Цивилизация
Вряд ли нужно разъяснять в подробностях, до какой степени термин «шестидесятники» по-разному понимается у нас и на Западе. Хотя в обоих случаях речь вроде бы шла о свободе, особенно о свободе творчества. Для простоты сформулируем главное отличие в метафорической форме: наши вольнодумцы учились плавать, не дожидаясь, пока в бассейн нальют воду, в то время как западные рассекали волны в открытом море. Под морем здесь понимается реальное художественное пространство, а вовсе не замкнутый мирок андеграунда. Как ни относись теперь к плодам европейской «культурной революции», все же нельзя не признать, что тогдашняя ситуация перепахала сознание миллионов и способствовала радикальным переменам в артистической иерархии. «Последние» становились «первыми» за считаные годы, и культурный ландшафт трансформировался на глазах.
Последствия ощутимы до сих пор, правда все больше в виде постмодернистского эха или остаточной инерции. Однако разговор не про сегодняшние процессы.
Те художники искренне верили (и, как выяснилось, не ошибались), что вершат судьбы современного искусства. Недодумали только в одном месте: взорвать изнутри буржуазную культуру не получилось – вместо этого пришлось в нее встраиваться самим. Пусть даже с ощущением морального превосходства и с усмешкой триумфаторов на лице, но все-таки встраиваться. Чтобы лучше воспринять атмосферу, которая царит на фотографиях из архива художников Рейнской области (именно эта институция привезла в Москву проект «Занимательные истории»), надо бы понимать, что запечатленные здесь люди – это не просто выпендрежные богемщики, а демиурги, которые «творят все новое», почти по Евангелию.
Вот Гюнтер Юккер и Клаус Ринке верхом на верблюдах движутся по коридорам Дюссельдорфской академии художеств навстречу восторженным студентам.
А вот Йозеф Бойс собственноручно моет коридоры той же академии, символически уничтожая следы своего здесь присутствия в качестве профессора. Первый видеохудожник планеты Нам Джун Пайк, тоже преподаватель в Дюссельдорфе, совершенно по-свойски беседует с Джоном Ленноном и Йоко Оно – мол, еще неизвестно, кто из них троих в итоге окажется круче... Эти и многие другие моменты свидетельствуют о том, что художники-шестидесятники на Западе ощущали себя состоявшимися властителями дум, духовными лидерами поколения, светочами, озаряющими будущее. И в этом будущем многое должно было обстоять иначе, чем обстоит сегодня. Но как раз авангардисты со своими прогнозами чаще других попадают впросак, потому что любят прогнозировать и выдавать желаемое за действительное.
Зато им обеспечено место в музеях, которые они ненавидят, а их работы продаются за огромные деньги, которые они презирают. Диалектику никто не отменял.
Все сказанное касается и художников из движения «арте повера», то есть «бедное искусство», начинавших свою карьеру в те же 60-е. Более успешного проекта в послевоенном итальянском искусстве не было – а ведь они явно не желали успеха в том формате, который им достался. Ровно наоборот, поначалу эти ниспровергатели привычных ценностей мечтали о времени, когда искусство превратится всего лишь в краткий момент самовыражения, никак не связанный с почестями и большими гонорарами. Ради этой цели в ход шли материалы, мало напоминающие о традиционных художествах, – цемент, мешковина, каменный уголь, барахло с помойки и т. п.
Чем дело кончилось? Правильно, почестями и большими гонорарами.
Вот и выставка «Арте повера в Москве» приехала не из какого-нибудь пыльного ангара, арендованного клубом маргинальных фанатов движения, а из государственного и очень даже респектабельного музея Кастелло ди Риволи, что в Турине. Здесь хранится едва ли не лучшая в мире коллекция произведений «арте повера» — лучшая в смысле наиболее представительная. С восторгами насчет художественного качества самих экспонатов торопиться не станем. Хотя бы потому, что представлено как раз то искусство, о котором наши зрители нередко отзываются в следующем духе: «И что?! Для чего мне это показывают? Я бы и сам так смог, если бы вдруг крыша поехала». Надо заметить, европейцы подобного вслух никогда не произносят. И даже вряд ли так думают: все же десятки лет соответствующего эстетического воспитания за плечами. Собственно, в этом и дело: примириться с «бедным искусством» и тем более оценить его по достоинству сложновато, если не иметь про запас былых впечатлений аналогичного свойства и не держать в голове «краткий курс» искусства ХХ века. С налету может не получиться.
Из хрестоматийных произведений (имеются в виду правильные хрестоматии) на выставке найдется знаменитая (ну, кому знаменитая, а кому и нет) «Венера тряпичная» работы Микеланджело Пистолетто.
Речь об инсталляции, где копия античной статуи соседствует с грудой настолько поношенного тряпья, что назвать его одеждой язык не повернется. Авторскую позицию вычислить не так уж трудно. Еще упомянем опус Марио Мерца (он тоже является отцом-основателем движения) из серии «Палатки». Полусферическая палатка из джутового полотна, расписанная снаружи изображениями наконечников копья, носит название «Иглу – шатер Каддафи». Создан сей объект в конце 60-х, к сегодняшнему дню обрел неожиданную актуальность, но объяснить в двух словах, что подразумевал автор, будет нелегко. Марио Мерц был вообще одним из самых загадочных и герметичных художников направления. Поэтому просто любуйтесь.
Однако итальянским «бедным» все-таки не откажешь в острых и внятных рефлексиях.
Скажем, Джованни Ансельмо произвел еще на заре карьеры «тревожное произведение» (его собственная формулировка) под названием «Неон в цементе». Четыре неоновые трубки замурованы в протяженных цементных блоках, видны лишь выступающие концы – и они излучают голубоватое сияние. Понятно, что и внутри цемента происходит свечение, но его никому и никогда не разглядеть. Аллегория то ли загробной жизни, то ли свидригайловской «баньки с пауками» – до конца не разберешь, но вещь довольно волнующая. Участники «Арте повера» вообще большое значение придавали интуитивным прозрениям, в отличие от своих оппонентов – поп-артистов и концептуалистов. Если и была какая-то концепция в работе Джузеппе Пеноне «Вдыхая тень», то следов ее теперь не найти. Осталась сама настенная инсталляция из десятков сетчатых блоков, содержащих лавровые листья. Когда-то они имели запах, теперь его нужно домысливать. Красиво, «бедно», многозначительно, ни о чем. Типично для этого арт-движения, показательно для нынешнего восприятия европейского шестидесятничества.
