли эти слова инстинктивной реакцией на слишком хороший прием, оказанный «Меланхолии»? Все довольны, все вас хвалят – вот и захотелось сказать какую-нибудь гадость…
— Если и так, то на подсознательном уровне. Когда я вижу такую толпу журналистов, то чувствую себя неуютно. Мне как-то хочется их развлечь. Хоть как-то… И я удовлетворяю это желание. Что с моей стороны, безусловно, непрофессионально.
— Вышел скандал, и все тут же обратили внимание на вашу татуировку со словом «fuck» на костяшках пальцев. Неужто вы ее специально для Канн сделали?
— Нет-нет, что вы. Я ее сделал полгода назад. Наверное, эта татуировка – мой способ пережить кризис среднего возраста. Я посмотрел фильм «Индеец-беглец», там у персонажа Вигго Мортенсена такая татуировка. Мне она ужасно понравилась, и я решил сделать себе такую же; с женой посоветовался, она мне санкционировала. Честно, я понятия не имею, что значит эта татуировка, но я ее обожаю. Представляю себе, как лежу в гробу, а на руке написано «fuck»…
— Гроб, случайно, не хрустальный?
— Почему бы нет, можно и хрустальный! Как у Ленина. Или, скажем, представляю себя в доме престарелых. Идет к тебе медсестра с таблетками, а ты сидишь в каталке, говорить уже не можешь… И показываешь ей кулак, а на кулаке «fuck»!
— Вернемся к вашим немецким корням…
— Давно пора.
— «Меланхолия» вся пропитана музыкой Рихарда Вагнера. Известно, что вы давний ее поклонник: она звучала в «Эпидемии», и в Байройте вы чуть было не поставили «Кольцо нибелунга». Когда вы впервые заболели Вагнером?
— Не знаю, с чего начать. Меня всегда завораживали вагнеровские увертюры. Слушать оперы трудно, особенно вагнеровские: сквозь них всегда надо продираться. Что не отменяет факта, что оперы Вагнера были революцией для своего времени и остаются революцией до сих пор. К тому же критики встречали их разгромными рецензиями, что тут же пробудило во мне симпатию к этой музыке. Конечно, сам Вагнер был не очень-то хорошим парнем. Я внимательно проштудировал его письма и обнаружил, что финансировали его в основном евреи, а он отвечал им чудовищными оскорблениями. Мерзкий антисемит, оппортунист, живший на деньги тех, кого ненавидел. И гений. Как вы знаете, мой проект с «Кольцом нибелунга», которому я посвятил два года жизни, сорвался: я был слишком амбициозен, и мой замысел оказался неосуществимым. Слишком колоссальные задачи я надеялся решить: моей мечтой была старомодная постановка, чтобы публика действительно верила, что на сцене настоящий дракон, а не идиотские декорации!
— Может, вам «Парцифаля» поставить, если с «Кольцом» не сложилось?
— Да, это было бы проще. Все вагнеровские оперы прекрасны.
— Вагнер был, по сути, изобретателем авторского кино. По его концепции, композитор обязан сам писать либретто, следить за постановкой, обеспечивать помещение и акустику…
— Недаром он сам построил театр в Байройте! Оркестр тоже самостоятельно собирал. Да-да, я часто об этом думаю. Его концепция цельного произведения искусства, конечно, впечатляет. Он был настоящим визионером.
— «Меланхолия» — своеобразный перевод на визуальный язык еще одной концепции Вагнера, «liebestod», «любви-смерти» из «Тристана и Изольды».
— Одноименную арию мы как раз брать не стали, музыку использовали другую – прелюдии к первому и третьему актам. Но, конечно, без параллелей не обошлось. Для немецкого романтизма «Тристан» был важнейшим произведением: нигде так четко не была выражена идея очищения через боль и смерть. Эта идея мне очень близка.
— Не только тут, но и в «Антихристе». «Нимфоманка» продолжит эту линию? Или этот проект – очередная шутка для пресс-конференции?
— О нет, я серьезен как никогда. Конечно, до каннской премьеры найти финансирование было трудновато… мда… А теперь, похоже, будет еще сложнее…
— Кто знает.
— Никто. Я полон решимости осуществить этот проект. Готовлюсь вовсю.
— Как именно?
— Читаю Достоевского. Раньше я его толком не знал. Такое забавное чтиво! Я даже не ожидал.
— Что вам больше всего понравилось?
— «Идиот».
— Ну да, логично, вы же режиссер фильма «Идиоты».
— Но, когда я его ставил, с Достоевским знаком толком не был!
— Почитайте «Бесов», вам понравится.
— С удовольствием. Пока я одолел только «Братьев Карамазовых». До «Бесов» доберусь, но позже: сейчас у меня в планах «В поисках утраченного времени» Пруста. Это отнимет, боюсь, как минимум полгода.
— У Достоевского хватает истеричек и людей, страдающих депрессией, как в вашем фильме. Но увидев, что героиню «Меланхолии» зовут Жюстина, трудно не вспомнить о маркизе де Саде. У вас же был когда-то замысел о двух сестрах из книг де Сада, Жюльетте и Жюстине. А кто будет героиней «Нимфоманки» — либертинка Жюльетта или страдалица Жюстина?
— «Нимфоманка» будет исследованием эротической жизни женщины с ее рождения и до пятидесятилетия. За это время она постепенно будет превращаться из Жюстины в Жюльетту. Кстати, фильм будет очень длинным. Несколько часов. Признайтесь, неужели вы читали «Жюльетту»? Там же 1200 страниц.
— Не целиком. Я и не уверен, что ее полностью переводили на русский.
— Чистый экстрим! Боюсь, мой фильм не получится настолько экстремальным, но надеюсь, что он будет эротическим, насколько возможно. А еще очень смешным и крайне трагичным.
— Вы утверждаете, что Жюстина из «Меланхолии» — ваш автопортрет. В самом деле: вы разрушаете свою фестивальную карьеру так же последовательно, как ваша героиня разрушает собственную свадьбу.
— Я не нарочно! Это все подсознание. Может, вы правы… Интересная параллель.
— Ваша свадьба тоже была чудовищной?
— У меня их было две — и обе, к счастью, очень короткие. Нет-нет, ничего личного: просто драматургическая идея мне показалась очень выигрышной. Чтобы персонаж упал на самое дно, ты должен позволить ему достигнуть высшей точки жизни. Почему бы не сделать такой точкой помпезную шикарную свадьбу? Наши проекты кажутся прекрасными и многообещающими, но не все из них оборачиваются тем, чего мы ждем. У Жюстины немало проблем, и она надеется, что ей не помешает немного нормальности. Разумеется, она ошибается.
— Еще пара слов об источниках вдохновения. Ваш фильм поразительно похож на повесть Туве Янсон «Муми-тролль и комета»: точно тот же сюжет, а в конце волшебная пещера!
— (Смеется). Не знаю, что сказать. Пожалуй. Наверняка я читал эту книгу, поскольку в детстве обожал Муми-троллей! Но не помню ничего. Черт побери, ничто не ново. Площадки для гольфа я украл у Антониони, другую сцену – из «Охотника на оленей»…
— И, разумеется, «Жертвоприношение» Тарковского.
— Куда же без Тарковского! В моем следующем философско-порнографическом фильме его влияние будет еще более очевидным. Название одной из глав будет напрямую отсылать к тому произведению Баха, которое звучит в «Солярисе». Чем чаще его слушаю, тем сентиментальнее становлюсь. Поклониться Тарковскому лишний раз – такое удовольствие! А еще я сейчас исследую для того же порнофильма схизму Восточной и Западной церквей. Перечитываю Евангелие… Помните то место, где Петр, Иаков и Иоанн видят свет, исходящий от Иисуса, взошедшего на гору? Так вот: когда я смотрю фильмы Тарковского, то вижу тот же свет.
— Любые его фильмы?
— Мое любимое «Зеркало», «Солярис», но и все остальные тоже. Буквально вчера прочитал про «Солярис» цитату, которая меня поразила: увидев фильм, Тарковский сказал, что он слишком красив, и потребовал, чтобы самые красивые сцены вырезали. По-моему, это прекрасно!
— Вы любите «Зеркало» и посвятили Тарковскому «Антихриста». Значит ли это, что сейчас вы вошли в автобиографическую фазу творчества, что все последние фильмы – исследования вашей собственной личности? И справедливо ли это в отношении «Нимфоманки»?
— Сейчас еще трудно сказать. Сценарий «Нимфоманки» я пишу так, как писал бы сценарий фильма о Супермене. Когда я был совсем молод, то чувствовал себя ужасно непривлекательным. Отношения с женщинами казались невероятно сложными… и такими фантастическими! Я даже не решался мечтать о них. У меня были подружки – симпатичные, лет семнадцати-восемнадцати; уже тогда я чувствовал, что они купаются в той власти, которая дана им природой. Если тебе семнадцать и тебе плевать, с кем ты спишь, твоя власть над миром колоссальна, неописуема! Интересный эксперимент: взять меня и поместить в тело существа, обладающего подобной силой. Знаете, одна моя знакомая за время недлинного переезда на поезде успела трахнуть четверых разных мужчин. Такую власть не способен себе вообразить никакой юноша. Да что там юноша, никакой политик!
— Вернемся к «Меланхолии». Работая над этим фильмом, задумывались ли вы над тем, как хотели бы провести день кануна Конца Света?
— (Долгая пауза). Я бы смотрел Тарковского. Слушать Вагнера я бы, пожалуй, не стал, хоть у него и есть великие произведения, а вот Тарковский для меня – воплощенный Святой Дух. Впрочем, мне бы все равно пришлось как-то делить время между спасением собственной души через просмотр Тарковского и заботой о семье.
— Неоконченные проекты в канун апокалипсиса угнетать не будут? У вас долгов порядочно накопилось – «Вашингтон» из трилогии «U.S.A.», третья часть сериала «Королевство», проект «Измерения», для которого вы снимали по три минуты раз в году, а потом забросили…
— Знаете что? Это мои новаторские трилогии – в каждой по две части! Значит, все они завершены. Что касается «Измерений», какой-то дурак по ошибке издал их в сборнике короткометражек, а я даже толком не смонтировал отснятые фрагменты. Моя идея была другой — вывесить все готовые части в интернет, чтобы пользователи сами монтировали их друг с другом в произвольном порядке. Но, как всегда, ничего не вышло… у меня, кажется, и авторских прав-то нет на этот проект. Похоже, с самого начала «Измерения» были неосуществимы: не было постоянного финансирования, не было ясно, когда какой актер будет свободен, а я пытался двигаться одновременно в десяти разных направлениях.
— А ваш проект совместного фильма с Мартином Скорсезе (слухи о нем появились как раз в Каннах — прим. «Парка культуры»)?
— Мы с Марти договорились засесть за это всерьез, но я не уверен, что после моей безвкусной шутки проект все еще в силе. С другой стороны, у Марти были разные периоды в жизни, так что будем надеяться на его здравый смысл. Идея у нас своеобразная — занять места друг друга. Каким образом, мы еще толком не знаем.
— Скажите напоследок: два года назад вы утверждали, что являетесь лучшим режиссером на земле. Не изменили с тех пор точку зрения?
— Я лучший, но не в «Меланхолии». Слишком уж я кайфовал, когда ее снимал, чтобы она оказалась шедевром!
— То есть шедевр должен приносить своему создателю страдания, никак иначе?
— Шедевр должен быть сложным. А «Меланхолия» — это как игрушка из «киндер-сюрприза»: иногда ее непросто собрать, но в конечном счете все детали складываются.
--Вы же датчанин, вам на ум должно было прийти Lego!
— Да, точно. «Меланхолия» для меня слишком похожа на Lego.
— Вы раньше говорили, что вам помогает осознание того, что лучший режиссер в мире – это вы. Но ведь, если подумать, полезнее считать себя худшим. Так, по меньшей мере, есть куда стремиться — разве нет?
— Вы правы во всем! Все вы правы, а я неправ… до какой-то степени… Но я усмиряю себя тем, что постоянно пытаю удачи в тех областях, в которых не являюсь ни знатоком, ни профессионалом. Мой грех в «Меланхолии» в том, что я взялся за то, чем мастерски владею.
— Вы говорите о грехе, но, судя по фильму, упорствуете в атеизме.
— Несмотря на изыскания в области православной и католической церквей, я стою на своем. Хотя я получил немало новой информации, которая показалась мне захватывающей. Я так понял, что вся эстетика католичества основана на любовании страданием, но не сомневаюсь, что и в православии есть немало подводных камней…
— Не сомневайтесь.
— Ну вот вы и подтвердили мои опасения! Религии – это бред. Я знаю о них недостаточно много, но никак не могу абстрагироваться от осознания того, что каждую из них придумали не боги, а люди.
